evil_fuzz's Journal

Subject:	МОЯ ОБОРОНА. 17
Time:	1:39 pm.

Под напором событий наш непечатный орган стал подавать признаки жизни. Написана была рецензия на книжку про Янку, тезисно набросан ряд статей. Занимался я этим теперь в одиночку, общий жизненный драйв компенсировал отсутствие рассыпавшейся по пенатам БредКалекии. Гвоздём номера было, не без ехидства, запланировано интервью с Серёжей Гурьевым, своеобразным телемостом из прошлого в настоящее должное утвердить актуальную ценность самиздата. Гурьева я заполучил посредством всё тех же телефонных коммуникаций и, после недолгих переговоров, отправился в летней жаре до Крылатского. Отыскав в линейках одинаковых домов нужный и поднявшись на указанный этаж, я позвонил в дверь квартиры. Отворил дверь мужик, которого однозначно можно было идентифицировать, как Гурьева, но почему-то совершенно голого. «Я принимаю душ, заходи!» — воскликнул гуру самиздата и убежал. С лёгкой опаской я вошёл в коридор. Через несколько минут Серёга появился уже свежий и одетый, мы познакомились ещё раз и принялись обсуждать детали интервью.

— Ты диктофон принёс?
— Да у меня его и не было никогда.
— А как же ты будешь фиксировать?
— Ну я, знаешь ли, по памяти привык... Могу на бумажке ключевые моменты записать, на крайняк.
— Так! Диктофон бери мой. Кассета какая-нибудь есть?
— Да откуда?
— Блядь... — Гурьев покопался в стопке кассет и выудил оттуда запись Joy Division. Мне стало смешно. — Кстати, старик, сейчас сюда придёт Ник Рок-н-Ролл, так что у тебя есть шанс взять сразу два интервью. Пользуйся моментом.

О Нике я, конечно, знал, слышал и какую-то его запись с Лолитой*, которая, что называется, не зашла. То ли музыкально оно было не то, то ли мешала восприятию излишняя театральность. А вот интервью Роме Никитину, прочитанное в той же книжке про Янку, было весьма занимательным. Я уже начал привыкать, что участники «единого фронта» запросто кроют друг друга, а ещё лучше — Летова, но пассажи Ника здорово отличались от хохм Кузьмы или околометафизических претензий Ромыча; Коля прямо обвинял Егора в заклании близких во имя идей...

Раздался звонок и в комнату вошёл ражий чёрный мужик со шрамом на лице. «Ребята! Мы сингл записали!» — торжественно объявил он, засовывая кассету в магнитофон и выворачивая громкость на максимум; «Аллах Акбар!» Раздались какие-то электронные, как мне показалось, звуки и началось такое, что описать можно с трудом. Ник согнулся, подпрыгнул на полусогнутых и превратился в другого. И этот другой почему-то принялся изображать, что он как бы поёт, беззвучно разевая рот, вращая глазами и корчась в жутких гримасах и позах. Было полное ощущение того, что мы волшебным образом попали внутрь видеоклипа, в котором даже советская мебель заняла своё выверенное сообразно сценарию место. «Сумасшедший, но какой!» - мелькнула мысль, полная ужаса и восхищения одновременно. «В живых останутся только мёртвые...»
Музыка закончилась, певец разогнулся, отряхнулся и в одну секунду превратился в себя самого. Гурьев, судя по всему оценивший влияние силы искусства на молодые умы, довольно улыбался. Мы с Ником отправились курить на балкон. На интервью он согласился сразу, а вот детали балконного разговора попросил не записывать; я сходу спросил о том, уверен ли он по прежнему в разрушительной роли Летова в судьбе Янки. Конкретно не вспомню, Коля умеет давить на слушателя, но суть была в том, что он не просто уверен, а уверен ещё куда более и мы, мол, ещё увидим массу деструктивных последствий. Кроме этого напалма он успел последовательно наколотить понтов относительно своего директорства в Тюменском рок-клубе «Белый кот» и поныть о том, как его тюменская же супруга выставила на мороз. Обалдело вертя башкой я вернулся в комнату, собираясь приступать к журналистскому заданию, но тут в дверь снова позвонили и на пороге возник тощий парень, который оказался небезызвестным Лёшей Марковым. Как раз в ту пору в Серёгиной квартире был закончен новый альбом Чистой Любови, под экстравагантным названием «Сухостой», на котором Марков, обладавший кассетной портастудией, исполнял обязанности звукорежиссёра. Следом за Марковым прибыла какая-то фотографическая дама.

Наконец всё было готово. Гурьев извлёк из холодильника банку водки Black Death**, к которой сразу потянулся Ник и поставил на стол две стопки. «Нет, старик, водка нам двоим — для работы» — пресёк он поползновения рок-звезды. Я включил диктофон.

...Здесь бы надо рассказать хотя бы вкратце содержание интервью, но — увы мне, увы. Вот что значит, впервые понадеяться на технику — ни черта же не помню! Кассета эта (Side A - Гурьев, Side B - Ник) до сих пор сохранилась у меня и, до сих пор, не расшифрована. Сначала было лень, я вообще не люблю нудной работы, а потом события обрели шквальный характер и вышло недосуг.

На прощание Серёга снабдил меня записью своего «Сухостоя» и парой номеров журнала «Прогулки Раненых», который весьма лестно охарактеризовал. Журналы он просил не заигрывать... Знать бы, где они теперь.
Отбодавшись от желающего упасть на хвоста Ника, жаловавшегося на кошек Немирова (в квартире которого он временно проживал в отсутствие хозяев) и проигнорировав его призывы ехать в Загорск «к девочкам», я покинул оплот экзистенциального самиздата. Очередная порция недоумения, так бы я охарактеризовал ту поездку. Явно не чуждый гедонизму Гурьев слабо коррелировал с Übermensch философией КонтрКультУр’ы, а Ник... С Ником тоже было всё понятно; «я — Николай Францевич Кунцевич, а мой герой — Ник Рок-н-Ролл». Не шаманизм, а безупречная актёрская игра превратила обычную квартиру в видеоклип. Тогда это казалось какой-то наебаловкой.

«Прогулки Раненых», невзирая на то, что на семьдесят процентов являлись компиляцией, оказались настолько неплохи, что в третьем номере нашего журнала появилась «Стыковка:» — рубрика, специально заточенная на близкие по духу издания. Некоторые материалы вызывали неистовый гогот; «...из недр пещеры появилась физиономия человека, которая полностью соответствовала его фамилии», «как сибирскую псину Летова размазало в катастрофе, потому что он был под ЛСД» (из сказки Бори Усова), другие имели правильные доли скепсиса и лёгкой грусти без примеси тугодумной скорби. Напрягло меня только «вы держите в руках последний самиздат уходящего века» — именно таким пафосным заявлением начинался (а может и заканчивался) второй номер. «Так значит, так-таки и последнего? Ну щас тебе, до декабря у меня время есть.» Знал бы я, как окончится это заочное соревнование.

******

Были ещё какие-то вроде незначительные, но занятные истории, о которых стоит рассказать. Например, как я купил себе новую электрогитару.

Тем летом мы принялись вовсю общаться с Жекой Вигилянским, я вам про него уже рассказывал, так вот...

Поехали мы с Павликом на очередной первоиюньский хиппятник в Царицыно, где я, удовлетворив первые алкогольные потребности, тут же принялся «искать Жеку». После нашей прошлогодней встречи у меня этот дурацкий День Защиты Детей вообще ассоциировался сугубо с ним и с Лёхой Михайловым. «Да какой он хоть, твой Жека?» — спрашивал Павлик. «Ну такой... На бомжа похож!» Вигилянский был вскоре обнаружен, а Павлик — согласен с моим описанием. На самом деле, было в Женьке что-то не от бомжа, но от вневременного странника. (А вот Немиров в своих «Тюменщиках» утверждал, что Вигилянский вообще — похож на чорта.) Естественно, мы напились на хиппейной поляне. При том до такой степени, что предусмотрительно прихваченные из дому Жекой стопки «люминарк»*** наутро я обнаружил у себя в карманах.

Потом мы часто созванивались, он всё звал в гости и, конечно, с кем же и где же ещё я мог обмыть свежекупленный корейский Samick, к моей радости так смахивавший на пресловутый Les Paul. Жека поджидал меня на Ботаническом Саду, где милостью Белого Будды на тот момент они с Михайловым обладали флэтами. Женькина хата, куда мы припёрлись, нагруженные водкой и пивом, оправдала все мои ожидания. Учитывая, что дом был относительно свежий, да и сам флэт обладал вполне цивильным ремонтом, только такой гений (без шуток), как Вигилянский мог так быстро трансформировать в нём обстановку. Во-первых, он не убирался. Во-вторых, везде висели его картины, представлявшие собой смесь сюрреализма и авангарда. В-третьих, эти картины здесь же и писались, да ещё имелся общий гостевой холст, на котором все желающие добавляли детали, используя при этом любую доступную технику — я в тот раз выбрал маркеры. Помню, как в процессе выпивки рассказал, что Макс — граф Чунин, сделал себе татуировку по его, Женькиной, картине, изображавшей Романа фон Унгерн-Штернберга, знаменитого «чёрного барона». Чунин, одно время впавший в крайнюю степень монархизма, увидел портрет белоглазого барона в одиозном журнале «Родина» и незамедлительно перенёс его (в красках! изрядная тогда
роскошь) себе на плечо.Вышло кривовато, но нарядно. «Ну и дурак же твой знакомый» — резюмировал Жека своим фирменным хрипловатым говором. Вообще все мои сибирские знакомые обладали какими-то характерными интонациями, небывалыми в средней полосе, но у Вигилянского это было заметно особенно.

Отличный был вечер. Крутили «Сто Лет Одиночества», вспоминая Дохлого — именно под таким именем помнил Егора Жека. Разглядывали прорву его рисунков, сделанных ещё в армии. Оказалось, что когда-то он учился иконописи, но внутренняя кухня православия раз и навсегда отвратила его от этого занятия. Иконописные приёмы он, при этом, использовал, взять хотя бы отличную работу под названием «Инок». Я вспомнил о картине с грустным котом Кшиштофом и Женька принялся восхищённо рассказывать, как котёнком тот был куплен у метро в дни Октября чёрного девяносто третьего и какой из него вышел зверь, который вцепляется всем незнакомым (да и знакомым тоже) в руки и норовит перегрызть пульс. Кшиштофа забрала обратно в Омск бывшая жена Вигилянского, Лиса.
Потом я пел свои песни под аккомпанемент неподключенной новой гитары, потом кончилось бухло и мы попадали спать. Проснулся я от странного скрипучего стона. Разлепив глаза, я поднялся с пола, который служил кроватью гостям и пошёл по направлению звука. В тёмном коридоре сияла щель приоткрытой двери санузла. Распахнув её, я увидел Женьку. Страшный, чёрный, голый он раскачивался, сидя на краю ванны, обхватив себя руками и слипшиеся патлы свисали ему на лицо.

— Ты чего, ты чего... Жека? — в ужасе пролепетал я.
— Потроха.. горят...
— У тебя язва? Может, соды надо?
— Какая, на хуй, сода... Иди, я сейчас.

Оказывается, язва давно его мучила. Просто с этой болезнью можно пить водку, а если пить водку — то и болезни особо нет. Хорошо это помню по своему деду, который именно так и поступал, в трезвое же время пожирая соду ложками.

Кое-как я задремал, перестал стонать и Женька на своём диване. Тем ли утром мы похмелялись горячим коньяком и чёрствым батоном с прогорклым сливочным маслом, или это было в другой раз, но факт, что с утра я, с гитарой, на которой красовалась теперь марка «Почты Небесной России»****, тащился на перекладных электричках в Загорск. Был перерыв, или ещё какая-то затыка, поэтому я доехал до Пушкино и принялся ожидать уже своего паровоза.
Нужный вагон был в голове состава, а на другом, ближнем к Москве, конце платформы мне представилась загадочная картина: какие-то чуваки заталкивали на перрон тяжеленный мотоцикл. «Охуеть, на рыбалку теперь Уралы на электричке возят», промелькнула дикая похмельная мысль. (При чём тут рыбалка?) От транспортного средства отделилась длинная фигура и явно направилась в мою сторону. По мере приближения она превратилась в тощего бородатого мужика, одетого в косуху, лицо которого я точно где-то видел.

— Здорово, браток. У тебя гитара? А у меня — мотоцикл. Помоги довезти этот драндулет до... (здесь он назвал станцию). Индеец меня зовут. Руслан.
— Арефьевой муж бывший? — теперь я его узнал.
— Да ну эту Олю на хуй! Столько в неё вложил, концерты, запись, хуяпись, а как альбом ей издал, так всё, пиздец, через хуй кинула? (было заметно, что состояние байкера не сильно отличается от моего) Не, теперь у меня другая жена; Танька! Чеченка, убежала ради меня из аула, прикинь?
— Ох. А выпить у тебя, часом, нету?
— Братан, докатим мотоцикл — всё будет.

Мы докатили. И выпили. И даже познакомились с Танькой, оказавшейся очень красивой девкой, во взгляде которой можно было прочитать, что она убьёт кого угодно за своего мужа.

*Группа Лёхи «Плюхи» Плюснина.

**Были в середине девяностых водки, расфасованные в алюминиевые банки объёмом 0.33. “Black Death”, которая дико котировалась металлистами из-за картинки с черепом, «Aslanov” — с разными примесями, прозванная в народе «Вонялса» и прочие, им подобные. Хуй знает, где всё это разливалось , равно как и бутылочные «Zver» и «Rasputin», но насмерть не травились. Объяснить, откуда она взялась в холодильнике Сергея Геннадьевича Гурьева в девяносто девятом можно разве что особой бережливостью хозяина.

***Одно время страшно модная стеклянная посуда, которая слабо билась, но если билась — то на сто тыщ кусков.

****Почти настоящие почтовые марки от корпорации Необитаемое Время, картинками которым служили работы Вигилянского, а шрифтовой дизайн принадлежал Михайлову.

Comments: Read 4 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА. 16
Time:	10:36 am.

Не успел я вернуться и толком отдохнуть от отдыха, как случился звонок от Артурки Струкова, высадивший меня в изрядный осадок: к нам едет Ромыч! Да не просто едет, а желает играть с нами музыку-рок! Учитывая наши более чем ехидные отношения, изумлению моему не было предела.

В назначенный день я поджидал Романа Владимировича на вокзале. Так как мы виделись до этого в холодное время года и Ромыч был всё время наряжен в безразмерную куртку-«аляску», я не сразу распознал его в цветастом колобке, что шустро катился по ступенькам перрона. Контрастный костюм легенды Сибирского Панка состоял из резиновых тапок, ярко-синих спортивных портков, уже вышедших из моды у гопников, и малиновой футболки, украшенной значком со Сталиным и каким-то загадочным артефактом.

Мы поздоровались и бодро затопали по шпалам, припоминая наше знакомство и мою журналистскую деятельность. Дойдя до середины железнодорожной насыпи, с которой открывается изрядный вид на Загорск, Ромыч внезапно замер и принялся истово креститься. «ДА КАК ЖЕ ВЫ ЖИВЁТЕ В ТАКОЙ КРАСОТЕ?!» — вопрошал он в промежутках между поклонами, адресованными золотым лаврским куполам. «Достала уже эта красота», мрачно буркнул я, не ожидая такого поворота. «Молодой человек, вы просто ЭТОГО не видите!» Куда уж нам. Вообще я был несколько удивлён такому религиозному градусу в голове Романа Владимирыча. «Убить жида» — оно понятно, но не до такой же степени? Выросший в «центре православия», с друзьями, одевшими уже на себя подрясники я, застав «ту самую» тихую лавру и помня ещё приезд туда патриарха Пимена*, имел веские основания несколько недолюбливать этот движ, который на глазах превращался в позлащённую тыкву.

Миновав хлебозавод, мы подошли к подъезду и остановились перекурить. Я с интересом принялся разглядывать Сталина, красовавшегося на Ромыче и пресловутый артефакт, представлявший собой маленький расшитый узелок, приколотый булавкой. С такими узелками в сказках ходят мышки.

— А что это за штука такая, Ромыч?
— Это ладанка с мощами Матроны Московской.
— Матрё... гм... Ну а Сталин тебе на кой?
— Так это спаситель православия!
— Чего спаситель?? Он же попов поубивал?

Ромыч тут же пустился в пространную и известную теперь многим легенду про то, как Коба-де, по началу войны велел облететь Москву на аэроплане, погрузив в него икону, и как именно этот прозорливый шаг послужил залогом победы над фашистской собакой Гитлером. От такого увлекательного рассказа я почувствовал себя нехорошо, но, не подав виду, пригласил гостя пройти уже наконец в апартаменты.
Ромыч познакомился с Сергевной и, принявшись за трапезу, начал заново описывать свои восторги от увиданного окрест и сетовать, как местные всего этого не замечают. Сергевна, сама будучи христианкой (что в ту пору вызывало наши частые баталии), недоверчиво внимала.
Я прошёл в голосовую, закурил и глубоко задумался. С одной стороны, было понятно, что долго потока таких откровений я не вынесу, с другой — интересно же узнать, что затеял Ромыч в музыкальном плане. Любопытство переселило, да и «Непрерывный Суицид» сыграть я был не прочь.

На следующий день я собрал своих подопечных: Павлика, панка Зёбру и школьницу Дашу, «учившуюся» у меня азам игры на барабанах. Ромыч взгромоздился на табуретку, ойкнул (коварная мёбель имела свойство ущемлять ягодицы седоку), мы навьючили инструменты и приготовились врезать панкуху. Однако к панкухе то, что показал нам автор, отношение имело слабое. Под лязг мажорных аккордов Ромыч душевно заголосил что-то вроде

Город Печоры
Славное время
Я прокричу (тирим-пам-пам, каким-то там) ветрам
Я улетаю!! Я улетаю!

С грехом пополам мой полушкольный ансамбль загудел аккомпанемент, самым страшным элементом которого была ритм-гитара Павлика, имевшая тенденцию к непрерывному ускорению вопреки барабанам. Это вообще был его бич: начав петь, к примеру, песню, он моментально опережал самого себя — ещё куплет не допел, а играет уже припев. Патологический дефект чувства ритма, причинявший бедняге немало страданий.

— А как же Суицид? Мы вообще чего-нибудь из старого будем играть, из Инструкции? — спросил я у Владимирыча, воспользовавшись паузой.
— А зачем? Оно всё не о том, сейчас другие задачи. И вообще, какая ещё Инструкция По Выживанию... ВЫЖИВАНИЕ БЕЗ ИНСТРУКЦИИ — вот правильное название! Я ж, ребята, не могу здесь всё время жить, у меня дел много — по святым местам, по молебнам, Печоры, опять-таки. Я уеду, а вы играйте концерты. Только отчисления не забывайте.
— А петь-то кто будет?
— Так вы и будете, молодой человек! А когда я смогу приезжать — то я буду. Вообще знаете, какая у меня идея; собрать в разных городах несколько таких вот молодых составов под одним названием, к какому я ближе — там и пою, а остальные уж сами...

При этих словах мне сразу вспомнились пять составов Ласкового Мая, три Миража и какая-то то загадочная группа Ласковый Бык. То, что задумал Ромыч, в своё время уже воплотили птенцы гнезда Разина — Литягина; по всей стране колесили фальшивые и полуфальшивые лабухи, исполняющие (как под полную фанеру, так и своими силами) хиты про Розы, Звёзды и Дискотеки. (Это ещё что, один мой загорский знакомый умудрился играть в Секторе Газа, ни разу не побывав в Воронеже.) Владимирыч, видимо, уже живо представил себе превосходную схему, в которой он катается по всяким интересным местам и занимается Спасением России, а в разных ебенях всякие чувачины ему в этом помогают, попутно грея отчислениями. Оторопь брала от таких перспектив.

