| 8:46p |
Себястьян Хафнер. Надо изучать фашизацию на примерах
Буду иногда изучать как фашизируются общества людей. Почему же? Да потому.
Начал читать Себастьяна Хафнера (который Раймунд Претцель на самом деле) "История одного немца". Сильнейшую необходимость в этом почуствовал. Вроде пока интересно. Есть крайне интересные наблюдения. Не все из них универсальны и могут быть применены ко всем общесвтам, наверное. Но есть, как будто, и что-то общее. Потом, если дочитаю, надо будет как-то суммировать это все в записи, чтобы отложилось в голове.
Интересный отрывок:
"Одним из искушений было бегство в иллюзию:
чаще всего в иллюзию превосходства. Те, что подда
вались этому искушению, — в основном пожилые
люди, — смаковали дилетантизм и некомпетент
ность, которых, конечно, хватало в нацистской го
сударственной политике. Опытные профессионалы
чуть ли не ежедневно доказывали себе и другим,
что все это не может долго продолжаться, они заня
ли позицию знатоков, потешающихся над чужим
невежеством; они не разглядели самого дьявола
благодаря тому, что сосредоточенно всматривались
в какие-то детские, незрелые его черты; свою пол
ную, абсолютно бессильную сдачу на милость побе
дителей они, обманывая самих себя, маскировали
мнимой позицией наблюдателя, смотрящего на все
не то что со стороны, но — свысока. Они чувство
вали себя полностью успокоенными и утешенны
ми, если им удавалось процитировать новую статью
из «Таймс» или рассказать новый анекдот. Это были
люди, которые сначала абсолютно убежденно, а
позднее со всеми признаками сознательного,
судорожного самообмана из месяца в месяц твердили
о неизбежном конце режима. Самое страшное на
стало для них в тот момент, когда режим консолиди
ровался и когда его успехи нельзя было не признать:
к этому они не были готовы. В первую очередь на
эту группу с весьма хитрым и точным психологи
ческим расчетом был обрушен ураганный огонь
статистического хвастовства; именно эта группа
составила основную массу капитулировавших с
1935 по 1938 год. После того как стало невозможно,
несмотря на все судорожные усилия, удерживаться
на позиции профессионального превосходства, эти
люди капитулировали безоговорочно. Они оказа
лись не способны понять, что как раз успехи наци
стов и были самым страшным в их диктатуре. «Но
ведь Гитлеру удалось то, что до сих пор не удавалось
ни одному немецкому политику!» — «Как раз это-то
и есть самое страшное!» — «А, ну вы — известный
парадоксалист» (разговор 1938 года).
Немногие из них остались верны своему знаме
ни и после всех поражений не уставали предвещать
неминуемую катастрофу с месяца на месяц, потом
с года на год. Эта позиция, надо признать, понемно
гу приобрела черты странного величия, некую мас
штабность, но также и причудливые, едва ли не
гротескные черты. Комично то, что эти люди, пере
жив массу чудовищных разочарований, окажутся
правыми. Я прямо-таки вижу, как после падения
нацизма они обходят всех своих знакомых и каж
дому напоминают, что они ведь только об этом и
говорили. Конечно, до той далекой поры они станут
трагикомическими фигурами. Есть такой способ
остаться правым — позорный способ, он только
способствует прославлению противника. Вспомним
о Людовике XVIII185.
Второй опасностью было озлобление — мазо
хистское погружение в ненависть, страдание и без
граничный пессимизм. Это — естественнейшая
немецкая реакция на поражение. Любому из нем
цев в тяжелые часы его частной или общенацио
нальной жизни приходилось бороться с этим ис
кушением: раз и навсегда предаться отчаянию, с
вялым равнодушием, от которого недалеко до со
гласия, отдать мир и себя в лапы дьяволу; с упрям
ством и озлоблением совершить моральное само
убийство.
Я жить устал, я жизнью этой сыт
И зол на то, что свет еще стоит.
Выглядит очень героически: отталкивать любое
утешение — и не замечать, что в этом-то и заклю
чается самое ядовитое, опасное и греховное утеше
ние. Извращенное сладострастие самоуничижения,
вагнерианское похотливое упоение смертью и ги
белью мира — это как раз и есть величайшее уте
шение, которое предлагают проигравшим, если им
не хватает сил нести свое поражение как пораже
ние. Я осмелюсь предсказать, что таким и будет глав
ное, основное состояние умов в Германии после
проигранной нацистами войны — дикий, каприз
ный вой ненормального дитяти, для которого поте
ря куклы равняется гибели мироздания. (Многое из
этого уже было в поведении немцев после 1918 года.)
В 1933 году немногое из того, что творилось в душах
побежденного большинства, вышло наружу в «об
щественную», так сказать, сферу — уже хотя бы
потому, что официально, «общественно», никто ведь
не потерпел поражение. Официально по всей Герма
нии гремели всеобщие праздники, подъем, «осво
бождение», «избавление», «хайль» и опьяняющее
единство, так что страданию приходилось держать
рот на замке. И все же после 1933 года типичное не
мецкое ощущение поражения было очень частым
явлением; я сталкивался с таким количеством инди
видуальных случаев подобного рода, что полагаю:
их не один миллион.
Очень трудно вывести какие-то общие, реаль
ные, внешние следствия этого внутреннего состо
яния. В некоторых случаях это самоубийство. Но
масса людей привыкает жить в этом вот состоянии,
с перекошенными, так сказать, лицами. К сожале
нию, именно они образуют в Германии большин
ство среди тех, кого можно считать «оппозицией».