Промучив ещё некоторое время инструменты, мы отправились на прогулку — Вдадимирыч желал скорее посетить лавру. Приобретя бутылку водки, мы дотопали до ручейка, вытекающего из-под холма, на котором лавра, собственно, стоит. В советское время там был глухой овраг с развалинами кузницы, омываемый речкой-вонючкой, а теперь подходы облагородили и соорудили небольшую часовню и какое-то подобие резервуара, в котором можно было искупнуться. «Вот! Вот она — жизнь!» — воскликнул Ромыч при виде этого благолепия. «Это ж какая польза душе и телу!» С этими словами он разоблачился, крякнул водки, перекрестился и полез омывать телеса. «И вам советую! Живёте ж здесь! Надо ж каждый день сюда!» — раздавались призывы из резервуара. Накативший водки Павлик зачарованно принялся раздеваться, я хмыкнул; купание в местных водоёмах давно уже было рискованным делом.**
Посетили саму лавру, где Ромыч набрал каких-то брошюрок, поужинали, выслушали лекцию об окружающих Россию врагах и, наконец-то, угомонились.
Духовный лидер народившегося Выживания Без Инструкции уже похрапывал в голосовой, завернувшись в спальный мешок, а мы с Сергевной на кухне прикидывали, чего делать дальше. Спасать Россию не было никакого желания.

С утра пораньше заявился Павлик, дабы отправиться с Ромычем на утреннее омовение, я отбрехался и занялся своими делами. С тех пор установился некоторый распорядок; Владимирыч гулял, кушал, выпивал, если было что, а в остальное время рассказывал про план Даллеса, фонд Сороса, Ротшильдов и Морганов, главной задачей которых было мировое господство и подготовка к воцарению Антихриста. Лишь Россия, на которую возложена особая миссия, устоит в грядущем чаде кутежа благодаря духовным людям — молитвенникам и каким-то загадочным пассионариям***. Не без помощи Ромыча, конечно. Ещё частенько благоговейно поминались Православные Хоругвеносцы. Я видал этих, наряженных в чёрное, сверхортодоксов, разгуливавших вокруг лавры с хоругвями (а с чем ещё должны гулять хоругвеносцы), иконами Николая Романова и, до кучи, Талькова. Руководил ими колоритный дед в двух портупеях, с русской фамилией Симонович. Помню, как мы с Сергевной встретили эту процессию около Ильинской церкви на Кировке. «Разогнать бы их, при том — бичом, да только дело кончится инсулином и вязкой», заметил я. «А ты вспомни, чем это закончилось для Христа» — ответила Сергевна.

Надо сказать, было и несколько действительно полезных дел за то время, что Ромыч прожил у меня. (Пара «репетиций», в которых я участия не принимал, предоставив в распоряжение Владимирыча охмурённого им Павлика, не в счёт.) Например, мы оцифровали под готовящееся издание первый альбом ИПВ — «Ночной Бит», благо единственный уцелевший в приличном качестве экземпляр был у Ромыча с собой. Особенно мне понравилась оттуда песня «Механизм», с замечательной солягой Шаргунова. Я принялся делиться восторгами с автором и он, внезапно, подарил её мне, «раз так нравится — то и берите, дарю».

Оцифровали мы и «Подземку» — первую запись тогда ещё будущего КультРева, сделанную Струковым в одиночку перед уходом в армию. Артурка притащил оригинал катушки, потрёпанную коробку которой украшала самодельная обложка, которую мы запечатлели при помощи имевшегося сканера, не только для памяти, но и опять-таки — для издания.

Помимо «Подземки» Струков привёз ещё одну удивительную штуку, а именно — пару дискет с фрагментами «Тюменщиков», глобального проекта Славы Немирова. Эта многотомная глыба, к сожалению так толком и не оконченная, да ещё и неоднократно пострадавшая вследствие периодических крушений носителей информации, представляла собой энциклопедию жизни Сибирского Панка и вообще — андерграунда. Написанная дико смешно, содержащая бесконечное количество отсылок к статьям, которые всегда оказывались совсем не про то, о чём гласило заглавие, книга эта стала ещё одним вектором, надолго определившим стиль нашей жизни. «Абакан», «Агдам», «Алкогольный Клуб»... Нет смысла пересказывать, лучше прочтите сами.

Тем временем предположение моё относительно временного пароксизма, обуявшего Ромыча от близости лавры, не оправдывалось. Чем дальше, тем хлеще и сумбурнее становились высказывания в духе «Митя В — хоть и жид, но парень неплохой, у него иконы в доме есть», «придёт новый Царь», «зачем вы слушаете эту Тёплую Трассу, они про суицид у ОТЦА же поют», «мы все должны покаяться за цареубийство», «сербы нам братья навек» и всё такое прочее, в любом порядке и в любое время. Я чувствовал себя инженером Брунсом, со всех сторон окружённым отцом Фёдором.
К ужасу моему и Артурка, вообще не чуждый Русской Идее, но обычно вполне адекватный, в присутствии Ромыча преображался и запевал вторым голосом про масонов, Америку и печать Антихриста.

В конце-концов всё разрешилось само-собой. Я познакомил Ромыча с Максом Липатовым и тот, совершенно очарованный, увёз его в Москву. Так Загорское отделение ВЫЖИВАНИЯ БЕЗ ИНСТРУКЦИИ прекратило своё существование. С моей ролью в деле Спасения России тоже вышло красиво. Вскоре Артурка с Ромычем заявились опять, желая посетить утреннюю службу и остановились у нас на постой. Ромыч, уже врубившийся, что надежд на меня никаких, был насуплен и быстро улёгся спать, а с Артуром и Борисычем мы пошли прогуляться по ночной Рабочке, прихватив с собой бутылку. Было тепло, мы болтали о том о сём сидя на заброшенной железнодорожной ветке около пресловутого «Садовода». Водка подходила к концу, светало и мы помаленьку отправились домой. Не успел я задремать, как из коридора появился Артурка, только было угнездившийся в голосовой.

Дальнейшее лучше всего рассказать в форме пиесы в одну картину. Итак,

ОВЕРДРАЙВ
Пиеса

Действующие лица:
А - Артур Струков
Б - Родион Борисыч
С - Анна Сергевна
Я - я

Предрассветный сумрак, тесная кухня, большую часть которой занимает диван. На диване, укрытые одеялами, дремлют два человека. Тишина, в которой слышны птичьи голоса.

Входит А.

А: (с энтузиазмом) Нет, вы поймите!
Я: (сонно) Чего понять-то? (принимается нашаривать сигареты)
А: Ведь если не мы, не пассионарии... Я: (в сторону) Опять это ненавистное слово.
А: Нас же всех (с надрывом) АМЕРИКАНЦЫ ЗАВОЮЮТ!
Я: (зевает) Старик а тебе не кажется, что они уже давно того... Завоевали?
А: Что?! Да вы что?? Вы американцам служите, что ли?? (срывается на фальцет) Да я, да я сам пойду воевать Америку! Мне будут принадлежать заводы Форда!!
Я: Ах, так вот чего ты хочешь, на самом деле? (приподнимается, цедит сквозь зубы) Вот какая у тебя, стал быть, русская идея?
А: Что? А вам, а вам надо по роже дать, вот!!

А ударяет кулаком по столу, подпрыгивает и разбивается гранёный стакан. Вбегает С в ночной рубашке.

Б: (задумчиво) По роже мы и сами можем...
С: Артур, ты что, охерел?!
А: Анна Сергевна! Вы не понимаете! Они... они же за американцев!
С: А орёшь зачем, грохот какой-то, осколки кругом?
А: Это... Это был ОВЕРДРАЙВ! (ретируется)

Занавес.

Конечно же, мы помирились и дружим до сих пор. Да и с Ромычем, чего уж. Время трезвит, это главное его достоинство. Собственно, в чём был фикус-пикус и камень преткновения, что такое была эта «Америка»? Для меня, допустим (и то несколько позже), Америка была сугубым красивым мифом о Свободе и Революции шестидесятых, чем-то вроде Хоббитании для толчков, а то, что там делается сейчас, меня вообще не интересовало. Для Ромыча, Артурки, во многом и для того же Летова — средоточием зла, источником экспансии сатанинского капитализма. Я считал, что все беды имеют прежде всего внутреннюю причину и решать их надо, для начала, местно; красно-коричневые наоборот — видели залог победы Добра в крушении Уолл-стрит и Капитолия.
В реальности же Америка действительно, являлась определенной политэкономической моделью, задающей тон остальному миру, но, как показало время, именно моделью. Ну а в качестве конкретной страны она имела и имеет ровно такую же уязвимость, что и все остальные. Сейчас мы можем наблюдать это в прямом эфире. Так что давно уже Артурка не винит ни в чём особо не повинных американцев — чего их винить, когда у нас свои Рокфеллеры, Соросы и Ротшильды, давно и прочно переплюнувшие заграничных коллег; авторам идиотского мифа о "плане Даллеса" и присниться не могло, что население огромной страны собственноручно превратит себя в идиотов. Сатанизм родины не имеет, это состояние души. Вернее, готовность от неё избавиться.

*десяток старушек и ноль охраны.

**оно и сейчас не лучше, несколько лет назад во всех источниках, вне зависимости от степени их святости, нашли, например, кишечную палочку.

*** отвратительное словцо, вызвавшее тогда какие-то смутные ассоциации с пассивной формой гомосексуализма.

Comments: Read 7 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 15.
Time:	12:31 pm.

Кроме душевного общения и посвистов на блок-флейте, запись КультРева имела для меня ещё одно крайне полезное свойство; впервые поработав на многоканальной аппаратуре и узнав некоторые штуки из области звукоизоляции и звукопоглощения, я понял, что ничего в этом недостижимого нет. Раз уж герла смогла устроить в квартире полноценную студию, то и мне это дело — раз плюнуть.

Проконсультировавшись с Элькой и получив от неё несколько нехитрых эскизов, я принялся методично разрушать свой незатейливый флэт. Остатки советской роскоши в виде разномастных шкафов, изображавших «стенку» пошли на помойку ещё за год до этого (слава Богу, отбывшая на Кировку бабка этого не видела). Теперь оставалось выкинуть диван, тахту, сбить мешающую лепнину и приступать к строительному процессу.

Сейчас будет длинная телега с терминами, которая нужна: а)как неотъемлемая часть всей этой истории; б)как пример идиотизма.

Собственно говоря, весь позаимствованный у Эвелины проект представлял собой пародию на систему «комната в комнате» — каркас из доски, без намёка на отвязку от основных стен, забитый стекловатой и обшитый пресловутой плиткой в дырку. На полу слой резины и ковролин.

В то время никаких там Мерленов и всяких стройдворов-на-Яузе не было и в помине, и вообще, добыча стройматериала представляла собой увлекательный детектив, кто строил -- тот помнит. Например, во всём Загорске имелся только один магазин, оставшийся ещё с советских времён, и хотя подходящие доски удалось там купить без проблем (другое дело, что затаскивать их пришлось через окно нашего второго этажа), стекловаты требуемой плотности там не было отродясь, не говоря уж о плитке в дырку. За стекловатой мы покатили на электричке в Мытищи, потому что там имелся единственный в округе строительный рынок, переться до которого от станции было ох, не ближний свет. Забавное мы представляли зрелище на обратном пути, когда волокли на горбах нетяжёлые, но неудобные рулоны, — «заебавшиеся, но довольные, пионеры возвращались домой». Главной же затыкой встала проклятая плита ППГЗ. Посредством интернета, которым была оборудована контора Сергевны, обнаружился единственный её источник, а именно — завод Tigi-Knauf, расположенный аж в Красногорске. Не беда, за стекловатой в Мытищи ездили, сгоняем и в Красногорск! По моим прикидкам, каждый из нас (ездили мы втроём с Зёброй и Колей Гермаком) мог утащить на горбу свою часть требуемого количества упаковок, так что мы опять погрузились в электричку. Загорск — Красногорск — это вам не в Мытищи прокатиться. Дорога заняла у нас часа три, плюс мы изрядно заебались искать пресловутый завод, который, хоть и представлял собой пример невиданного буржуйского производства, находился в изрядных ебенях с точки зрения пешего путника. С трудом разобравшись в тонкостях оплаты мы прошли на пункт выдачи, где случился занятный диалог.

— Вы на какой машине приехали?
— Какой ещё машине, мы своим ходом.
— А как же вы её повезёте??
— Да чего там везти, мы привычные.
— Нууу.... Смотрите сами...

Тут нам навстречу выехал погрузчик, который плюхнул перед нами паллету с вожделенными пачками. Было их всего штук пятнадцать, но то, с каким звуком он шмякнул их оземь, нам слегка не понравилось. С оптимизмом законченного дегенерата я подошёл к стопке и со словами «да хули тут тащить» поднял пачку. Ёб твою мать, какой же она оказалась тяжелой! Мои спутники, вслед за мной оценившие вес, сникли. Стало понятно, что утащить этот дело — задача невыполнимая, даже если мы немедленно выпьем водки. Одну, ну две — ещё как-нибудь, но не пять на рыло. Пришлось оставить пачки на складе, благо это предложили сами мужики из отдела выдачи. Страшно злые, мы попёрлись обратно. Следующей (я же сказал про пример идиотизма) попыткой забрать материал была поездка на абсолютно сумасшедшем таксисте, всю дорогу рассказывавшим омерзительные истории про свои половые подвиги и отказавшимся уже на месте брать груз потому что он, видите ли, может испортить его сраные жигули. И только на третий раз, посредством газели, плитка была складирована у меня в коридоре... С тех пор я крайне внимательно подхожу к вопросам логистики.

Сам строительный процесс, осуществлявшийся исключительно при помощи прибалтийского электролобзика и дедулиного молотка, был прост, как мычание: по фанерному шаблону в 45 градусов напиливались стойки, которые соединялись горизонталями «в полдерева». Каркас, за счёт самораспора, получился весьма прочным, что было для меня, строившего до этого только туалет системы нужник, довольно удивительно.
Внезапно простой оказалась и добыча резины на пол: малолетние панки Дрюша и Горобец за ночь напиздили требуемое количество с беговой дорожки той самой школы #19. Транспортировка осуществлялась на одолженной тележке и панков дико веселил тот факт, что «тележка пердела», очевидно, под тяжестью. Той ещё радостью было отмывать резиновые пластины в ванной от кусков дёрна, вбитых тысячами ног ещё советских школьников.

Достаточно резво завершив строительные работы, окончание которых ознаменовалось врезкой двух «витринных» стёкол в пропиленный в стене проём в будущую контрольную комнату, я озаботился приобретением аппаратуры. По факту загона имеющихся пультов очередным пионерам, у Тропилло, посредством Эвелины, был куплен такой же как у неё пульт «от Миши Лонга». Изначально предназначенный для клуба «Там-Там», он приехал на Ленинградский вокзал в купе проводника, встречали мы его с Павликом и Борисычем, а транспортировка в Загорск почему-то произошла через Элькину Остоженку, где мы сильно нажрались. Не пойму и не помню, зачем нам нужно было переть эту хреновину, величиною в односпальный матрас, таким зигзагом. Помню, как Павлик лазил с Элькой по пожарной лестнице на крышу и целовался, от этого факта изрядно, по собственному признанию, прибалдев.

Дело оставалось за многоканальным магнитофоном. Здесь на выручку пришёл уже упомянутый завалявшийся номер журнала IN-OUT, с обзором современных машин. Одна беда, номер был 94-го года, а на дворе стоял 99-й. Цифровой звукозаписи ещё нет, а аналоговой — уже нет, совсем как на Черноморской киностудии из «Золотого Телёнка». Отечественные студии поголовно сидели на плёнке, доламывая магнитофоны STUDER, оставшиеся от СССР, доступных же компьютерных систем просто ещё не было создано. Поэтому, по факту поисков и многочисленных звонков по музыкальным магазинам, посредством финансовой помощи одного знакомого голландца, был приобретён цифровой восьмиканальный магнитофон системы ADAT. Вообще адаты считались дурным тоном и местные профессионалы при их упоминании морщили жопы, но наша модель была уже двадцатибитной, на тот момент — серьезный прогресс. Я внутренне негодовал на отсутствие крутящихся катушек и дёргающихся стрелочных индикаторов, но чистота записи и отсутствие шумов быстро нивелировали досадные недостатки. Другое дело, что формат адат заточен на восемь дорожек, а хотелось минимум шестнадцать, но что уж тут поделаешь. Теперь-то я этому только рад, ограниченное число каналов приучает к правильному минимализму: res, non verba.

Студия, концепция которой заключалась в «Сибирский Панк пишем на халяву, остальные пусть гонят лаве», была готова к подвигам. Разгоралось лето и мы с Павликом с устатку решили прокатиться в Ленинград, тем более, что Павлик там до этого не бывал, надо же мальчику мир показать.

В то время ж/д билеты стоили какие-то смешные деньги, а если было неохота платить и их, то можно было просто дать проводнику половину и спокойно ехать, куда хочется. К прибытию на Три Вокзала мы были уже весёлые, в ларьке закупили дополнительное горючее и без проблем заняли места в плацкартной боковухе. Для перемещения вдвоём — лучший вариант. Напротив нас сидел пижонистого вида фраер в белом полотняном костюме и белой шляпе. С пол-минуты он разглядывал, как мы выгружаем на столик батарею пивных бутылок, а потом попросил о помощи, дескать, не поможем ли мы открыть ему водку. «Открыть? А хули там открывать-то??» В благодарность за это фраер предложил и нам приобщиться к сорокаградусной. Сказано — сделано, выпили и отправились в тамбур курить.

— Ребята, вы, наверное, музыканты? — начал знакомство фраер.
— Мы-то? Ясен хуй, да ещё какие.
— Я тоже, я, знаете-ли, джазмен. Меня Володя зовут.
— Я — Кирилл, а вот он — Павлик.
— Да, я — Павлик, я тоже... джазмен! (надо сказать, что Павлик о джазе имел понятие исключительно в том смысле, что это нечто вроде Утёсова, так что я сразу приготовился к шоу)
— О, Павел... И кого же вы знаете? Может быть, Чекасина...
— Чека... Чекаса — да ёбты, ну конечно!
— ...Курёхина Серёжу?
— Бля. Серёга Курёха? Володя, Курёха это ж... Это ж бля, Курёха!
— О... А какой у вас, Павел, инструмент?
— Гибсон! Леспол! (Павлик обладал электрогитарой «Диамант, купленной у Волчицы, на гриф которой он приклеил вырезанные из пачки от струн буквы «Gibson» и собственноручно вывел канцелярским «штрихом» гордую надпись «Les Pall»)
— Прекрасный инструмент, а у меня «Framus»...
— Бля, тоже заебись, давай ещё водки.

Я тихо сползал от смеха по стенке тамбура, особенно когда Володя укорял меня, что я, в отличие от Павла не чувствую джаза. Мы вернулись в вагон, где к нам на хвоста незамедлительно упали две малолетние хиппушки в феньках и бусах, и, почему-то, в «зенитовских» шарфах. С появлением девок высококультурная беседа сошла на нет, от чего джазмен сразу надулся, а дальше началась такая кутерьма, что и вспоминается с трудом. Девки, как выяснилось, оказались не только хиппушками но, по совместительству и фанатками «Зенита», так что Павлик сразу из джазмена переквалифицировался в специалиста по футболу, а тут ещё мимо проходили какие-то оборванные неформалы с гитарой, которой я тут же завладел... Потом мы шлялись по всему составу и хором с зенитчицами пели Янку, потом нас выгнали из какого-то вагона, а потом я открываю глаза и, хуяк — город на Неве. С верхней полки послышались стоны и кряхтенье, потом свесились Павликины ноги. В вагоне почти никого не было. Павлик утвердился на полу вагона и обалдело посмотрел по сторонам — «Друид, а где все? Где неформалы, где зенитчицы? Где джазмен Володя?» — «Да хуй их знает. Пошли, алкотура ты моя, Серёга... Курёха...»
Изрядно помятый Володя — джазмен обнаружился на перроне, но при виде нас его несколько перекосило и он притворился, что с нами не знаком.

Вот такая вот характерная история, которая подходит практически к любой тогдашней поездке. Веселье — как ключевой момент бытия. Поэтому не нравятся мне больше поезда, нету в них того шарма. К чёртовой матери ваши сапсаны, если в них нельзя курить, — вырубите вай-фай и кондиционер, откройте окна, дайте воздуху, бляди!

Отчего-то не помню, где мы вписывались тогда (Пушкинская?), а вот гвоздём культурной программы, помимо традиционного захода на Казань, были прогулки с Кузей Уо. Мы созванивались до этого пару раз и спонтанный визит в Ленинград автоматически подразумевал полноценное знакомство. Костя, поживавший на проспекте Ветеранов, был вовсе не против попить пивка, так что в назначенное время мы поджидали его у метро.

[В очередной раз думаю о скорости бытия тех лет — два года назад мы репетировали в избе, год —
вовсю играли сейшена и знакомились с легендарными чувакими, весной я балдел на записи КультРева, неделю назад закончили студию, а теперь — хоба — блестит очками Кузьма.]

Прогулки вышли тихомирные. На наш скромный прайс приобреталось столь же скромное количество пива, а довольный Костя травил телеги про футуристов и ОБЭРИУ и пел дифирамбы городу Ленинграду и своему туда переезду, промежуточно издеваясь над последними пылесосными записями ГО. «Восемь голосов, двенадцать гитар и любимая пластмассовая примочка Вента... Купил бы нормальную, педаль должна быть ProCo Rat, или SansAmp!» С не меньшим сарказмом описывался и новый репертуар; «нет, ну что он хочет петь? Ну вот что это такое: дайте мне винтовку и дайте мне коня? КОНЯ ему, блядь, понимаете ли...»
Учитывая Кузину манеру говорить, состоящую из бубнения, мычания, покряхтываний и апериодических спонтанных взвизгов, можете представить, какой нас с Павликом сотрясал гомерический хохот.
На второй день гуляний Кузьма явился нарядившись в косуху, что вызвало очередной припадок веселья; «гляди-ко ты, Кузя — рокер». Костя отшучивался и сетовал на отсутствие финансов на пропой. Вообще же он оказался злоостроумным и одновременно сентиментальным чуваком со странностями, например его дико испугала какая-то скромная собачонка, спокойно проходившая мимо лавки, на которой мы пили пиво. «Ээ, гм, собак, понимаете ли, боюсь. Сильно.»
Распрощались мы самым дружеским образом, обещая заходить при оказии.
Похмельный стук колёс на обратном пути прекрасно аккомпанировал дикому гону про коня и «восемь голосов, двенадцать гитар».

Comments: Read 2 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 14.
Time:	9:43 am.

[здесь как бы начинается условная часть вторая, ввиду перерыва]

Всю зиму девяносто девятого я занимался разной ерундой, как-то: записывал в пресловутом Полтиннике Максовский дум-метал (щедро оплачивалось водкой), бухал с Павликом Кустовым (благо он продал свою электрогитару за сто баксов, что обеспечило нас необходимым зарядом где-то на месяц) и шлялся взад-вперёд по Рабочке в напряженных раздумьях. Единственным же деятельно-идиотским моментом был пресловутый фестиваль АКУРОК, предпринятый традиционно в Полтиннике, с крайне смешным выступлением Сантима. Волчица к тому времени внезапно собрался навернуться в пучину семейной жизни, Борисыч же тогда проживал у него и, пользуясь отсутствием хозяина, надрачивал в военные симуляторы. Соответственно, коллективной музыкальной и журналистской деятельности наступил неопределённый пиздец.

Само собой, такая унылая обстановка требовала выходов, один из которых выразился в скудной выпивке на Арбате и прогулке по Гоголям. Вечерело, стояла промозглая московская весна, в неверном свете фонарей фигуры были расплывчаты, однако прихрамывающую походку человека в бороде я узнал сразу. Роман Владимирович Неумоев, собственной персоной, фланировали по грешной земле в компании не менее бородатой личности в очках. Я изрядно обрадовался.

- Ромыч, узнаёшь?!
- А, молодой человек, - ответно обрадовался Роман Владимирыч, - Артур, познакомься. Молодой человек - главный редактор журнала ХУЙ, - не обошёлся он без фирменного сарказма.
- Да-да, именно, его, журнала.. Вы чего это тут, гуляете?
- Вот, Артура провожаю.

Выяснилось, что очкастый человек - никто иной, как Артурка Струков, бессменный лидер группы Культурная Революция, хиты которой были мне известны и памятны. Шёл же он по Гоголям на студию, записывать новый альбом. Моментально разговорившись, мы вскоре сбагрили Ромыча в метро и продолжили прогулку, тем более, что я догадывался, куда мы идём…

…Прошлым (то есть, в девяносто восьмом) летом, вновь нарисовавшийся Гованик, увидав наше музыкальное обустройство на Рабочке, заявил: «а я тут у тётки в гостях был, у неё знаешь, какой пульт? Да побольше ваших в два раза!» и пообещал организовать экскурсию.
Действительно, организовал. Облезлый дом на Остоженке, предпоследний (или последний, вот не помню) этаж, дверь обычной квартиры. Позвонили. Ждать пришлось недолго, на площадку вышла нехудая девица (насчет тётки Гованик всё-таки загнул) в очках и с довольно свирепым выражением на физиономии.

- Зрасьте (здесь выяснилось, что девица грассирует), чего пришли?
- Эля, привет, вот я, вот хотел, вот человеку вот студию показать… - залепетал Гованик в своей обычной дурной манере.
- А. Ну заходите, только быстро.

Я несколько припух от такого радушного приёма. «И что это за такая наглая герла?! Не видал я её поганых студий…» Обстановка квартиры соответствовала лестничной клетке, подобных коммунальных флэтов я насмотрелся ещё в Ленинграде. Характерный запах старого фонда, убитый паркет, тазики, велосипеды, скособоченная мебель. Высокие же потолки, как всегда в таких квартирах, только нагоняли смури. Длинным широким коридором мы отправились к рабочим помещениям.
За тяжелой двойной дверью обнаружилась небольшая комнатка, обитая плиткой ППГЗ. (Все вы видали, если и не лично, то в советских фильмах из жизни учреждений, такую плитку: квадраты гипсокартона в концентрических дырках.) В правой стене было прорублено окно в соседнюю комнату, в дальнем углу стоял древний студийный магнитофон, прикрытый арабским платком, а посредине - пресловутый пульт, к моему величайшему разочарованию оказавшийся точно такой же Электроникой ПМ-03, которые были и у нас, но в двадцатичетырёхканальной версии. «А, Электроника…» - разочарованно протянул я. «Это не пгосто Элегтоника, её сам Миша Лонг пегеделывал!» - грассируя, возмутилась хозяйка. О Лонге я тогда только читал в пресловутом журнале «IN-OUT», да и то - наглейшую статью его собственного сочинения, превозносящую его, Лонга, прибор под названием Exiter+, так что упоминание этого гражданина не произвело никакого впечатления. «На что пишешь, что за магнитофон?» — «АМПЕКС!». Тут (к сегодняшнему стыду моему, вообще-то AMPEX магнитофоны хорошие) я проявил невежество и спросил, «а чего не Таскам или Отари?» Хозяйка рассердилась ещё больше. Ещё бы, какие-то подмосковные козлы без малейшего уважения к авторитетам и аппаратам. Ну и выперла нас куда подальше, пришлось пить на всё том же Стриту. В процессе я страшно ругал Гованика, дескать, какого хуя ты меня припёр к охреневшей бабе на понтах?! Пульт, шмульт, мафон, плитка в дырку. Знаем мы таких.

...На моё предположение Артур подтвердил, что мы идём к Эвелине и в ответ на язвительные замечания принялся уверять, что студия хорошая, Эля в звукозаписи шарит, да ещё и является ученицей пресловутого Тропилло, знаменитого мозгоразрывающим качеством записей Ленинградской рок-музыки, произведенных в его студии.* Беседуя таким образом, мы быстро добрались до знакомого подъезда. В этот раз хозяйка оказалась куда более любезна и летняя история с авторитетами позабылась сама собой. Прослушали несколько новых и, действительно, отличных треков Культурной Революции, поболтали, затем я, ради пробы «настоящей» студийной работы, напел какую-то свою песню в завораживающем полумраке голосовой камеры. Эля скинула запись на имевшуюся у меня с собой кассету и я, совершенно впечатлённый, предложил как-то поучаствовать в работе над Артуркиным альбомом, а заодно и пообщаться побольше по техническим вопросам. Возражений не последовало. Через пару дней, будучи весьма и нетипично трезв, я приехал на «Мизантроп». Именно такое название, во многом в пику Тропилловскому «АнТропу», носила студия.

Альбом, затеянный Артуркой, имел обычную для «Мизантропа» предысторию. Поначалу Артур, давно к тому времени уже проживающий в Москве, решил традиционно подключить к работе главную и практически единственную ритм-секцию Тюменского панка, а именно - Аркашу и Джека Кузнецовых, однофамильцев, но не родственников. Ритм-секция эта играла везде, где только можно, начиная с Инструкции по Выживанию и всегда делала это не то, что плохо, но достаточно уныло, что называется, без грува. С этим приходилось мириться, потому что единственный приличный местный барабанщик, Андрюшкин, был душою предан Рыбьякову и ордену КооперативништяК, а телом - Летову, благодаря концертам которого мог относительно комфортно существовать.
План Артурки был таков: выписать из Тюмени Аркашу и Джека, скоренько записаться на приличной студии и наконец-то вернуться в волшебный мир музыки-рок, но теперь ещё и со всеми атрибутами в виде концертов, эфиров и гонораров. Начинание это, вознёсшееся мощно, вскоре потерпело крушение: Эля, будучи с одной стороны грамотной музыкально, а с другой обладавшая весьма рациональным мышлением, после нескольких дней студийной работы забраковала знаменитых тюменцев и убедила Артура в том, что никакого, столь ожидаемого им успеха, подобная запись не принесёт.** Таким образом, были привлечены различные сессионные музыканты, её знакомые, а оплачиваемое почасово время записи, на радость Эле, принялось неумолимо растягиваться. Единственным тюменцем, над которым она смилостивилась и из-за этого оставшимся на ленте, был молодой гитарист по кличке Джейк, игравший современно и достаточно технично.

Я, в свою очередь, угодил на Мизантроп ближе к концу процесса, основная часть инструментов была записана, поэтому предложил внести свой скромный вклад в виде блок-флейты. Из всего материала больше всего мне нравилась песня «Мы умрём этой ночью». Артурка выбор одобрил, мы быстренько прикинули общий характер исполнения и я, вооружённый несведённой подкладкой дома за вечер придумал партию, а на следующий день уже насвистел её на студии. Вообще та работа, несмотря на некоторую оторопь Артурки вследствие растущих финансовых затрат, имела какую-то очень светлую атмосферу настоящей весны. Пронзительная лирика, в которой напрочь отсутствовали и остопиздевший всем рок-н-ролльный угар, и натужная достоевщина сибирского панка. От остатков пресловутого угара были избавлены, в первую очередь, тексты. Например, строчка «мы за красивых девчонок в чёрных чулках», по мнению Артуровской жены Наташи, вызывала, благодаря этим самым чулкам, ассоциацию с падшими женщинами. Так что теперь Артурка пел:

Мы за красивых
Девчонок
С цветами в руках,
Мы против
Пьяных тёток грязных
И в синяках

Что же до достоевщины, то в разговорах Летов упоминался Артуром в основном в негативном ключе, дескать и Янке звук испортил, и вообще - «какой-то он был не наш». Элька тоже относилась к нему достаточно скептически, вспоминая, например, историю о том, как на хате у Ромыча, где для спанья имелся единственный диван, Егор, спьяну и впотьмах, принял какого-то вписывавшегося там длинноволосого хиппана за женщину и принялся его оглаживать, пока не издал чудовищный вопль — женщина оказалась с бородой. Я, ещё не отошедший от мифа «единого фронта», несколько недоумевал, но диссонанса не чувствовал. Мало ли какие бывают истории. Главное — здесь и сейчас происходит чудо хорошего дела.

Мы, кстати, практически не бухали тогда, Артурка ограничивался какими-то дежурными крохотными фляжками «для голоса», а нам с Элькой хватало одного вечернего московского неба за открытым настежь окном контрольной комнаты и грохота капели с железной крыши старого дома.

Я хочу смотреть в твои глаза,
А там - весна. Ещё раз, ещё раз...
В то время как зима почти прошла,
А значит: выжил.
Мне надо знать, что ты жива.

*Только недавно, после того как я соорудил действительно хорошие контрольные мониторы, мне стало понятно, что для своего времени и того аппарата Тропилло был, пожалуй, лучшим независимым звукорежиссёром на территории СССР. Дело не в барабанах, звучавших как кастрюли, Amati или Takton таковыми и являлись. Дело в том, насколько они находятся на своём месте. В записях Андрея тех лет каждый звук занимает как раз таковое своё единственно необходимое место. Это настоящая Звукозапись.

**И конечно, написав всё это дело, я решил звякнуть Артурке, дабы уточнить некоторые детали, да и просто — поболтать. Так вот, с его слов, Аркан и Джек вообще не принимали участие в той записи, потому что разместить их в Москве на тот момент у него не было возможностей, хватило только на Джейка. Зато он вспомнил отличный момент, как приглашённые Элей тётки — скрипачки, учившие и изводившие её когда-то в музыкалке, были не в состоянии чисто сыграть банальнейшие партии и как Эля злорадно клекотала на них.
Сам факт того, что хозяйка Мизантропа некоторым образом повлияла на отказ от Тюменской ритм-секции Артурка допускает; Элька давно была не в восторге от тюменских панков, но это другая история. Эту исправлять традиционно - не буду.

Comments: Read 6 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 13.
Time:	10:44 am.

Кое-какие события этого лета, пожалуй, заслуживают подробного рассказа, например тот "стрёмный сейшн". Хотя бы ради представления о быстродействии и возможностях тех времён.

Волчица присоединился к движению Сопротивления где-то через пару недель после первомайского концерта, пройдя боевое крещение «Ерусланом». Соответственно, к середине июня с десяток репетиций мы провели вопреки всем Таниным фокусам, так что готовы были грянуть панк-рок ещё более убойной силы.

В те времена главным в обустройстве любого концерта были два вопроса: «где играть» и «аппарат». Аппарат у нас на тот момент имелся довольно приличный, вдобавок свежеусиленный мощностями Волчицы. Ну а «где» - было решено моментально.
Между жилыми домами и железной дорогой на Рабочке уютно располагались дачные домики садоводческого товарищества «Садовод». Обитаемое всякой пенсией с соседнего Загорского Оптико-Механического, оно было (не только было, оно и сейчас, мы с Машкой проверяли) превосходно для прогулок и бесед в любом состоянии, хоть пой, хоть пляши. Неподалёку от центрального входа товарищества располагалась небольшая уютная сцена, на которую я уже давно положил глаз. Расстояние от подъезда (важный момент для транспортировки аппарата) моего флэта до ворот Садовода не превышало и километра , часть которого шла по уютной ветке железной дороги, упиравшейся в ворота Оптико-Механического и склады под названием Грабари. (Занятна судьба этой железки. Казалось бы, склады с прямой отводкой от Ярославской железной дороги должны обладать изрядным коммерческим преимуществом, но какие-то долбоёбы тупо сдали ветку на чермет, не оставив даже шпал.)

После контрольного осмотра сцены мы с Борисычем зарулили в сторожку, в которой обнаружили милейшего дедулю, оказавшегося председателем этого самого Садовода. Устный договор об аренде был достигнут быстро, плата (по факту мероприятия) составляла рублей сто, что равнялось на тот момент десятку бутылок пива. Дедуля показал нам чахлую розетку, прилепленную на сарай рядом со сценой: «А если всем понравится - пригласим осенью, на День Садовода», - было заметно, что этот загадочный день имеет для него большое значение. "И чем они на этом самом дне занимаются-то? Яблочками наливными меряются? Огурчиками полуметровыми?", хихикали мы по дороге домой. "Задовводческое товарищество Задоввод, блядь. Это же масло масляное. Содомитское товарищество Содомит! Старик, прикинь, нас зовут играть на День Содомита!"

На повестке дня оставалось два пункта: остальные участники и рекламная кампания, что тоже не составило проблем. Незадолго до всего этого Гованик припёр запись герлы по имени Таис, представлявшую собой превосходный образец экзистенциального панка. Соответсвенно, на него была возложена ответственная задача по её, Таис, ангажированию и доставке. Третьим же коллективом, а если быть точным - жертвой в качестве «заткнуть дыру», была выбрана местная группа «Некролог», исполнявшая дикую смесь новомодной альтернативы с heavy metal.
Полиграфические мощности были обеспечены черно-белым лазерным принтером Волчицы. Кто говорит, что афиши нельзя верстать в ворде? Всё, что нужно - пакет необходимых шрифтов, умелая регулировка межстрочных расстояний и предельный лаконизм (главным гемором было отрисовать в пейнтбраше карту прохода, включавшую железнодорожную ветку с множеством чёрточек - шпал).

За несколько дней до концерта по всему центру Загорска висели объявления формата А4. Полагаю, что они привлекали внимание даже тех, кто не имел никакого представления о ПАНКЕ. Сверху, готикой: «ACHTUNG! OSVENZIM RECORDS (именно так именовалась тогда наша студия) представляет: АКТ ВАНДАЛИЗМА. Предполагаемые участники: СОПРОТИВЛЕНИЕ, ТАИС, НЕКРОЛОГ. Вход - 20р Ублёв.» Плюс красивые ряды черепов с перекрещенными костями и корявая схема прохода.

Утром двадцатого июня, закинув на место аппарат, мы решили прогуляться за пивком. День был жаркий, предстоял традиционный коммутационный кошмар, недостающие рупорные сабвуферы нам должны были подвезти позже, так что пиво было необходимо. На обратном пути, у ворот, нас настиг пресловутый милый дедуля, но превратившийся отчего-то в конкретного гашековского Резинового Дедушку. Обладавший весьма подходящими для этой роли субтильными габаритами, он клекотал и подпрыгивал:

- Какой, бля, ахтУнг?! Какой, на хуй, освенцЫм?!
- Да что случилось-то?
- А это, бля, што? Вы фашысты, бля, чоли?!
- С чего это вы взяли?
- А это шобля, ёбтвою? - в дедулином кулаке была зажата какая-то бумажка, по факту предъявы оказавшаяся нашей афишей.

С большим трудом нам удалось убедить его в том, что мы не совсем фашисты, а в некотором смысле даже и антифашисты. Дед успокоился, а мы погрузились в борьбу с аппаратом.

Музыканты с адептами прибыли и где-то за час до начала я отправился к воротам, предвкушая трудности обилечивания местных нефоров. К моему изумлению, горизонт был пуст. Появлялись отдельные персонажи, но не более. Наконец, вместо ожидаемого поддатого гомона адептов панк-рока, тишину разорвал рёв мотора и с визгом тормозов передо мной остановился ментовский уазик, из которого высыпались пятеро довольных молодцев с автоматами наперевес. «Ну и чего здесь у вас? Чего ещё за АКТ ВАНДАЛИЗМА?!»
Сотрудники проследовали к сцене, недвусмысленно намереваясь предотвратить грядущий АКТ и были изрядно удивлены, обнаружив компанию человек в тридцать, которая идиллически сидела на траве, тихо попивая напитки. Признанная самой взрослой Сергевна, которую материнская забота в очередной раз ввергла в пучины панк-рока, взяла на себя переговорные функции. Менты деловито записывали паспортные данные артистов, но сейшн сворачивать уже не собирались. Всё вскоре выяснилось: какой-то пенс, проходя по городу, увидал наши афиши. Быть может, он жил в оккупации или был политруком, или просто - излишне бдительно-советским пенсионером, главное, что от первой же прочитанной строки его чуть не хватил карачун и он трудолюбиво отправился в местное ФСБ. А уж оттуда поступила соответствующая разнарядка. Менты весьма оперативно оборвали наши рекламные шедевры (и о сейшене попросту никто не узнал), ну а в назначенное время прибыли на место фашистской диверсии.