Так что нет ничего удивительного в том, что эта
оппозиция не выработала ни планов, ни целей, ни
методов борьбы. Люди, в основном представляю
щие оппозицию, мыкаются без дела и «ужасаются».
Все то отвратительное, что творится в Германии,
мало-помалу стало необходимой пищей их духа;
единственное мрачное наслаждение, которое им
осталось, — мечтательное живописание всевозмож
ных ужасов режима; с ними совершенно невозмож
но вести беседу о чем-либо другом. Многие из них
и вовсе дошли до того, что томятся и маются, если
не получают необходимую порцию ужасов, а у не
которых пессимистическое отчаяние стало своего
рода условием психологического комфорта. Это ведь
тоже своего рода воплощение нацистско-ницшеан
ского принципа «живите опасно»; желчь разли
вается, в результате можно оказаться в санатории,
а то и докатиться до серьезной душевной болезни.
Кроме того, некая узкая окольная тропка и здесь вы
водит к нацистам: если на все наплевать, если все
потеряно, если все идет к черту, то почему бы и
самому пессимисту, вооружившись наипечальней
шим и наияростнейшим цинизмом, не стакнуться
с чертом; почему бы с внутренним, невидимым, но
издевательским смешком не поучаствовать во всех
его делах? И такое тоже случается в Германии.
Придется сказать еще и о третьем искушении.
Его испытал я сам, и опять-таки — не только я. Ис
точник его — как раз понимание и преодоление
предыдущего искушения, о котором шла речь выше:
человек не хочет губить свою душу ненавистью, раз
рушать страданием, человек хочет оставаться при
ветливым, добродушным, вежливым, «милым». Но
как же отрешиться от ненависти и страданий, если
ежедневно, а то и ежечасно на тебя наваливается то,
что порождает страх и ненависть? Эти вещи можно
лишь игнорировать, отвернуться от них, заткнуть
уши, уйти в самоизоляцию. А это, в свою очередь,
приводит к ожесточению из-за слабости собственно
го сознания. Человека и здесь поджидает безумие,
но в другой форме — потери чувства реальности.
Далее речь пойдет только обо мне, но не следует
забывать, что мой случай следует умножить на ше
сти-, а то и семизначное число.
У меня нет таланта ненависти. Я всегда был
убежден: слишком глубокое погружение в полеми
ку, спор с оппонентом, упрямо игнорирующим твои
доводы, ненависть ко всякой гадости, и без того
ненавистной, разрушают нечто в тебе самом — не
что достойное сохранения, что потом трудно будет
восстановить. Естественный жест неприятия у
меня — отвернуться, но никак не нападать.
Кроме того, у меня было и есть очень четкое чув
ство, что оказываешь некую честь противнику, если
ты удостоил его ненависти, — по моему мнению,
этой чести нацисты никоим образом не заслужи
вали. Мне претила самая мысль, что с ними воз
можно какое-то личное общение (а оно неизбежно
связано с проявлениями ненависти); и самым тяж
ким личным оскорблением, которое нанесли мне
нацисты, я бы считал даже не то, что они заставля
ли меня выполнять свои жесткие требования — все
эти требования не касались вещей, которые зани
мали мои мысли и чувства, — а то, что явственное
присутствие нацистов в повседневной реальной
жизни вызывало у меня ненависть и отвращение,
притом что эти чувства мне отнюдь не по душе.
Возможна ли была позиция, при которой тебя
абсолютно ни к чему не принуждают—даже к нена
висти, даже к отвращению? Не было ли возможно
сти суверенного, невозмутимого презрения, такого
своеобразного «Взгляни на них и мимо.. .»188 — пусть
даже ценой половины или всей «внешней» жизни?
Как раз тогда я столкнулся с опасным, соблазни
тельно-двусмысленным высказыванием Стендаля.
Он записал его в качестве программного после исто
рического события, которое воспринял как «падение
в дерьмо», — после Реставрации 1814 года, то есть
так же, как я воспринял события весны 1933 года.
Теперь, писал Стендаль, остается лишь одно дело,
достойное внимания и усилий, — «сохранить свое
„я“ святым и чистым»189. Святым и чистым! То есть
следует уклоняться не только от соучастия, но и от
любых опустошений, производимых болью, от лю
бых искажений, возникающих из-за ненависти, —
коротко говоря, следует избегать любого воздейст
вия, любой реакции, любого прикосновения, даже
если речь идет о том, чтобы нанести ответный удар.
Отвернуться — значит отступить на крошечный пя
тачок земли, если ты знаешь, что туда не досягнет
дыхание чумы и что на этом пятачке ты сможешь
спасти и сохранить то, что достойно спасения, а
именно, говоря старым, добрым теологическим
языком, свою бессмертную душу.
Я и сегодня думаю, что в моей тогдашней пози
ции было нечто правильное, и не отрекаюсь от нее.
Но разумеется, было совершенно невозможно спа
стись так, как я себе это представлял — в башне из
слоновой кости, просто игнорируя все происходя
щее, и я благодарю Бога за то, что эта попытка очень
быстро потерпела неудачу. Я знаю других, тех, кто
потерпел неудачу не так скоро: позднее понимание
того, что душевный мир иногда может быть спасен
только в том случае, если им пожертвуешь, в конце
концов было оплачено ими очень и очень дорого." |