Пела Таис, чесал своё Некролог, лабали мы. Менты кучковались в ёлочках и явно входили во вкус. Немногочисленная публика, врубившись, что хомутать не собираются, продолжала возлияния. Странный, абсурдный концерт, умиротворённостью атмосферы больше походящий на какой-то Вудсток, нежели на панк-сейшн. «Птицы исчезают, птицы не дождутся...» На записи, обеспеченной нашим верным катушечным AKAI, действительно - слышны соловьи.

Кинув колонки в сторожку и захватив мелкий ценный скарб мы отправились на Рабочку. К ночи случилась страшная гроза с диким ветром (в Москве, говорят, тот ураган наделал большого шухера). Помню, мы со Щуровым по щиколотку в бурлящей воде, босые, идём за очередной порцией водки. Над головами летят сучья, гром, от молний светло - хоть читай! Нам же дико весело.

На следующий день мы попёрли за аппаратом. Резиновый Дедушка был ехиден и очень доволен вчерашней оперативной отработкой по пресечению безобразий. Его кокетливые намеки на то, что колонки он может и зажилить мы проигнорировали, швырнули всё это дело в чью-то "буханку" и отправились восвояси. Милый дедуля не понимал, насколько ему повезло. Прибудь на мероприятие сотня пьяных панков - был бы ему День Содомита.

По осени мы отыграли пару раз в той самой пивной, куда я захаживал из игрушечного техникума и о ступеньки которой расколотил лоб после памятной гулянки в Доме Пионеров. Кстати, второй пивной концерт, прошедший при диком ажиотаже, был зафиксирован на всё тот же AKAI и вошёл в нашу «официальную» дискографию. Название было изящно изобретено Борисычем. «Хм, запись есть, а как назвать-то?» - морщился я с постконцертного перепоя. Борисыч на секунду задумался... «ЁБАНЫЙ В РОТ!»
«А что, превосходно.»

Несмотря на стремительно возраставшую популярность, статус уездных звёзд панк-рока интересовал меня меньше всего и продолжать развлекать неврубающихся в идеи местных мурзилок мы вовсе не собирались. Не помню каким образом мы зацепились с Костей Мишиным, Сантимом и прочей пост-панк-футбольнофанатской братией, но необходимая интеграция во внешний мир, судя по всему, произошла в конце осени, а на декабрь в Москве и в Загорске были уже намечены совместные концерты с Бандой Четырёх и Чёрным Лукичом.

Московской организацией, само-собой, занимался Мишин, а в Загорске плацдармом для эпохального события должен был служить «Полтинник», ДК 50 лет Октября. Всё складывалось идеально: Макс Еремян, репетировавший там свой металл, со свойственной ему прагматичностью помаленьку пролезал в тамошний трудовой коллектив и замутить любую херню в стиле рок было делом плёвым. Полтинник располагался на окраине, в районе под названием Скобянка
(впоследствии получившим из уст Мишина меткое прозвище Корытовка). Здоровый зал на 750 мест, превосходный по тем временам аппарат, лояльные до полного похуизма сотрудники - сказка, а не ДК. Заведовал этим делом Стас, чудной персонаж, любящий поддать носитель неизменных усов. Помню, как из соображений экономии бюджета он, нарядившись в халат и газетную треуголку, самолично перекрашивал свой дом культуры. Нетрудно догадаться, зачем была нужна такая экономия. Остальной коллектив не отставал - поддавали там все и пёрли тоже всё, что не представляло жизненно важной для функционирования ДК ценности.

В тот раз Стас слегка поскрипел, мол какой-то Лукич из какого-то Новосибирска, но согласился - проводить культурно-массовые мероприятия они были обязаны и лишняя галочка отнюдь не мешала.
Рекламу мы обустроили по обкатанному на АКТЕ ВАНДАЛИЗМА принципу, увеличив размер афиш до А3. На белом листе, помимо мелкой информации о месте и времени, было ровно четыре строчки:

СОПРОТИВЛЕНИЕ
БАНДА ЧЕТЫРЁХ
ЧЁРНЫЙ ЛУКИЧ
(соратник Егора Летова)

Такая же бумажка была выдана чуваку, который малевал афиши для информационного стенда у Полтинника.

За день до московского концерта я прибыл к Сашке Аронову, прихватив, по просьбе Мишина, наш микшерный пульт.
Способ организации столичных контркультурных событий ничем не отличался от нашего: бралась любая обладавшая сценой лоханка, директору (как правило, советского образца бабушке, дедушке, спившемуся дядьке инженерного вида) совалась какая-то смехотворная сумма, собирался по сусекам аппарат и расклеивались чёрно-белые принтерные печатки.

Нацбол Аронов, не имевший ещё на тот момент медали от Сажи Умалатовой, жил скромно; бас системы Diamant, пара плакатов, да вороха газеты «Лимонка» - единственное, что отличало его хату от сотен тысяч других подобных советских квартир. Тем куцым вечером мы, кажется, даже не пили. Я традиционно стебался над Вождём, Аронов негодовал. Заботливая Сашкина мама накормила героев панк-рока ужином и мы завалились спать, благо предстоял большой день.
Поутру мы полезли то ли в подвал, то ли в сарай, где хранились «концертные порталы группы Аракс» - раздолбанные рупорные колонки, происхождением которых Сашка явно гордился. Мы еле выковырнули эти гробы, погрузили их в образовавшийся внезапно автомобиль и отправились на место грядущего преступления.

Кинотеатр «Звезда» на Курской оказался микроскопическим: зальчик мест на сто пятьдесят и фойе, больше смахивающее на банальный коридор. Битва с незнакомым аппаратом вышла куда более напряжённой, чем обычно, так что к началу самого концерта я уже слабо соображал. Вооружившись инструментами Банды мы со свежеприбывшим Волчицей отыграли короткую программу и спустились в зал. Димка - Чёрный Лукич с гитаристом Женей Каргаполовым чинно сидели на стульчиках, угощаясь водкой, мы как-то быстро познакомились и дальнейший разговор потонул в лязге Банды Четырёх и топоте ринувшихся к сцене футбольных фанатов.

В фойе был обнаружен Вова - вокалист Красных Звёзд, недавняя жертва нашего чудесного издания. При виде меня, он моментально напрягся:

- Ты что же это делаешь?
- Привет, Вова. Ты это о чём?
- О вашем журнале, блядь! Я не давал согласия на интервью!
- Так зачем же ты всё это говорил?
- Это другое дело!
- Нет, чувак, не бывает таких дел. Ты что, биться хочешь?
- Да если б я хотел, у меня здесь пол-зала охраны! В общем, знаешь, ты только если будешь ещё писать - согласуй сначала.
- А, да не вопрос.

В кинотеатре действительно кучковались какие-то подростки в беретах под чегевару, как выяснилось - представители АКМ - Авангарда Красной Молодёжи, забавной попытки Анпилова создать собственную НБП. В отличие от Лимонова у них не было своего Летова, поэтому в качестве Певцов Революции использовались любые пламенные буратины. Например - Вова. Вообще про АКМ можно рассказать много смешных историй и одна из них случилась как раз тогда. В какой-то момент фланирование в фойе смешалось в кучу, в эпицентр которой ринулись футбольные хулиганы и в воздух полетели чегеваровские беретки. В несколько секунд Вовина «охрана» отхватила пиздюлей, хорошо ещё, что экзекуция носила характер скорее воспитательный и избиение анпиловских соколов длилось недолго. «За что это вас?», спросил кто-то у утиравшего сопли АКМщика. «Да мы сказали, что Торпедо - говно...»

Вообще мероприятие вышло в этом смысле богатым на события; Аронов решил проверить крепость черепной коробки Бори Усова посредством ботинок, а я устроил дискуссию с Митей Волынским, в процессе которой у меня оказалась разбита губа. Уж не знаю, чего хотел Сашка от Бори, но был он настроен решительно, так что Боре тогда изрядно повезло и поклонники ещё многие годы могли наслаждаться какофонией Соломенных Енотов. Мы же с Митей выясняли, кто забирает с собой Лукича с Каргополовым. Так как до этого сибиряки проживали у Мити, то он пёр на принцип, мне же самому было крайне интересно пообщаться с новыми легендарными знакомыми, плюс висела ответственность за их завтрашнюю транспортировку в Загорск. Чёрт возьми, я как в воду глядел. Дискуссия ни к чему не привела и в конце-концов выбор предоставили уже тёплому Лукичу. Тот предпочёл приют Волынского, уверяя, что завтра всё будет весьма зашибись.

В обед следующего дня мы дружно тряслись в электричке на Загорск, разминаясь пивком. Некоторые опасения вызывала скорость этой разминки, помноженная на помятые лица компании, но чего уж.
Не знаю, как вышло, но в Полтинник мы ввалились за час до начала (Лукич ещё хмыкал у афишного стенда про «соратника Егора Летова») и монтировавшие аппарат Макс, Борисыч и гитарист Бат встретили нас нервными междометиями, которые правда и в подмётки не годились моему мату, когда я узнал, что никто не озаботился транспортировкой наших гитар с Рабочки. «Куда ж ты смотрел, блядь! Вы в тачку с барабанами не могли гитары сраные засунуть?! Ах, у нас слуг нет, так ты-то разъёба на чём играть будешь, на хую?»
Проблему решил Макс, предоставивший инструменты из своих метальных запасов, а я ломанулся за пульт, быстро накрутил под нас ручки и полез на сцену, на чёрном заднике которой красовались кометы и звёзды из алюминиевой фольги, оставшиеся от предновогоднего утренника.
Несмотря на нервную обстановку, врубили мы задорно и соскучившаяся за месяц нашего отсутствия публика немедленно принялась скакать и кувыркаться. Запала, правда, хватило ненадолго, и песне к десятой я уже и не чаял закончить это дело, тем более, что пора было выпускать Банду.

Московские гости, привыкшие лабать в основном по всяким столовым третьей шарикоподшипниковой фабрики, поначалу прибалдели от наших возможностей, но быстро пришли в себя. Криво стоящий уже на ногах Лёха Экзич влез за пульт и покатила анархия.
Сантим выдавал проверенные хиты, барабанщик Амелько лажал в меру и поначалу неврубившиеся в джойдивижновский саунд панки продолжили свои прыжки. Абсолютным хуком, добившим публику, была «Я убил мента». «Я убил президента... я убил журналиста...», - камлал Сантим. Стоящий рядом Павлик Кустов, тот самый, что снимал с Летова часы, восхищённо пробормотал: «Это он про Холодова.»
Помню ещё, как Амелько посреди песни вылетел из-за барабанов и умчался в направлении сортира. Я уже достаточно накидался к тому моменту и, поощрённый кивком слегка охуевшего Мишина, завладел установкой, кое-как продержав ритм до Серёгиного возвращения. «Слиняли празднички», отыграла своё и Банда. Наступил черёд сибирского гвоздя программы.

Всё это время Лукич с Каргаполовым дремали около яростно крутящего ручки и дёргающего фейдеры Экзича. «Я ж говорил, пить им не давать!» - ярился Мишин. «Так хуль вы их поили? Надо было вчера не ебланить!» - огрызался я, чуя нехорошее. Из-за кулис, сверкая усами, выглядывал полтинниковский Стас.
Кое-как растолкав, мы выпихнули Димку и Женю на сцену. «Сейчас вы прочувствуете настоящий сибирский рок-н-ролл», - заявил Лукич. Панки заорали.
Дальнейшее сложно описать, проще посмотреть сохранившееся видео. «Маппет-шоу», - констатировал из зала Борисыч. Да, шоу было в полный рост. Пока Макс пытался восстановить настройки после Экзичевских манипуляций, мы воевали с музыкантами, тщетно пытаясь добиться от них внятных звуков, чтоб как-то подстроить микрофоны. Любая попытка спеть превращалась в какую-то буффонаду, Женька Каргаполов то ронял гитару, то перемещался за барабаны, а не сумев на них сыграть возвращался обратно и долбил палочкой по микрофону. Лукич не мог осилить и куплета. Довольно быстро им это надоело и Женька принялся рассказывать анекдот. Лукич весьма заинтересованно слушал, подперев ладонью щёку:

«Идёт Герасим с МуМу, берёт и швыряет её в реку. А по ней плывёт себе мужик в лодке и видит - собачка тонет. Он пожалел её, вытащил, а она и говорит:
- Ой, мужик, спасибо тебе, мужик.
- Первый раз вижу говорящую собаку...
- А я первый раз вижу говорящего мужика!»

Зал гоготал, я же не знал, смеяться, или плакать, а тут ещё к микрофону вылез Стас.

- Вы знаете, кто это?
- ДААА!
- Вы пришли на него посмотреть, посмотрели?
- НЕТ!!
- Выключайте звук.
- Иди на хуй! Директор Полтинника мудак!

«Пидорасы ходют, блядь, пытаются нам концерт хороший...», - подытожил Лукич.
За кулисами взбешённый Стас принялся предъявлять уже мне и был отправлен второй раз на хуй, ещё секунда и нас пришлось бы растаскивать. Кое-как Максу удалось уболтать его на последний шанс, а меня от греха подальше утащили в зал.
Шанс не задался. Несмотря на то, что Панарьин унёс со сцены окончательно расшалившегося Каргаполова, выдать что-то адекватное Лукич был не в состоянии. "Корабельный ХРЕН, капитанская заря." Финальной попыткой была «Бабье лето». Поняв, что аккомпанировать никак не получается, Димка отшвырнул гитару и, отбивая ладонью по коленке ритм, внезапно чётко запел, а восхищённый зал топал и хлопал в такт нехитрому вальсу.

Бабье лето, бабье лето
Жёлтой листвы костерок
Дай мне в бою не намокшего кремня
Плавный ружейный курок...

Дальше всё скомкано. Идём на Рабочку. Лукич, Женька, Панарьин (остальные москвичи убыли), Сергевна, почему-то Таня, ещё какие-то ребята. На Каргаполове красная Танина шапка колпаком и он похож на ёлочного деда. Протрезвевшие на морозце сибиряки наперебой удивляются Таниным с Янкой сходством.

На Рабочке чего-то сидели, чего-то пили, петь и не пытались. Подошёл Павлик Кустов. «Вот, мужики, познакомьтесь. Павлик, лидер группы Саботаж*.» Каргаполов нехорошо осклабился. «А ты знаешь, что такое саботаж? А это когда НОГОЙ ПО ШИФОНЬЕРУ!!» - и с треском уебал по шкафу.
Кто-то (Макс? Был он там?) спросил про Янку. Лукич задумчиво посмотрел на Таню. «Толстая была, ленивая. Знаете, зверь есть такой - ленивец... И как Летов её трахал?»

Утром я еле разлепил глаза. Рядом грохотал Лукич, на соседнем диване ему вторили Панарьин с Каргаполовым. «Ёбаная жизнь... ёбаный сейшен... ёбаный Стас, какая хуйня-то вышла...» В квартире больше никого не было. Я поставил чайник и помаленьку герои сибирского панка полезли на кухню. Глядя на мятую Димкину рожу я злорадно процедил: «Правильно тебе вчера, Лукич, денег не дали.» - «Нееет, не правильно!» - ответил он таким диким голосом, что невозможно было не расхохотаться.

Мы долго гоняли чаи, раскатали остаток обнаруженной водки, Лукич травил бесконечные истории и расставаться не хотелось вовсе, но пришло время провожать мужиков на вокзал. Бодун отпускал, дурацкий осадок испарился совершенно - настоящесть этих людей многотонно перевешивала все тщедушные неурядицы. ПАНК - ЭТО ТАКИЕ ЧУВАКИ.

*Саботаж - группа абсолютно мифическая. Кроме Павлика, там играли два чувака, по имени Шеф и Дуб. Репертуар состоял из двух ни разу не сыгранных песен.

***********

Нечто вроде послесловия к этой главе.
Хотя я заранее предупреждал, так и быть, объясню разок.

Человек - штука динамическая. В отличие от «героя», он постоянно совершает массу каких-то вещей, неприемлемых для рафинированного восприятия охотников за этим самым героизмом. Таковые охотники, постоянно занятые breathing, eating, defecating, screwing, drinking, spewing, sleeping, sinking ever down and down отказывают наотрез в подобном своей жертве-кумиру. В результате в массовом сознании рождается какое-то чуркоподобное существо, закованное по уши и гроб жизни в собственные каноны и не имеющее ничего общего с реальным прототипом. Всё же, что выходит за рамки - отметается и любая несоответствующая чистоплюйскому мифу информация отправляется в разряд осквернения памяти, «плевка на могилу».
Главная здесь (и отвратительная) чушь в том, что никакими историями, пусть даже самыми фантастическими, чью-то память осквернить (если память вообще можно осквернить) не выйдет. Куда хуже удобное обеление личности, уничтожающее представление о таковой.

Лукич был (к сожалению, как и многие уже - был) превосходным человеком, добрым и крайне весёлым. И вся эта история в Загорске - та самая «удавшаяся шалость». А что до памяти...

У Сантима долгие годы была любимая байка. Когда-то Коля Рок-н-ролл собрал группу Коба, сплошь состоящую из маргиналов. Не панков, а просто. И вот кто-то из этих деятелей, кажется Витька Пьяный, влюбился в Янку. Безответно и бескорыстно, по-рыцарски. Происходит какой-то концерт, Янка выходит на сцену и влюблённый, стоя за кулисами, тихо, но с огромной мощью чувства произносит: «Завыла... рыжая пизда...»

Comments: Read 24 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 12
Time:	10:37 am.

Первомайский материал, тяжеловесно поименованный "ТРЕТЬЯ СОТНЯ ЛЕТ НЕПРЕРЫВНОГО ОДИНОЧЕСТВА, ТУР `98, или РОДИНА – СМЕРТЬ", занял своё место в готовящемся номере. Даже обычно далекая от писанины Таня прибавила увесистые девять грамм: "...басистка у Егорки – Наташенька – лажала, как могла (а могла она сильно)... после того, как бас-гитара перекочевала из кривых ручонок к волосатому дядьке, она вдруг перестала гундеть..." Работа спорилась.

Обретённая на концерте загадочная "Межлокальная Контрабанда" оказалась изумительным артефактом. Представляющая собой на первый взгляд бессвязный набор стихов, притч и абстрактных мыслеформ, выполненных для вящего эффекта агрессивными до вырвиглазности шрифтовыми сочетаниями, она затягивала в психоделический вихрь. Было не только понятно, что делали её наши люди, не покидало ощущение, что люди - знакомые. Не в последнюю очередь этому способствовала репродукция авангардной картины, украшавшей обложку - портрет дамы с двумя клинками, торчащими изо рта. По низу шёл орнамент из свастик и было от этого какое-то упрямое воспоминание.

Первого июня мы с Борисычем отправились в столицу за пластиком для том-баса. Затаривались мы, как правило, на Маяковке и эти поездки за необходимым музыкальным барахлом быстро превратились в притчу во языцех. Дело в том, что магазин этот обладал чудесным внутренним двориком, который непременно располагал к отдыху. Был открыт некий закон приобретения: купил медиаторов на три копейки - пропил пол гитары. Закон работал исправно, так что вскоре мы поняли, что в Загорск нас не тянет вовсе. Припомнив, что сегодня пресловутый день защиты детей, традиционно отмечаемый хиппанами в Царицыно, мы решили ненадолго туда заглянуть. Через полчаса после прибытия на место хиппейной гулянки это "ненадолго" превратилось в мираж, вместе с остатками моей семейной ответственности. Знакомых было хоть отбавляй, все они были вооружены флянцами и бутыльками, так что главной задачей было не просрать свежекупленный пластик.
Посреди весёлой суеты обнаружились два смутно знакомых персонажа, один - небольшого роста и светловолосый, а другой напротив - очень высокий, худой и тёмный. Звали их Лёша и Женя и они, обалдеть, щедро раздавали всем желающим ту самую Контрабанду. Тексты, картина, всё срослось и встало на места, и наше знакомство я вспомнил сверхчётко.

Арбатской ночью, в дни празднования 850-летия Москвы, я, Борисыч и примкнувшие хиппаны шлялись по стриту, охуевая от бесцельной и безумной толпы, слетевшейся на лужковскую затею подобно пресловутым мухам. Никто из нас, конечно, не планировал побывать на этом шабаше, но так совпало, что Борисыч вывез меня отдохнуть от потрескиваний семейной жизни. Для этого имелась практически пустая квартира на Автозаводской, принадлежавшая начальнику археологической экспедиции, где Борисыч иногда копал какой-то неолит. Распорядок отдыха был прост - мы чинно давили какие-то дежурные поллитры, приглядывали, в качестве арендной платы, за начальниковским сынком, смотрели бесконечные видеокассеты с актуальной музыкой и твердили: "ни в какой центр не поедем, на хуй не сдался этот вонючий юбилей". На третий вечер мы шли по Арбату.
Посреди чудовищной толчеи, гопоты из ебеней от Тёплого Стана до Ярославля, поехавших от свалившегося коммерческого успеха арбатских мазил-халтурщиков, каких-то долбоёбов в униформе мотоциклистов, посреди бряцающих и гремящих музыкантов... На ступенях "Аптечного" парадняка стояла скульптурная группа из двух человек, один из которых опирался о картину с грустным котом в пустынном пейзаже. Об них, казалось, разбивались волны недочеловеческого хаоса. Картина же завораживала настолько, что вопрос родился сам собой:

- Чей кот?
- Мой. (ответил высокий)
- Ух! И как зовут?
- Кшиштоф.
- Охренеть. А вы вообще откуда здесь такие?
- Из Омска.
- А я - из Тюмени. (добавил второй)
- Охренеть! Так ты знаешь Летова.
- Дохлого? Ясное дело.
- А ты, раз из Тюмени, так и Неумоева.
- Конечно. Ромыч - мой ученик.
- И чего же вы такие в этом бедламе делаете?
- Понимаешь, Арбат - это Центр Зла. И мы пришли сюда, чтобы это зло уничтожить.

В том, что они могут это сделать, я не сомневался.

Последующие истории и события до поры припрятали эту встречу в извилистых недрах памяти, а теперь, на хиппейной поляне, те самые Уничтожители Мирового Зла как ни в чём ни бывало раздавали пресловутую Контрабанду. Мы говорили, пили, говорили и снова пили. Вспомнить дорогу домой не могу, как и то, когда я потерял пластик, а вместе с ним и Борисыча.* Наутро меня ждал чудовищный скандал от нетерпевшей алкоэпопей Тани, но на скрижалях рингушника были вырублены два телефона, Женьки Вигилянского и Лёши Михайлова.

Безусловно, оба этих человека заслуживают не то, что отдельной главы, но отдельной книги. Они ещё неоднократно здесь появятся, а пока - нечто вроде краткой справки на основе того, что я знаю и помню.

Будучи ровесниками (если не старше) Сергевны, познакомились они в начале семидесятых, во времена службы в СА, недальнее же расстояние от Омска до Тюмени способствовало продолжению армейской дружбы. Да и как могли такие люди не подружиться. Я вообще слабо представляю в рядах СА Лёху, который, по его уверению, был первым тюменским хиппи и Женьку - художника (в самом лучшем понимании этого слова) до мозга костей.

В советском пространстве каждый из них орудовал по своему, Вигилянский писал авангард, учился иконописи и активно фигурировал в Омской самопально-художественной среде (где и познакомился с Летовым, вернее - Летов с ним), а Михайлова заносило едва ли не в функционеры, недаром же его перу принадлежала статья в «Тюменском комсомольце», озаглавленная «Инструкция по выживанию из ума» и посвящённая увиданному им выступлению ИПВ. Параллельно Лёша был озабочен спасением России, так в Тюмени возникло некое «Отечество», являвшееся ни чем иным, как филиалом общества «Память». Всё перевернул знаменитый Фестиваль леворадикальной и альтернативной музыки, благодаря которому Лёша познакомился со всеми основными деятелями Сибирского панка и незамедлительно принялся внедрять им, до этого - практически космополитам, свои идеи об особой русской миссии, щедро украшая эти откровения заездами в мистику и оккультизм. И ведь преуспел, на долгое время сведя с ума, например, Ромыча. Так что за многое из душевного постнепрерывносуицидного песенного наследия ты, дорогой поклонник ИПВ, должен быть благодарен Лёше Михайлову. А дорогой поклонник ГО, кстати, может сказать спасибо за понятие АРМАГЕДДОН-ПОПС, своевременно им изобретённое.

Впрочем, повторюсь, всё перечисленное не более, чем справка из историй от Славы Немирова, Артурки Струкова, тех же Ромыча и Летова, ну и самих Лёши и Жеки.

В наступивший пиздец ранних девяностых друзья очутились в столице, где Жека продолжал фигурировать, а Лёша пустился в обустройство различных панам, включавших в себя торговлю партиями несуществовавших в природе телевизоров. На вырученные средства (не там ли позаимствовал идею Пелевин?) непременно покупались пара ящиков Хеннесси и снимался шикарный офис где-нибудь на Басманной, в приемной которого сидела длинноногая секретарша, а в кабинете - сам Михайлов, под неизменно висящей на стене Жекиной картиной.
Этого великолепия, к сожалению, я тоже не застал, во времена же нашего знакомства Лёша обладал метафизический влиянием на таинственного персонажа, под кодовым именем Белый Будда. Судя по всему, он имел непосредственное отношение к фирме Crosna, занимавшейся телекоммуникациями. По легенде, на полу бассейна в его подмосковном особняке была выложена мраморная свастика.

Лето катилось дальше. Кроме Контрабанды подспорьем служили свежий дайджест «Я не верю в Анархию», состоявший из всех выпущенных на тот момент материалов об Обороне и изрядная коллекция записей Волчицы, прибывшего-таки на поприще бас-гитары. Неслыханные до этого Адаптация и Тёплая Трасса, Предэвакуационная Паника, Зазеркалье, собственные вещи Волчицы, изрядная коллекция отличного западного панка - от Social Distortion до экзотических Brezhnev, в очередной раз перенасытили информационное поле.

Таня ебала мозги, репетиции неслись с новой силой и, если бы даже я очень захотел, всё равно не смог бы описать тот ритм, в котором мы все тогда пребывали. Вспышки. Вот Борисыч, я и какой-то Петрович сидим на кухне ночью (благо Таня уехала к мамаше) и я в сотый раз перематываю кассету, «как кровавый бизон любовался небом до утра», за окном ревёт рассвет. Вот на вокзале знакомимся с очкастым волосатым алкашом Сержем из Югорска. Играем стрёмный сейшн под названием «Акт Вандализма», который пытаются свинтить по наводке ФСБ. Швыряю в тачку с какими-то бандюками пустую бутылку. «Я уезжаю к маме, приеду через неделю и если ты не устроишься на работу...»
На работу я так и не устроился.

*Борисыч пластик не просрал.

Comments: Read 7 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 11
Time:	9:00 am.

В начале лета, забрав с собой весь аппарат, я переместился на Рабочку. Флэт, невзирая на то, что дом претендовал на почетное звание "сталинки", был невелик - сорок два квадрата общей площади, зато с правильными трёхметровыми потолками. Заставленный советской мебелью, заваленный различным дедулиным скарбом и всяческими артефактами советского детства моего, он представлял собой некую капсулу семидесятых - восьмидесятых. Бедный флэт, ты и не представлял, что тебя ждёт.

Вернусь на пару месяцев до. Несмотря на логистические проблемы грядущего переезда, редакция журнала ХУЙ не прекращала работы, поэтому весть о грядущем концерте ГО, прилетевшая в виде оторванной кем-то красной афиши "ТУР 98" была воспринята как очередная и необходимая служебная командировка. Интересно было послушать живое воплощение пылесоса и хоров, тем более, что завязывалась интрига. Джеффова Полина, с которой мы поддерживали телефонную связь после упомянутого уже концерта КЗ-ЧЗ-ИПВ в "Алмазе", сообщила загадочную новость:

- Ты представляешь, в Обороне, может быть, будет играть басистка!
- Что, кто? А зачем это?
- Да я и сама пока не знаю толком, но смешно. Осталось мне и Ирке (жене Кузи УО) в мини-юбках на подпевках вытанцовывать...

Первого мая мы с Таней и исполняющим обязанности замглавреда Родионом Борисычем (таящимся под журналистской личиной Стаса Барнауловича Ватмана, сына выдающегося полярника-папанинца) прибыли к пункту назначения, ДК "Крылья Советов", расположенному на Белорусской. Толпа у здания превосходила по всем параметрам виданную мной на десятилетии ГО: и народу было куда больше, и количество мерча в виде значков, нашивок и фуфаек "с ним, родимым" зашкаливало, и степень пьяного веселья куда как переплёвывала далёкий уже девяносто четвертый.
Времени до начала было предостаточно, так что редакция озабоченно водила жужжалами в поисках новых жертв радикальной журналистики. Вернее, водил больше я, Борисыч же, начавший пить водку с полузнакомыми панками ещё в электричке, что называется, фигурировал, разглядывая женский контингент. Внезапно в толпе возникла знакомая костлявая фигура Оли Арефьевой, сопровождаемая её верным фан-директором Пеньковым, из-за пивных запасов которого и вышла та самая попойка с фашиствующими ментами на Арбате в выборное лето.
«Бля, Борисыч, зырь - Арефьева.» Воспоследовавшей молниеносной реакции я, признаться, не ожидал от пьяного в щепки Родиона: «а, чо, где? ОЛЯ! ТЫ ДУРА!!» Толпа перед ДК на доли секунды приостановила свои броуновские алкоколебания, а Арефьева, вздрогнув, заозиралась и принялась спешно протискиваться к кассе. Так метафизика переходит в физику; истеричное послание в людской хаос, в данном случае, в точности нашло адресата.

Вечер интересных встреч продолжался. У левой стенки ДК, на фигурном выступе, сидел неопрятного вида патлатый человек с гитарой и бутылкой водки. Рядом стояла очень чистенькая очкастая девочка, глядевшая на этого персонажа с восторгом, достойным живого бога. «Непомнящий," - уважительно сказал кто-то рядом.
«Ах, вот как?»

С творчеством Саши Непомнящего я познакомился за год до описываемых событий при обстоятельствах изрядно комических. Зимним вечером меня занесло к Сергеичу, однокласснику, к тому времени бывавшему на Кировке исключительно наездами. В один из таких вот визитов на малую родину он, Мишель, а так же неоднократно появлявшийся уже на этих страницах Макс Еремян предавались традиционному пению песен и употреблению напитков. Происходило это в неотапливаемой терраске, потому что в доме у Сергеича курить было не принято, отопление толком не функционировало, да и места для присесть особо не имелось - все было планомерно завалено коробками, вещами и просто каким-то хламом.
Я с трудом угнездился, навернул стакан водки и в этот момент гитарой завладел Макс, выпевая в клубах морозного дыма нечто крайне патетическое. “Неспетая моя... песенка... Свидригайловская баня от земли звёзд...» Внезапно разнообразившая обычный Янко-Летовско-Башлачевский репертуар компании вещь звучала захватывающе свежо. Макс закончил петь и наступило пафосное затишье, по мнению присутствующих подобавшее высоконравственному характеру произведения. «А это - чьё?» - поинтересовался я. «Павел Кашин», прочувствованно ответил задушевно подпевавший Максу Сергеич.
Представить себе, что автор милой и нелепой попсы про гномиков и чудный город способен выдавать такую матерую экзистенциальщину, я вовсе не мог, поэтому затребовал аудио-подтверждение. Через несколько дней Макс принес мне кассету, сетуя на чудовищное качество записи. Ему, дескать, пришлось подвергать её какому-то подобию реставрации: скорректировать частоты посредством эквалайзера микшерного пульта и наложить реверберацию.
На кассете было нечто вроде миниальбома из пяти песен, спетых действительно страшно похожим на Кашина голосом. Запись включала ту самую экзистенциальщину и даже жуткий звук отреставрированного материала не снижал впечатления: остальные вещи были ничуть не хуже «Свидригайловской бани».
Кассету я переписал и некоторое время она являлась мерилом пьяного пафоса; уж если завёл, то следующим номером непременно будет Высоцкий. Вообще же было понятно, что никакой это не Кашин, а вскоре выяснилось и настоящее имя трогательного певца - Александр Непомнящий. Ближе к весне Гованик притащил ещё одну кассету, под названием «Экстремизм», на которой тем же «кашинским» надтреснутым голосом исполнялись уже не экзистенциальные романсы, а какие-то бравые псевдореволюционные слоганы, изрядно разбавленные нотками а-ля рюсс. Невозможно было спокойно слушать галиматью, типа:

Накорми мажора кашей
Pedigreepal
И добавь чуть-чуть свинца,
Чтобы не убежал,

или дикие рифмы «Китежград - Коловрат», так что в музыкальном оборзении
ХУЙ №2 появилась рецензия сразу на весь отслушанный материал. Эпиграфом ей служил похабный анекдот про Александра Сергеевича и онанизм.

На момент описываемого здесь первомайского концерта ХУЙ №2 был ещё в стадии написания, так что непосредственные наблюдения препарируемых образчиков андерграундной эстрады имели несомненную ценность. Я приблизился к знаменитости. Саша, борясь с одолевающей водкой, исполнял какую-то лирическую песню, глядя в глаза той самой девочке. О чём он пел, разобрать в окружавшем бедламе было невозможно, но финал точно вышел роскошным. Затих последний аккорд, Саша с выражением осознания всех мировых скорбей на физиономии совершил щедрый водочный глоток, с пол-минуты покачался на месте и энергичный поток рвотных масс хлынул прямо под ноги герлы. И такова была сила искусства, что барышня не отшатнулась в испуге или недовольстве, наоборот - глаза её за стёклами очков расширились в ещё большем восторге.
Разговаривать было не о чем, и лишь чудовищно саркастическое, появившееся в качестве дополнения к рецензии, извинение в нашем журнале явилось результатом той памятной встречи.

Шутя над произошедшим, мы с Таней отправились в зал, оставив Борисыча развлекаться у ДК. Уважаемый замглавред был пьян уже настолько, что единственным, что из него удалось извлечь, было «А ЛЕТОВА ЭТОГО Я - В ГРОБУ ВИДАЛ!»

На разогреве у Обороны в тот раз выступал ансамбль RAF, с энтузиамом описанный Летовым в каком-то интервью, как «настоящие скинхеды, фашисты». В зале мы оказались где-то на середине их выступления и ничуть об этом не пожалели: хвалёный ансамбль исполнял банально-хуёвый «западный» панк.
Фашисты отгремели своё и на сцену, украшенную с двух сторон какими-то накачанными молодчиками, вышла Оборона. Пока группа, в составе которой действительно обнаружилась низкорослая дамочка с бас-гитарой (вот она, интрига!) подключала инструменты, нарядившийся в красную фуфайку с Че Геварой Летов поздравил всех с Первомаем и посулил «играть старые хиты» (стал быть, пылесоса и хоров не ждать), а затем пригласил на сцену Лимонова. В контексте пертурбаций девяносто шестого такой сюжетный поворот выглядел каким-то стёбом, но это лишь подбавляло пресловутой интриги. Прикинутый чекистом товарищ Эдуард радостно обнялся с Егором, проскандировал стандартное МИРТРУДМАЙУНАСБЫЛАВЕЛИКАЯЭПОХА и шоу началось. Не помню совершенно списка песен, дело не в них.
Звук. Звук, и без того дебильный на выступлении RAF, превратился в уже сногсшибательно идиотский. Если на "фашистах" всё ещё как-то напоминало рок-музыку, то теперь вместо пресловутой стены звука у Обороны имелся отдельный свербёж зафузованных гитар (теперь уже трёх: Кузьмы, Джеффа и Махно), раскатистые барабанные переходы Андрюшкина и громобойный голос честно забывавшего слова Летова. Чего не было вовсе, так это цельности саунда, которая присутствовала всегда и которой не мог помешать никакой аппарат и никакие состояния участников группы.

Песня летела за песней, в зале происходил традиционный паноптикум из идиотов, особо рьяных (включая, к нашему великому изумлению, Женьку Бедро) довольно жёстко скидывали со сцены пресловутые качки, которым в этом благородном деле помогал товарищ Эдуард. (Один из самых сногсшибательных эпизодов на появившемся у меня потом видео: вождь радостно гонится за малолетним панком, малец сигает со сцены, а Лимонов с видом "ах, какой плохой мальчик" предовольно всплёскивает руками. Можно было прокручивать этот момент много раз подряд, рыдая от смеха и припоминая Эдуардово литературное наследие.)
С каждым следующим хитом Летов все больше расходился в веселии, не в последнюю очередь благодаря стоящей у барабанов паре двухлитровых пластиковых бутылок, к которым он поочерёдно прикладывался. Содержимое их и так не оставляло сомнений, но внезапное, в микрофон: "НАТАША! В ПРАВОЙ - ВОДКА, В ЛЕВОЙ - ВОДА!" вызвало очередной припадок дикого хохота. "Ага, конечно. И СМОТРИ НЕ ПЕРЕПУТАЙ!" Так все узнали, как зовут даму с басом. Вообще обстановка на сцене была любопытной; если Летов откровенно веселился, Джефф традиционно скакал и подпевал, а украшенный свастиками Кузьма давил обычную солягу, то Махно почему-то был довольно мрачен, не источая всегдашнего разнузданного драйва. Не лучше дело обстояло и с басисткой: упершаяся взглядом то ли в гриф бас-гитары, то ли вовсе в пол, она нежно шкрябала по струнам. Так обычно гладят двухнедельных цыплят. В какой-то момент и до осоловевшего Егора допёрло, что со звуком происходит что-то вовсе не то и он (на, по-моему, "Мы Идем в Тишине") совершил воспитательный акт, крепко постучав по лбу себе, а после - Наташе. Энтузиазма у басистки эта экзекуция не прибавила вовсе, но двухлитровые бутылки в конце-концов компенсировали Егору досадные огрехи исполнения, и он, растанцевавшись, сиганул со сцены.
Была у него какое-то время такая привычка, отражённая в видеозаписях девяностых. Группа, как всегда бывало в подобных случаях, затянула бесконечную импровизацию, но в этот раз, судя по оторопевшим мордам охраны, ситуация вышла из-под того, что можно условно назвать контролем. Летов, традиционно колыхавшийся по морю счастливых фанов, вдруг резко пошёл ко дну. Вынырнул он где-то справа у сцены и лицо его не выражало никакой радости от народной любви. Напрасно охрана тянула к нему руки, цепкие фанаты ни в какую не хотели расставаться с кумиром, и долго ещё "верёвочки от Егора" были одной из главных ценностей у любителей ГО. Как уже сильно после описываемых событий рассказывал сам виновник торжества: "Я думал - прыгну, где девки, хоть не так потрепят, так они меня чуть не удушили!"
Да ладно, разодравшие на верёвочки красную чегевару девки - мелочь, вот оказавшийся на месте крушения Павлик Кустов (о нём здесь ещё будет предостаточно) вовсе - хотел снять с кумира часы. "Я браслет расстёгиваю, а ни хуя - на руке запаял, видать, сука!"
Концерт догорал. Помню отлично и доблестно пропетый Джеффом кусок "Всё Идёт по Плану" и помню ещё изумление, когда у окончательно потерявшей всякое осмыслие басистки Махно забрал, наконец, инструмент во время финального "Русского Поля Экспериментов", и как пресловутый саунд Обороны вернулся на те несколько минут. Окончательно стало понятно, что виной звуковому безобразию вовсе не дурацкая круглая архитектура зала и не кривые уши и руки звукорежиссёра, а банальный факт, что новая басистка просто не может играть. По крайней мере, в пьяном виде.
На выходе из ДК мне опять попалась Арефьева. "Как тебе концерт, Оль? - Человеческая комедия - самая странная комедия в мире." Оля была в своём репертуаре.
Разбредались довольные панкушки с верёвочками от Егора, негодовали какие-то малолетние хиппейные пьяные герлы, босые, с изрезанными о битое стекло подошвами; "вот мудило, даже Янку не спел!", промелькнул расхристанный и счастливый Бедро.
На ступеньках "Крыльев" мы встретились с нашими внешкоррами, Наташкой Макеевой и Сашей Щуровым. С ними был незнакомый худой короткостриженный парень, представившийся Волчицей и с ходу поинтересовавшийся, не нужен ли нам басист. Басист, ввиду задолбавшего до смерти Аняткина был нужен нам весьма, так что Волчицын телефон был немедленно зафиксирован в рингушнике. В руках у подошедшей Тани обнаружилась книжка под загадочным названием "Межлокальная Контрабанда", которую ей презентовал некто со словами, "девушка, вы очень похожи на Яну Дягилеву, это - вам."
Горизонты, уже традиционно, продолжали раскрываться.

Comments: Read 21 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 10
Time:	11:09 am.

Пролетела ещё одна зима, не омраченная никакими знаковыми событиями, за исключением разве что местного сейшена, урезанного в Загорском Доме Пионэров. Ангажированное как концерт местных групп, исполняющих песни в стиле grunge, мероприятие нашими стараниями приобрело обстановку конкретного панка. Глупые гранджеры подписали наш коллектив сугубо потому, что мы обладали необходимым комплектом аппарата, но это им вышло боком. Аппарат-то мы поставили, однако заявленные первым номером веселились, как могли: в то время мы употребляли в основном жуткий напиток, под названием «Еруслан», любовно прозванный нами Ёриком. Пойло это имело в себе порядка шести оборотов, а по смыслу представляло собой хуёвый тёмный квас, изрядно сдобренный спиртом. Мало того, что оно валило с ног, так ещё и обладало каким-то эффектом, близким к психоделическому. В хорошем настроении - моментально напаивало, в плохом же - вызывало истерические припадки. Так вот, за час до начала наш басист Аняткин, игравший на безладовом басу (исключительно потому, что другого не было, а который был - представлял собою банальный чехословацкий Iris, из которого предыдущий владелец трудолюбиво лады выдрал) нажрался этого Ёрика до полной бронебойности и улёгся спать, уютно расположившись на стульчиках в обнимку со своей басухой. Между тем, публика прибывала.

Как я уже рассказывал, загорская жизнь не изобиловала контркультурными событиями, редкая возможность выступить для местных групп была целиком привязана лишь ко дню города (на котором сомнительная радость от большой сцены изрядно девальвировалась наихуёвейшим звуком и неиллюзорными шансами выхватывания пиздюлей от местной гопоты сразу же по факту с этой сцены слезания) и уже упомянутым смотром самодеятельности "Талант", с таким же хуёвым звуком и жутким жюри из исполкомовского отдела культуры. То, что сам исполком теперь обзывался мэрией, не делало никакой разницы; обкомовские обмылки и кошёлки в лучшем случае волокли в рок-музыке на уровне статеек из журнала "Ровесник". (Зато там давали призы: например группе РЕАНИМАТОР, игравшей death-metal, были преподнесены коробка конфет и банка кофе. Мы с хохоту валились, представляя, как железные люди чинно усаживаются за столом: "Передайте мне вон ту красненькую монпансье!")
Вследствие такой ситуации с концертной деятельностью мероприятие в Доме Пионэров было едва ли не первым проявлением self-promotions в Загорске: абсолютно левое помещение, свой аппарат и самопальные афиши. Так что к назначенному часу крохотный зальчик площадью, пожалуй, не более пятидесяти квадратов был забит нефорами.

Между тем атмосфера сгущалась: происходила одновременная борьба с аппаратом, ругань с домпионэровским дискотечником Володей, который в последнюю минуту отказался обеспечить нас посуленными ранее мониторными колонками, на которых он крутил свои сраные дискотеки, попытки вызволения Аняткина из сладкого плена Ёрика и отмахивание от ноющих гранджеров, просящих начинать шоу. В последний момент мы приспособили под монитор какой-то пятнадцатидюймовый драный блин, напялили на Аняткина бас-гитару и панк-рок убойной силы грянул. Народ, ожидавший трендовых звуков seattle-wave, несколько ошалел, но быстро врубившись, что под наш нойз можно скакать козлом не хуже, принялся это делать.
Не помню уже, что мы играли, зато отчетливо: маслянистые глаза Аняткина, практически прилепившиеся к стеклам его ленноновских очков, дикий гитарный скрежет Батовской музимы и звук сыплющейся в железное ведро мёрзлой картошки, выдаваемый барабанами Родиона Борисовича. Я же самозабвенно орал, перемежая строчки песен выкриками "ХОЙ! PUNKS NOT DEAD I KNOW!" и тому подобными вечными ценностями.
Кучкующиеся сбоку сцены гранджеры умоляли нас сворачиваться, ибо регламент мы перекрыли изрядно, а им так хотелось спеть "Rape me" и "Smells like teen spirit", но мы добили программу до конца. С гитарами наперевес мы слезли со сцены и тут же, на радостях, дошли до состояния Аняткина, благо запас Ёрика вышел не весь, а благодарная публика яростно угощала нас водкой. Таким образом я моментально плюнул на звукорежиссуру оставшегося мероприятия и гранджерам пришлось довольствоваться каким-то куцым сипом.
Дискотечник Володя уныло бродил по залу, наливаясь желчью и водкой, злобно косясь на стадо обрыганов, не принесшее ему никакого профита. В конце концов, ради убедительного финального аккорда все участники вылезли на сцену для коллективного исполнения "Всё идёт по плану". Именно этот хит окончательно доканал дискотечника, который врубил свет и принялся орать, чтобы все убирались вон, за что и был моментально поименован пидорасом и послан мною на хуй, а попутно были ещё припомнены и свински зажиленные мониторы. Вот это был успех. Мы вышли на улицу и неформалы, впервые может быть увидавшие, что системе (пусть и такой тщедушной) можно противостоять и что взрослого дядьку можно и нужно в случае необходимости слать куда подальше, радостно выражали своё одобрение. Володя, высунувшийся из двери пытался выдвигать контр-аргументы и угрожать угрозы, но кого они интересовали.
На следующий день мы, без малейших препятствий со стороны помятого Володи, забрали аппарат, затем вытрясли из унылых гранджеров на опохмел и отправились с Родионом Борисовичем в пивную, где нажрались так, что по выходу я расколотил лоб, поскользнувшись на льду, а путь до дому у нас занял несколько часов вместо обычных пятнадцати минут. Мы упорно ползли, поднимались, валились и снова ползли, не забывая впрочем о протестной эстетике; напротив Нижнёвки, главного ментовского заведения Загорска, мы притормозили перемещение и некоторое время истошно орали: "МЕНТЫ - КОЗЛЫ!!" Прохожие шарахались от этой постановки. Да. ПАНК - ЭТО ТАКИЕ ЧУВАКИ.

Дурацкий этот концерт описан здесь не столько ради атмосферы, сколько потому, что имеет непосредственное отношение к моему возвращению на Рабочку.
Дело в том, что наш старый дом на Кировке, двухэтажная дореволюционная бревенчатая хибара, был поделён на две половины, верхнюю и нижнюю. Исторически верхняя была жилой, а в нижней располагалось кустарное производство игрушек из папье-маше, которым занимались предки моего деда. Прадед пропал без вести на войне и прабабка, ради финансового подспорья, решила продать этот вот первый этаж - мастерскую. В конце сороковых она это провернула (чёрт её дёрнул), и в нижнем этаже поселилась тётка, по имени Клавдия. На момент наших репетиций Клане было сильно за восемьдесят и она была глуха, как тетерев. Рёв её Санта-Барбары заставлял дрожать чахлые перекрытия фамильного гнезда, так что наш панк-грохот ей был глубоко пофигу. Соседство было довольно удачным, невзирая на отдельные истории. Например, прочно пребывавшая в деменции Кланя устроила пожар, поставив на плиту пластмассовое ведро с водой, и дом еле потушили. Но это было задолго до описываемых событий.
Как раз в девяносто седьмом Кланя, дожив едва ли не до девяноста, изволила дать дуба. Некоторое время низ стоял пустой, так что уже и ревущая Санта-Барбара не мешала репетициям и задушевным беседам. Однако ближе к зиме выяснилось, что там собирается поселиться ейная внучка, в комплекте к каковой имеется хахаль, который вскоре и заявился с сентенциями про то, что репетировать у нас тут больше не выйдет. На тот момент мы и так не репетировали и я вообще собирался отправляться в дурдом ради откоса от рядов, так что весь этот трёп был воспринят как попытка самоутверждения в форме легкого выебона. Однако вскоре выяснилось, что всё куда интереснее.
Как-то вечером я сидел дома один и решил позаниматься на гитаре, благо в телеке показывали мужика, который играл теппингом без фузов и дисторшенов. Включив на небольшую громкость транзисторный комбик «Родина», я только принялся осваивать свежую техническую фишку, как снизу раздался дикий грохот. Я скатился с лестницы и открыл дверь. На пороге, сотрясаясь, стоял этот деятель. «Выключи! Пиздец!! Нахуй! Я нервный! Я не знаю чо сделаю!!» - вопил он. Было впечатление, что он сейчас свалится в припадке эпилепсии. Я, конечно, оторопел. Попытки что-то объяснить успеха не принесли, поэтому сказав «да выключу сейчас, выключу, успокойся», я запер дверь на крючок, выключил усилок и задумался. Было ясно, что здесь придётся что-то решать радикально.

Впрочем, одну репетицию мы провели, как раз перед тем концертом в Доме Пионэров. Деятель пытался вякать, но наличие в доме четырёх мужиков, которые сразу ему объяснили всю форс-мажорность ситуации, его утихомирило. Недели три он не отсвечивал, но однажды утром, когда мы с Борисычем спокойно лакомились пивком и слушали какую-то музыку (на обычном бытовом мафоне типа «полено»), этот обрыган опять явил нам свои таланты. Колотя в дверь и дико матерясь он сулил всяческие лишения и расправу. Когда же в форточку выглянула Сергевна, с вопросом, не обалдел ли он орать средь бела дня да ещё и без повода, то истерический поток понёсся и по её адресу. Здесь уже взбесился я. У меня давно валялась так называемая «ручка», самодельный пистолет под патрон от мелкашки, штука хоть и однозарядная, но нарезная. Я взвёл затвор и заорав что-то вроде «пиздец тебе, гнида!», ломанулся вниз. На полпути меня перехватили Борисыч с Сергевной и, натурально, скрутив, потащили обратно. «Сдурел? Тебя ж посадят!» «Да похуй, убью мразоту ёбаную.» Кое-как им удалось меня успокоить, а ёбаная мразота, которая прекрасно всё слышала, надолго затаилась.
Всё это, естественно, не доставляло никакой радости Сергевне, но её знаменитый пацифизм не позволял принять мои варианты решения вопроса и она предложила проделать рокировку; отправить меня, от греха, на Рабочку, а бабку с дедом забрать на Кировку. Я был против, считая, что куда проще свозить мудака на прогулку в лес, нежели покидать из-за него уютное поместье, но с мнением родительницы приходилось считаться.

Так я вернулся в дом детства. Превращение его в оплот панка, психоделии, хиппизма и распиздяйства будет описано в следующих частях нашей истории.

В довершение этой главы расскажу, чем закончилась история со злополучным нижним психопатом.
В адрес Сергевны он особо не выступал, зато отрывался в разборках с сожительницей. Как выяснилось - ему вовсе нельзя было бухать, ибо каждое употребление спиртного срывало его шаткую и без того крышу на хуй.
В соседнем доме, через забор, жил мужик по имени Вова Пронин, типичный водила - в меру агрессивный, хамоватый, но безобидный мужик, хозяин шикарной немецкой овчарки, которую звали Ричард. Какое-то время они находили с психопатом общий язык, но однажды, выпив, повздорили. Нижний выхватил от Вовы в табло, ретировался в свою хату и вернулся оттуда с ножом. Здесь уже Вова понял, что дело запахло креозотом и драпанул к себе, а на защиту хозяина рванул Ричард. Нижний же мудак, то ли со страху, то ли с алкогольного переёбу, собаку зарезал. Приехавшая ментовка психопата повязала, а Вова, вместе с незамедлительно прилетевшим на место происшествия сыном Витькой, принялся оплакивать павшего смертью героя пса. Каково же было их изумление, когда по прошествии некоторого времени обрыган, как ни в чём не бывало, подкатил на такси с банкой пива в руках. «ДА ОН ЕЩЁ И С ПИВКОМ?! УБИТЬ ПИДОРА!!» - проорал Вова и Витька, с прибывшими на подмогу друзьями, ринулся на врага. Пиздили они его крепко и убили бы, несомненно и поделом, и только выбежавшие на вопли сожительница психопата и Вовина жена предотвратили торжество справедливости.
Психопат долго отлёживался, потом по суду и вовсе присел на тюрьму за покушение, а выйдя оттуда вообще перестал ходить по улице. После обзаведения какими-то дурацкими «жигулями», территория его перемещений свелась к площадке перед воротами в заборе, на которой он эти жигули мыл.
Спустя несколько лет мне пришлось продать Рабочку, вследствие тотальной нехватки средств на постройку новой студии и какое-то время я прожил опять на Кировке. Психопат иногда пытался что-то вякать, но и лет мне было уже не двадцать, и количество ежевечерних пьяных гостей редко было меньше пяти, поэтому в основном он сидел в своём окончательно уже сгнившем этаже, бухал и орал на сожительницу. Пару раз я с ним даже разговаривал; он выдвигал какие-то шизофренические планы по реконструкции избы, упирая на то, какой он крутой строитель, но на хер мне-то это было нужно?
В конце-концов, когда мы с Машенькой уже перебрались на студию, он довёл собственную ситуацию до архипиздеца и окончательно разосрался с сожительницей. В процессе торга по поводу его вложений в многочисленные попытки ремонта халупы она ретировалась, а он сложил шмотки в свои сраные жигули, облил присобаченную им пристройку бензином, поджёг (несколько не учтя, что к пристройке имеется деревянный дом, на втором этаже которого живёт другой человек) и уехал, правда недалеко.

Мы с Машкой сидели дома, расслабляясь пивом с некоторыми добавками и вообще собираясь спать. Зазвонил телефон. Это был Стёпка, сын моего дружбана, старого кировского хиппана и, по совместительству, попа РПЦ.

- Кирилл, у тебя дом горит!
- Эм... Какой? - спросил я, озираясь, благо добавки к пиву были крепкими.
- Да на Кировке!!
- БЛЯДЬ!!!

Я никогда так не водил машину. Был февраль, сплошной гололёд, одно из колёс на нашем злополучном grand cherokee имело летнюю резину, но я выжал из этих пяти литров всё, на что это ведро было способно. Всю дорогу я молился: «ГОСПОДИ, ТОЛЬКО ПУСТЬ МАТЬ ЖИВА!»

Подъезд к дому перекрывали пожарные машины. Добежав, я увидел в толпе Стёпку и спросил, «что с матерью?» - «да вот она, в порядке». И действительно, в тапках на босу ногу и в чьей-то куртке, живая и невредимая Сергевна стояла рядом. СЛАВА БОГУ.
Тут же обнаружилась и сожительница психопата, которая сообщила мне об истинных причинах произошедшего. «Ну знаешь что, Лена, я долго терпел. Но теперь он - доигрался, теперь ему пиздец придёт». Возражений не последовало.
Пожарные работали, как всегда, умело: не имея воды, разбили окна и тлеющая изба знатно полыхнула. В конце-концов её кое-как потушили, а мы уехали к знакомым, прихватив часть уцелевших котов (другую часть забрала соседка, от которой я в своё время звонил в Омск) и там дико нажрались.

На следующий день мы бродили по выгоревшей нашей половине. Кривясь от страшного бодуна, горелой вони и общей чудовищности картины, я долбил, во весь голос, как мантру: «ну сука, пиздец тебе, сука».
Пришлось выбираться туда и на следующий день, и ещё; выгребать всякую уцелевшую мелочь. При каждом обнаруженном кошачьем трупе следовал взрыв этой мантры. (Погибло немного, но от того разве легче?)
Через несколько дней мне позвонила Сергевна и сказала, «если стоишь - сядь, он повесился.» Я не стал садиться. Я заржал.
Потом выяснилось, что всё время после пожара он заползал в свой горелый низ. И, я уверен, всё слышал, как и в начале этой истории. Выжрав напоследок бутылку водки, он решил вопрос.
Долго мне ещё представлялась его раззявая харя, несущаяся в непроглядную чёрную пустоту. Starless and Bible Black.

Comments: Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 9
Time:	11:38 am.

Пришла осень, а вслед за ней ранняя зима и мой первый развод с Таней. «Адын, сафсэм адын», как в том анекдоте, радостно распивая напитки, я предавался прослушиванию всяких Van der Graaf Generator, Nektar, Gong и того же самого Малинового Короля, попутно пытаясь все это великолепие увязать с идеями Сибирского Панка.
По прежнему тотально бестелефонному, переговорным пунктом мне теперь служила кухня соседки, проживавшей аккурат через огород. В один из поздних вечеров, изрядно пережрав, я отправился туда, обуреваемый идеями различной степени глобальности. Впрочем, сформулировать их четко не мог тогда, не смогу и сейчас [вроде бы мне приспичило дохрять еще записей психоделии].
Накрутив нетрезвыми пальцами 3812 576953, я принялся тупо вслушиваться в гудки сквозь скрежет и пердеж аналоговых линий. Через некоторое время в трубке послышался надтреснутый и какой-то, что ли, _неуверенный_ женский голос:

- Алло?
- Здравствуйте.
- Да?
- А Игоря Фёдоровича можно услышать?
- Он… спит.
- Хм.. А тогда с Аней Волковой можно поговорить? (здесь я напряг остатки соображения, вспоминая, кто там еще может присутствовать)
- ОНА ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ ЖИВЁТ.

С трудом проковыляв обратно по хляби огорода, царапаясь об заросли ирги и терновника, я вернулся домой, тем не менее, гордым: телемост между измерениями состоялся, по упомянутому номеру действительно находится пусть и спящий, но Летов. А уж насчет записей мы потом.
Дальше, честно говоря, не помню, что было.

***

Каким-то промозглым вечером придя домой, я обнаружил в ржавом нашем почтовом ящике телеграмму (ей-Богу, это была первая вообще телеграмма, адресованная лично мне). Текст её был, насколько помню, таков: «… … ….. ДК АЛМАЗ ЧЗ КЗ ИПВ ЖЕНЯ МАКС». Многоточия здесь - дата и время, а остальная шифровка означала: в ДК Алмаз, (что в Сокольниках), играют Чернозём, Красные Звезды и Инструкция по Выживанию. Максом и Женей являлись Макс-фашист (позже поименованный в нашей компании графом Чуниным) и уже упомянутый тут Женька Бедро. Безусловно, не посетить такое мероприятие было бы, по меньшей мере, предательством идей и идеалов.

В означенный день я прибыл к пресловутому Алмазу заранее. Публики у ДК было не густо, но среди одиноких поклонников Сибирского Панка уже маячили знакомые фигуры Бедра и Чунина. Во имя, на благо и ради приятного свидания мы быстро даванули какую-то бутылку, после чего отправились в зал.
О самом концерте рассказывать особо нечего. Помню, что площадка имела крохотную низкую сцену и атмосферу какого-то кабака. Первым номером программы были Красные Звезды, чей кастрюлеголовый вокалист ритмически содрогался, изображая молодого Летова, хотя с таким лицом пристало работать разве что в мясном ряду. Ощущение было престранным: слышанные ранее лихие песни Звезд говорили о несокрушимой революционности, героизме, полыхали задором и дуболомной страстью. Но сценический вариант этого дела напоминал какого-то охуевшего от самодовольства и перемазанного стимуляторами Гнатюка. Потом играл Чернозём, а выступала ли Инструкция, или с Ромычем в очередной раз случился его фирменный карачун, сказать уже затрудняюсь.
Шароёбясь в клубном полумраке я обратил внимание на какую-то веселую девицу, обладавшую диковинной стрижкой, вид которой почему-то вызвал в памяти определение «ПТУшная». В процессе знакомства выяснилось, что герла по имени Полина, не просто любительница Сибирского Панка, но «жена Игоря Жевтуна, гитариста Гражданской Обороны», как она сама, не без некоторой гордости, представилась. А узнав, что вся тусовка, включая Неумоева, сидит на втором этаже ДК, я незамедлительно изобрёл концепцию необходимости интервью Ромыча нашему изданию и мы отправились знакомиться. Дальше вышло смешно.

Полина: Ромыч, вот у тебя хотят взять интервью.
Ромыч: кто?
Полина: вот, корреспондент журнала...
Я (радостно): «ХУЙ».
Ромыч (изумлённо): КАКОГО ЖУРНАЛА??
Я (ещё более радостно): ХУЙ!!
Ромыч: я таким интервью не даю!
Я (нагло): это отчего же?
Ромыч, выходя из себя: да от того же! Идите вы, молодой человек, на ваш журнал!
Я: ну и хер с тобой.

[Так состоялось наше знакомство и, как недавно выяснилось, Роман Владимирыч до сих пор помнит, что если из Загорска - то представитель журнала «ХУЙ».]

В тот вечер моей журналистской звезде все-таки удалось блеснуть. В процессе кулуарного трёпа выяснилось, что краснозвездому певцу Вове и их директору негде ночевать и я предложил им отправиться в гости к одной мамзели, по имени Катя Медведева. Катя эта была толкиенистской бардессой, широко известной в занавесочных кругах под именем Лоры Московской. Как раз в то время ей перепала квартирка от предков, которую толчки незамедлительно превратили в притон.
Распрощавшись с сибиряками я записал Полинин номер в рингушник и мы с белорусами отправились ловить такси до Чертаново (что по тем временам казалось верхом мажорства и оскалом буржуазии, ведь НАШИ люди ВАЩЕ на такси не ездиют). Бедро с Чуниным потопали куда-то пешком, напоследок огласив тишину воплем «ПАНКИ, ХОЙ!». Ответ от Чернозёмовского Джексона был моментален и блестящ: «ПАНКАМ - ХУЙ».
И действительно… Так вот, про журнал.

Добравшись до Чертаново белорусы врубились, что попали к каким-то наивным долбоёбам и, дерябнув водки, принялись включать рок-звёзд полусредней величины. Особенно расчехлился кастрюлеголовый певец Вова, принявшийся крыть хуями всю сибирскую контору во главе с Летовым, при том основной претензией являлась бытовая неприспособленность последнего. Нечто, вроде, «Летов, пидор, в Минск приехал, тапочки с собой не взял, лох». Да, тапочки у белорусов при себе имелись, вот только мозгов подзабыли прихватить.
Я изрядно охуевал, слушая этот гимн обывательскому счастью, исходящий от человека, сделавшего то, что отчасти можно назвать карьерой исключительно на тупейшем закосе под того, кто это самое счастье ненавидел. Охуевание, впрочем, не мешало все аккуратно запоминать, тем более, что в этот момент позвонил возбужденный от силы искусства Бедро и дальнейший разговор превратился в полноценное интервью, в процессе которого я озвучивал Женькины вопросы и ретранслировал ему дикие ответы.

Шалость удалась. Наутро, в электричке на Загорск, по свежей памяти я записал стенограмму на бумажку и во втором номере журнала, датированном «Январь - Бесконечность» появился роскошный материал под названием «Нарцисс, девятнадцать пунктов дерьма или, хули ты, Вова.» Ни о какой этике речи не могло и быть, или что же это был бы за «ХУЙ»? История эта поимела неожиданное и очень смешное продолжение, но об этом - своевременно.

#МОЯОБОРОНА_inside

Comments: Read 3 or Add Your Own.

Subject:	Продолжим, помолясь.
Time:	10:19 pm.

MOЯ ОБОРОНА
[the inside story of a great rock-n-roll swindle]
Part2

8

Лето девяносто седьмого не запомнилось ничем таким, о чем здесь стоит рассказывать. Группа наша стремительно трещала по швам, чему виной не в последний момент был мой семейный статус. Уже упомянутые взаимоисключающие параграфы Тани давали о себе знать в полный рост, я же, в силу собственной малости и глупости, еще не понимал, что нужно делать в подобных ситуациях.

Впрочем, есть одна история.
За каким-то рожном нас дернуло поехать на Рэйнбоу. Вообще про подобные мероприятия и мои там похождения можно смело писать отдельную книжку, а для тех, кто не в курсе вовсе, что это за штука, поясню.
Задуманное когда-то американскими хиппи, как эко-фестиваль, в здешних реалиях это мероприятие, как это впрочем всегда и бывает, носит характер тотального идиотизма и пиздеца. Дико смешно видеть, как столь большие любители упороться или нажраться, как отечественные хиппи, напяливают на себя личины поборников трезвости, экологичности и начинают активно сливаться с природой, блюдя "Правила Радуги". В правила эти входят запрет на бухло, наркоту (кроме анаши), электроприборы и прочие атрибуты отвратительной цивилизации. Весь этот и без того уже лютый пионерский напалм доходит порой до полнейшего маразма, вплоть до идеи запрета использования металлических предметов. Типичный же Воин Радуги (или, говоря проще, землеёб) выглядит так: голый, укуренный в говно, беспрерывно играющий заунывную мелодию на щепке, палке борщевика или, на худой конец, на собственном брюхе. Эпизодически он находит себе аналогичное существо противоположного пола, с которым удаляется под сень кустов ради незамысловатых брачных ритуалов. Эту идиллию цепко караулят такие же землеёбы-организаторы, шляющиеся по стоянкам и высматривающие, не крутит кто электричество, или не пьет огненную воду. При обнаружении же подобного безобразия настает дикий хай, впрочем совершенно бесполезный, ибо никаких мер воздействия, кроме занудных лекций или гневных визгов организаторы не имеют.
Но все это выглядит так только со стороны. Учитывая уже упомянутую любовь отечественных хиппи к нажратию и упорке (в особенности, на халяву), большая часть Воинов Радуги постоянно пьяна, удолбана всем подряд (мне, например, однажды поступило предложение сварить винт, если я скинусь на компоненты), а оставшиеся - ищут, каким бы образом всем этим поживиться. И, безусловно, воровство и разной степени кидалово - неотъемлемый атрибут радужного веселья.

Нам повезло угодить на знаменитое Рэйнбоу, которое проходило на станции Мшинская. Через день после нашего отъезда его разгонит ОМОН и Умка Герасимова напишет по этому поводу очередную песню.
Впрочем, это к делу уж точно не имеет никакого отношения. Главная штука той поездки была в том, что уныло прогуляв по заболоченным лесам пару дней, мы решили на обратном пути тормознуться в Ленинграде. Вписываться тогда довелось в превосходном и легендарном сквоте на Гангутской...

(и, конечно, только написав все это я вспомнил, что пресловутое Рэйнбоу versus ОМОН случится только через год, но черт с ним, пусть будет, на Гангутскую-то в девяносто седьмом мы попали, а это куда важнее)

Так вот, Гангутская, 8 представляла собой расселенный дом с внутренним двором, но не типичным ленинградским колодцем, а довольно просторным и светлым вследствие малоэтажности части строения. Там даже росло какое-то деревце, рядом с которым был стол, где обитатели гоняли разные напитки и играли в настольные игры.
Населял сквот всякий творческий пипл, но, что было приятно, без особого флера богемии. На первом этаже жил препод классической гитары, Толик, у которого мы и остановились. В высокой части дома, в мансарде, обитал чувак с уже позабытым мною именем, который из пары Поливоксов и ещё какой-то клавиши извлекал чудовищной силы спейс-рок, что тогда меня немало впечатлило; отменный звук здоровенных колонок системы Tesla причудливо пульсировал в такт миганию генераторов низкой частоты. Покрутив ручки у невиданных доселе аппаратов я почувствовал, как во мне возникают ростки новой любви. Плодом её спустя многие годы явится коллекция синтезаторов нашей студии, а на тот момент хватило одного детского изумления.

Главным, однако, событием той поездки была другая история. Как-то ночью, окончательно одурев от душного ленинградского лета, я вышел покурить во двор сквота. В окна второго этажа были выставлены колонки (там жил инженер, увлекающийся конструированием хай-фай аппарата), из которых на изрядной громкости играла какая-то музыка. Вещь закончилась, раздались первые аккорды следующей и вместе с ними все вокруг потеряло реальные очертания, оставался только звук и звезды на ленинградском небе.
Голос, заполненный нечеловеческой пустотой и скорбью, медленно пропевал под потрясающей красоты мелодию;
...Sundown dazzling day
Gold through my eyes
But my eyes turned within
Only see...

Казалось, что все уже не имеет конца и начала. Это был такой силы РОК, что я не мог припомнить ничего похожего из переслушанного за все время до этого.
Композиция развивалась, разворачивалась, как почуявшая внезапную свободу от заключения в механизме пружина башенных часов, лютое синкопированное крещендо достигло такого накала, что казалось сама вселенная не в состоянии больше этого выносить и вот-вот вывернет себя на изнанку вместе со всей своей космической начинкой, но тут, будто почувствовав, что дальше - невозможно, звуковой шквал вернулся к изначальной мелодии, только теперь уже совершенно трагической и грозной.
Потрясённый, я спросил у курящего рядом со мной чувака, по имени Саид: что ЭТО было?!
- King Crimson, старик. Неужели не слышал?

О них я, конечно, слышал, читал в упомянутой уже рыжей Контре телеги Фриппа и историю забавных похождений Андрюхи Сучилина в его гитарной школе, но даже представить не мог, что очкастый дядька с лесполом, более смахивающий на бухгалтера, чем на музыканта, может выдавать нечто подобное.

Из дальних странствий возвратясь, я первым делом ломанулся к Димке Дунину, стариннейшему другу Анны Сергевны, хиппарю, алкоголику и меломану. Упорно скупавший на местной музыкальной точке все, безусловно пиратские, компакты психоделического и прогрессивного рока, уж он-то точно должен был обладать заветным альбомом. И, как всегда это у меня бывало, поиск был сопряжён с препятствиями: по уверениям Саида, прослушанный нами диск являлся первым альбомом King Crimson. Но, как известно, “In the Court of the Crimson King” сплошь состоит из отличных композиций, одна беда - Starless там нет и в помине. Так что бегать к Димке за компактами пришлось не один раз и искомый альбом “Red” оказался по счету едва ли не восьмым из прослушанных.
Вся эта история оказала кумулятивный эффект, открыв мне волшебный ящик, полный психоделической музыки. Оставалось только запускать туда руку и извлекать очередную порцию всяких чудесных штук.

Comments: Read 1 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА []
Time:	10:49 am.

МОЯ ОБОРОНА
[часть вторая, кусок внеочередной]

Однажды редакция журнала ХУЙ была приглашена практически всем кагалом на день рождения известной в узких кругах и ныне покойной певицы по имени Скво - Скворец. Знакомы мы были весьма шапочно, буквально по паре совместных сейшенов, и о подробностях ее биографии и мировоззрений были вовсе не в курсе.

Зимним вечером, в назначенное время, мы прибыли не помню уже куда, но в какую-то сильно убитую хрущевку, владелицей которой была некая Юля Мяу. Расшаркавшись с именинницей мы проследовали в залу, в которой за столом, среди останков обывательского счастья середины восьмидесятых, сидели: компания толкиенистов, подруга Скво и автор отличных песен Таис - Анька Афонская, какой-то унылый мужик и, внезапно, некоронованная королева московского рок-пантеона Умка Герасимова*. Подавляющее большинство остальных гостей было женского пола, что поначалу обрадовало, а потом огорчило редакцию; девок много, но страшны, как на подбор.
Сначала все довольно культурно выпивали, знакомились и что-то там пели на гитарах. Как быстро выяснилось, толкиенистские девахи были не просто девахи, а яркие представительницы набирающего в ту пору обороты среди тусовки Нескучного сада ЛГБТ-движа.

По этому поводу много чего говорено и написано, включая пресловутую "Повесть о каменном хлебе", от себя же могу добавить, что корень всего этого хужепьянства был, безусловно, не в каких-то там "поисках своего я", "внезапном осознании себя не в своем теле" и прочей чуши, все было куда проще. Замордованные социумом подростки, обчитавшись героической саги про Кольцо, приходили искать другой реальности в Нескучный. Но, так как и среди ёбнутых любителей махать обломками хоккейных клюшек стандарты внешней привлекательности были вполне обычными, то _некрасивой_ девочке было куда проще объявить себя эльфийским витязем, чем, например, женщиной-орком. Обычным делом было наблюдать юное существо весом в добрый центнер и грудью пятого размера, которое, будучи завернуто в занавеску и потрясая в воздухе лыжной палкой убеждало окружающих, что оно вовсе не Света Лукьяненко, ученица 10-го класса школы #264, а наоборот - какой-нибудь Эол Темный Эльф, или Феанор, хотя ростом и лицом оно годилось разве что в гномы. Очень скоро весь этот косплей или "квента", по собственному определению толчков, ретранслировался на поведение и вне собратьев по лыжным клюшкам - существо начинало говорить о себе в мужском роде, "я пришел, я ушел", а то и в третьем лице, "Феанор выпил водочки". Такое поветрие не могло не заполучить вожаков, нашлись такие _некрасивые_ девочки, у которых доперло ума сообразить, что со всего этого закомплесованного идиотизма можно получить и некоторую выгоду, в виде, хотя бы, авторитета. Смешно, конечно, говорить о каких-то социальных лифтах в среде обзанавешанных утырков, но что было, то было. Таким образом Нескучник - Эгладор захлестнул культ крепкой женской дружбы, с соответствующими гуру, пророками и адептами. Декларирующие свободу сексуальную, свободу от устаревшей морали, свободу от вековечного мужского ига, окруженные свитой почитательниц, они наслаждались собственным величием, стараясь затянуть в клуб каждую новую особь женского пола, появившуюся в тусовке.

Компания, в которую мы попали, была как раз из тамошних центровых. Довольно быстро веселье приобрело характер несколько истерический. Так один из гостей, будучи многоженцем, зачем-то разбил башку одной из своих супруг о кафельную стену санузла, за что немедленно отхватил от нас по физиономии и был заперт на балконе. Вторая его вторая половина горько рыдала. "Да на хер тебе нужно это все?!", поражались мы. "Люблю я их!" - стенала она в ответ. "Ну и дура." Вскоре из коридора послышались звуки именинницы, катающейся в истерике по полу с воплями "где мой героин?! Какая сука спиздила мой героин??" Выяснилось, что кто-то из гостей притащил ей в подарок чек хмурого и к тому времени уже изрядно потарчивающая Скво решила применить его по назначению, но спьяну куда-то спрятала и забыла об этом. Ошалев от всего этого безобразия, мы мрачно накачивались напитками. Волчица зачем-то запел "Все идет по плану" и тут уже упомянутый в начале унылый мужик принялся подыгрывать ему нечто вроде соло. Приглядевшись мы поняли, что мужик этот - Аркаша Кузнецов.
Параллельно веселью эльфийские ЛГБТ-витязини объясняли мне и Борисычу все превосходство женской дружбы над отвратительным и противоестественным М и Ж, в качестве доказательств совершая разные замысловатые жесты пальцами. В довершении всего выяснилось, что хозяйка салона, Мяу, носит эту погонялу отнюдь не случайно, но является зоофилкой, сожительствующей с котом. (История этой любви носила трагический характер с хеппи-эндом, достойным Вальтера Скотта: не вынеся страстей кот тот сбежал и только через два года Мяу отыскала его на помойке.)

Внезапно из какого-то закоулка веселой квартиры выползло нечто уже настолько бесполое и замурзанное, что мы принялись гадать, лесби оно, гомо или зоо, предположив в конце-концов, что данное существо, скорее всего, некрофил.
"Вон из этого вертепа!"
На прощание Скво наградила меня крепким поцелуем, посетовав на мою принадлежность к мужскому полу. "Бывай, братишка", как уже нечто само-собою разумеющееся вырвалось у меня при виде Таис. "Вообще-то, сестренка!" - обиделась, к моей несказанной радости, Анька.

*из-за примененного к ней этого эпитета, за авторством Диброва, мы чуть не подрались в тот вечер.

К чему я вообще вспомнил эту историю, учитывая тот факт, что к Обороне здесь имеет отношение только Аркан Кузнецов? Да просто узнал о существовании некой Маши Гессен и ознакомившись с этой редкой Маши фото- и био- графией немедленно проассоциировал с тех пор столь понятные для меня причины такого вот хужепьянства.

Comments: Read 1 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 7
Time:	10:23 am.

Вот еще одна история из той веселой весны.
Попытки коммунистов хоть как-то отвечать на развлекательном фронте, не ограничились, ясное дело, одним "Прорывом". Было, например, дикое мероприятие, на котором мне довелось присутствовать; здоровенный зал наполненный какой-то пенсией, перед которой расплескивают синеву Голубые Береты и гундосит, внезапно примкнувший к сторонникам Зюганова и похожий на поросенка, ласковомайский Разин ("настоящий коммунист", гоготала наша компания). Кто-то пустил слух, что должен подъехать Летов, что добавляло идиотизма, но, конечно, никакого Летова не было и в помине. А жаль, в такой компании это был бы апофеоз авангарда, идеальный хуй через плечо всем, а в первую очередь - эстету Лимонову.

Вообще отсутствие Летова напрягало многих. Мне, погруженному на тот момент в написание песен Сопротивления было как-то фиолетово, а вот Бедро и Кролик однажды приперлись с предложением.
- В общем, мы тут подумали... - начал Кролик.
- Да. И решили... - продолжил Женька.
- Чего подумали? Чего решили? (я уже предполагал про выпивку)
- Ну в общем, ты должен заменить Егора.
- ..... и каким же это образом??
- Ну, вести, направлять.
- Кого направлять?
- Ну, всех. Нас вот. Типа знамени.
- Типа, блядь, чего?
[Вот такая хуерга творилась у некоторых в головах. Впрочем Кролик, например, являлся автором так называемой "Инструкции по Экстремизму", самопальной брошюры, заполненной от начала и до конца чудовищным гоном.]

Наступила осень, поствыборная депрессия комкала ряды. Я вернулся в Загорск, где мы с Родионом Борисовичем и Талоновым принялись воплощать свежий материал Сопротивления. Чередой неслись алкогольные репетиции, трансформировался состав, расширялись просторы и навыки звукозаписи. Кроме того, мы начали, посредством появившейся у меня случайно крохотной машины системы 386, изобретать самиздат. Так на свет появился первый номер журнала ХУЙ.

Про это издание следует рассказать подробнее.
Задумывавшийся как полноценный журнал, со всеми атрибутами в виде ксероксной полиграфии, вместо этого он получился первым, наверное, применительно рок-музыки и молодежных движений, резонансным журналом виртуальной контркультуры: присоединившийся к нашей _бредкалекии_ посредством Наташки "Рэмбо" Макеевой, Саша Щуров, адепт киберсатанизма и просто забавный человек, выложил его на подвластный Вадику Гущину rema.ru.
Концепция издания менялась вместе с нами: если в первом номере лейтмотивом было "русский рок - говно, а сибирский панк - нет", во втором "все - говно, а сибирский панк - ещё нет", то в третьем было уже просто, "все - говно".
Превосходный в своей наивности, ХУЙ являлся лакмусовой бумагой, прицельно выявляющей степень идиотизма читателя. Можно было показать любому оппоненту любой же материал и наблюдать, как поначалу довольно хохочущая жертва бледнела, зеленела и разражалась матюгами, когда речь доходила до какой-нибудь его личной картонной святыни, будь то Кино, Нирвана или металл различной степени тяжести. Доставалось всем: новым русским хиппи, гробоманам, панкам-западникам, фанатам Кинчева, любителям мотоциклизма ("...ну какой же разъёба-металлист не мечтает стать байкером?"), рейверам и поклонникам альтернативной музыки.
Интернет-издание имело гостевую книгу, ставшую источником нашей регулярной потехи. К девяносто девятому году там уже накопилось более десяти тысяч записей, большинство из которых было из серии "ебало вам набить за Цоя", "Курт святой а вы говно" или просто - набором непечатных междометий. Тем самым мы достигли уровня дискуссий вКонтакта задолго до того, как Дуров похитит его идею у Цукерберга

Всю зиму и весну девяносто седьмого мы шлялись, изобретали и пили. В том числе и в двух, расположенных друг от друга в десяти минутах ходьбы, общагах. В первой, Кинотехникума, проживали гитарист Сопротивления Бат и басист Аняткин, а во второй, принадлежавшей тому самому покинутому мной техникуму Игрушки, моя будущая гражданская жена, Таня. Выглядевшая как стопроцентная хиппи, любительница сибирского панка, она являлась конкретнейшим примером того, что сейчас любят называть взаимоисключающими параграфами. Её ненависть к буржуазии, как мне теперь кажется, базировалась только на отсутствии материального достатка. Туго быть даже условным Гаврошем, когда ты Гаврош по факту рождения, а уж куда сложнее _стать_ Гаврошем. Американские хиппи проворачивали такое, нашим же это удавалось крайне редко, а сейчас - подавно.
Познакомились мы следующим образом. Человечек Гованик, посещавший локацию Сопротивления невзирая на частые наши пиздюли, как-то раз сказал: "хочешь, я тебя с Планкой познакомлю? Хиппуха, тут учится на художника. Только я ее сначала выебу." Но не успел: Таня угодила в больницу с травмой колена и о том, что в нашей ЦРБ лежит девка-хиппи, мне сообщил совершенно другой человек. Я не мог, ясное дело, проигнорировать попавшего в беду соратника по движению, которым и оказалась та самая Планка. Позже, узнав о том диалоге, в процессе расправы она нанесет Гованику травму шейного лимфоузла.
Про Гованика стоит рассказать отдельно. Обладающий незаурядной азиатской внешностью этот юноша, с какого-то перепугу втемяшивший в свою школьную башку, что он, де, хиппи, принялся нам досаждать. Олицетворяя собой все качества наших "хуёвых" оппонентов, он пер, как танк. Идеально к нему подходила строчка Высоцкого; "ты их в дверь, они - в окно". Так и он, невзирая на побои, все лез и лез в тусовку Сопротивления. Вместе с таким мазохизмом его главной чертой была чудовищная скаредность. Однажды Талонов, чтобы измерить степень этого качества, прикрутил данного фраера куском кабеля к стулу, ибо тот не желал делиться черно-желтой фенькой со свастиками. Фраер, извивающийся наподобие змия при виде невключенного в сеть паяльника ЭПСН, отказывался отдавать её до последнего (то есть, до того, пока нам это не надоело). В полном соответствии с постулатом, жадность закономерно губила его: со своими наркомахинациями и любовью к нелегальным средствам самозащиты (когда б они ему помогли хоть раз) Гованик систематически присаживался на тюрьму. Справедливости ради, была и от него некая польза; например, он желал вожделеть Светку Липатову, а вместо этого познакомил нас с ее братом, Максом. И с некачественной овцы могут порой выйти валенки.

Каким-то весенним днем в общажную Танину комнату постучал первокурсник Лис, который как раз в ту пору, наивно последовав нашему с Родионом Борисовичем шуточному совету, в одночасье мимикрировал из алисомана в гробопанка. Он притащил два новых альбома Обороны и кассеты с Солнцеворотом и Невыносимой Легкостью Бытия были немедленно конфискованы.
С первыми же звуками на лицах присутствующих появилось то, что лучше всего отражает слово "охуение". Из динамиков неслось нечто, напоминающее "перегруженный пылесос", как это было потом охарактеризовано во втором номере нашего издания. Вдобавок, Летов почему-то пел хором. Попривыкнув за пару композиций к этому странному эффекту, мы прокрутили обе кассеты несколько раз подряд. Явно проступала попытка синтеза Обороны восьмидесятых с психоделическими тенденциями Ста Лет, но вот техническое воплощение этого синтеза было, мягко сказать, странным. Назвать Летова плохим звукорежиссером было никак нельзя, даже железобетонный скрежет какого-нибудь Армагеддон-попса был безукоризненно выверен, а уж Прыг-Скок так просто - сделан очень хорошо. "Чушь какая-то", делились мы впечатлениями, "на бобины наложениями нормально писал, а тут какая-то пластмасса невразумительная. Сам же похвалялся про новый многоканальник... А на хрен он ему нужен?"

Уже сильно позже стало мне понятно, откуда взялась такая разница в старом и новом звучании. При технике многократного наложения с одного магнитофона воспроизводится подкладка, а на второй она записывается с уже подмешанными дополнительными инструментами и так до достижения необходимого количества партий. Естественно, что шумы, присущие любой, даже очень качественной пленке, при таком способе звукозаписи многократно суммируются, что особенно заметно на высоких и низких частотах. Чтобы этого избежать, приходится прибегать к постоянной эквализации, заваливая низы и верхи у исходной болванки. Насколько я понимаю, во многом именно благодаря этой технологии был достигнут тот самый звук ГрОб-рекордз, просто Егор своевременно довел ее до необходимого громобойного остервенения.
Как только появилась возможность получить "чистый" звуковой тракт, надобность в подобных манипуляцих отпала, в результате и получился тот самый пресловутый пылесос.
Существует такая ошибка (особенно часто случавшаяся раньше, при резком переходе от кустарных аналоговых технологий к цифровым): когда пишешь один инструмент, то кажется, что тем богаче его звук, чем шире занимаемая им полоса. Когда же инструментов у тебя десяток и все они размазаны подобным образом по всему частотному диапазону, то результатом будет неминуемая каша. Незадачливый Фил Спектор в смятении отключает все каналы, кроме одного: "ну ведь заебись же!", но по мере подключения остальных дорожек все это иллюзорное великолепие закономерно глушит друг-друга. "Это брат наука, Марксизм..."

Тем не менее, подавляющее большинство новых песен были хорошими, а некоторые так и вовсе - превосходными, тем более что это были первые записи ГО после трехлетнего молчания, так что канали и пылесос, и хоры. Чтобы дополнить картинку, приведу фрагмент музыкального обозрения из ХУЙ #2.

"Может и не Мясная Избушка, и не Прыг-Скок, но – Пой, Революция! Посвящается всем воевавшим и воюющим за славное дело Отечества, кажется так написано на одной из кассет. Ну не знаю, за какое дело кто борется, для кого оно славное, и какое уж тут, в жопу, отечество, но это уж каждому видней. Жаль, конечно, что уходит космополитизм, но, видимо к старости к родной земле тянет. К Пизде – Отчизне. В этом плане – Летов классический диссидент, ведь диссидентство духа – самое суровое, неминучее и раскидистое. Тоска по Родине не среди небоскребов Нью-Йорка, не среди цветущих акаций Парижа, но тоска по утраченной, здесь и сейчас. Весь вопрос в том, что подразумевать под этой самой пресловутой Родиной. Шестидесятые, коммунизм, березки, «докторскую» по два шестьдесят, могилу прадеда на деревенском погосте... Jedem das seine."

Comments: Read 2 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 6
Time:	10:43 am.

Как и многие из безтелефонных людей, я страдал телефонной болезнью. Выражалась такая болезнь в том, что угодив в любое место, оборудованное телефонным аппаратом, больной захватывал его и принимался методично названивать всем подряд. Так и я, зайдя куда-нибудь, где не было какого-то ярковыраженного действия (играть, выпивать, говорить о судьбах мира) непременно садился на телефон и, перелистывая страницы рингушника, накручивал диск.
Однажды я добрался до буквы К и набрал номер Кэт Хайрастой Штанины, который оставила мне сестрица Келли. Данная Кэт была тогдашней супругой Рост-н-ролла, Ростика, олдового хиппана, с которым мы познакомились еще на Неглинке, у того самого магазина Ноты, где я покупал бас, а Рост торговал кассетами с записями шестидесятых. (Выглядел он тогда, надо сказать, наиколоритнейше и последующее внезапное его превращение в southern-rock-man еще изумит меня.)
Стандартный хиппистский треп ни о чем почему-то съехал к Летову. И тут Катя разошлась. "Да он... да он фашист! Он же после той программы А звонил нам и ныл, что от него друзья отвернулись! А Рост ему и говорит, не жалко мне тебя, Дохлый, иди ты..." Тогда это воспринималось бредом, - теперь не имеет поводов для сомнений. Тем более, зная взрывной характер Роста.
[эта история только кажется неуместной. на самом деле, здесь таких нет.]

Девяносто пятый год ничем не запомнился, кроме встречи его у меня на Кировке, где в одной комнате набилось больше тридцати рыл, среди которых были как местные персонажи, так и представители Системы. Было шумно и, наверное, весело. "Наверное" потому, что я впервые понял, что хоть как-то координировать и контролировать большое количество народу - работа, а вовсе не развлечение. Приятными бонусами были бесчисленные компоты, соленья и маринады, натащенные тусовкой, а так же оттаявшие по весне из-под снега бутылки с водкой. Да, самым клевым моментом вечера было то, как под гремящую из колонок фонограмму Все Как у Людей в телевизоре разевал рот певец Юлиан - случайный синхрон вышел настолько идеальным, что мы с Еремяном валились на пол от хохота.

Все лето я сидел дома, пытаясь изобретать "хиппический" песенный материал или, того еще хуже, играть реггей (что вылилось в короткую сессию с Джончиком Евсеенко, пропитанную духом африканских трав. Слава Богу, та кассета канула в небытие.) Поездки на Арбат свелись к минимуму, вследствие казавшейся стремительной деградации движения. На самом-то деле, менялось даже не движение, а страна, и остановить эти перемены никто из нас был не в силах. В лучшем случае, можно было отойти в сторону, во всех остальных - катиться дальше тем же самым роллинг стоном, но уже не ярким и цветным, а стремительно наматывающим на себя весь сор века грядущего.

В конце зимы девяносто шестого все переменилось. За мной, как за злостным уклонистом, к тому времени уже усиленно гонялись военкомат и милиция, так что мы с Сергевной перебрались в Москву, в район Преображенки. Переезд этот был обусловлен еще и тем, что Сергевна получила новую работу, аккурат базировавшуюся в Министерстве угольной промышленности, на Калининском. Меня все время преследовали диагонали, параллели, а в самом примитивном варианте - перпендикуляры.
И конечно, буквально на следующий вечер после переезда, я поехал на Арбат.
Уцелевший за год пипл воспринял мое возвращение, как нечто само-собою разумеющееся. Стрит был уже не тот; расхлябанные от кетамина пионеры мыслили другими категориями и лишь наша свежеприобретенная олдовость позволяла давить их авторитетом. Помню как я, в армейских ботинках, подвернутых "как у скина" черных джинсах и черной же короткой кожаной куртке, подходил к ним, с нехитрой целью срубить на бухло.
- Хиппи, - произносил я с лютой задушевностью, - прайс есть?
- Нету... - отвечали, содрогавшиеся от одного моего вида, упоротые пионеры.
- Да вы чего это, я ж свой! - обнажал я увешанное феньками запястье.
- Предатель... - тихо шелестела молодЕжь, исправно отсыпая деньгу.

Мы же всерьез планировали какой-нибудь перформанс, такую местную революцию, в процессе которой мы будем приваривать канализационные люки к грузовикам, дабы превратить их в БТРы. Результат нас интересовал в последнюю очередь. Победа на любых уровнях, даже и при условии гибели всех участников, казалась свершившимя фактом. Особенно живое участие в этих обсуждениях принимал Женька-алисоман, обладавший длиннющим хаером чувак в драной косухе. Мы подружились. Женя, имевший в приятельских кругах кличку Бедро, был малым своеобразным: у него, обладавшего какой-то врожденной пролетарской ненавистью, было три самых страшных ругательства: "хиппи", "музыкант" и "студент", хотя первым из этого списка он явно симпатизировал. Одновременно являющийся большим поклонником металла и православным, советским националистом и диссидентом-космополитом, он весь состоял из противоречий, которые тем не менее придавали его персоне какую-то цельность и конкретность. Ну и, конечно, был он любителем Обороны.
Вообще же это, наверное, был первый встреченный мною человек, безоглядно верящий в саму возможность ЧУДА. Полагаю, что чудеса эти вполне ему попадались, просто вследствие подслеповатого пролетарского перфекционизма, он не понимал вовсе, что с ними делать, да и просто - не принимал их за таковые.
Как-то, когда мы где-то шлялись вдвоем он обмолвился, что беседовал по телефону с Егором.
- Ну и о чем же?
- Ты знаешь, обо всем. Я звонил уже ночью, но он сразу снял трубку и мы говорили часа два. Знанием он обладает...
- Любопытно.
- Хочешь, дам тебе телефон, но ты - никому?
Так в рингушнике появился еще один номер на букву Л.

Съемная наша квартира располагалась в конце улицы со смешным названием Игральная, а ходил туда маршрут #50, один из автобусов которого был выкрашен в ярко-синий цвет. С моего восьмого этажа он был виден издалека, так что какой-нибудь собиравшийся восвояси гость частенько напевал, при виде синего скотовоза, "blue bus is calling us." Take a chance with us, фигли...
Кроме синего баса у дислокации был еще один несомненный плюс, а именно прямой выход в Лосиный Остров, притом в какую-то весьма психоделическую его часть, пересеченную заброшенными одноколейками. Попадавшиеся посреди леса останки кирпичных конструкций напоминали декорации к Сталкеру. Гаек мы не кидали, но бродить по этим местам было одно удовольствие.

Как раз тогда Оззик начал выпуск свежих альбомов сибиряков. При виде знакомого лейбла -9К на корешке кассеты, можно было без раздумий лезть в карман за купюрами, что-то интересное было гарантировано. За одну лишь весну у меня появились записи ИПВ, Чернозёма, Родины (наконец удалось разобрать слова) и превосходного альбома Лукича "Ледяные Каблуки". В Ленинграде активно принялся орудовать Фирсов, поэтому Манчестер исправно выпекал концертные альбомы Янки и Обороны. Волынский, в свою очередь, развернул свой Хобгоблин, заваленный Колесовским ХОРом. Вовсю добавляли шороху и шикарные пираты с Moon-records и BSA. Информационное поле, наконец, было перенасыщено.

Вообще это определение, "перенасыщенность", как нельзя лучше подходит к тому времени. На носу были знаменитые выборы и ветер Революции исправно свистал по нашим чердакам. Казалось, сбывается Летовский спич про "единый фронт"; мы, красно-коричневые, вместе с сибирским панком и вечными ценностями тогда были на одной стороне. В другую сторону катился на барже по муттер-Вольга окончательно дискредитировавший себя русский рок, объегоривавший доверчивых поселян своим "голосуй, или проиграешь".

Как вскоре выяснилось, не все то красное, что коричневое. Данное сочетание цветов могло существовать разве что в головах Лимонова и Дугина, или в популистских песнях Красных Звезд, но никак не в реальной жизни. Вот два эпизода.
Как-то в начале лета, имея в кармане пачку наклеек "Зюганову - ДА!" я неспешно перемещался по стриту, прицельно налепливая их на всяких видных местах.
В районе дома #41 я обнаружил большую компанию с желтым чемоданом, полным многогранных бутылочек тверского пива и гитарой, под которую они увлеченно горланили песни. Обнаружив там Леху Пенькова, директора фан-клуба Оли Арефьевой, я решил ненадолго прервать подрывную деятельность и утолить жажду. Чемодан был большой, бутылочек в нем - изрядное количество, так что ближе к вечеру я вдруг понял, что остался на ступеньках один, но почему-то с чужой гитарой. Только я собрался отправиться на поиски владельца, как ко мне приблизился наряд милиции. "Вас только не хватало..." - учитывая мое нелегальное по отношению к вооруженным силам положение, лишние встречи с сотрудниками правопорядка мне были вовсе без надобности. Как выяснилось, милицейские оказались не из нашей родной "пятерки", а из какого-то дальнего отделения, только сменились со смены и просто шли прогуляться и чего-нибудь выпить. Они попросили разрешения воспользоваться инструментом и принялись угощать пивом и водкой. Абсурдность ситуации заставляла внутренне хохотать: чувак в характерном прикиде и с предвыборной макулатурой на кармане бухает в самом центре Арбата с четырьмя мусорами, которые на весь стрит орут Янку, Летова и Алису. Разум подсказывал, что пора бы уже выдвигаться из такой теплой компании, однако остатки совести напоминали о необходимости хотя бы попытаться разыскать владельца шиховской фанеры.
Мимо, поздоровавшись и опасливо косясь на ментов, прошли два полузнакомых наци-панка. Был такой типаж тусовщика; недопанки, недоскины, как правило бомжеватого вида бритые личности, аскающие на выпивку даже у хиппи, но взмахивающие рукой в нацистском приветствии при любом удобном случае. "Твои знакомые?", спросил один из ментов и, получив утвердительный кивок, завопил: "пацаны, скины, идите сюда, не ссыте, у нас тут один из ваших!" Бритые застенчиво приблизились. Дальше пошло такое братание, такие вопли "слава России", что я, плюнув на несчастную шиховку, удалился, оставив нашедших себя друзей в стремительно надвигавшихся сумерках.
Вторая же история вышла не такой смешной.

В той предвыборной кампании коммунисты, оказавшиеся из-за упомянутой уже голосуй-баржи практически без средств окучивания любителей рок-музыки, принялись хвататься за всех, кто по их мнению мог воздействовать на публику посредством гитар и барабанов. Для этого был вынут из шкафа пропахший буквально за год нафталином "Русский Прорыв".
Задекларированный в свое время, как конгломерат оппозиционных творческих деятелей "Прорыв", по сути, являлся еще одной гастрольной вывеской Обороны. На разогреве мог быть Манагер, могла играть Инструкция, благо состав музыкантов был практически идентичен, но никаким "рок-движением" все это, конечно, не являлось. Народ ждал Летова, а уж как это подавалось - дело десятое.
Не в курсе, кому вообще пришла светлая идея вспомнить об этом движении применительно к выборам, возможно дело не обошлось без Мишина, но Москва оказалась заклеена характерными афишами, на которых среди какого-нибудь Огня или Русской Правды, ярко выделялись РОДИНА и ЧЕРНЫЙ ЛУКИЧ. Мероприятие должно было состояться на Рязанском проспекте, в ДК 40 лет Октября. Само собой, мы не могли пропустить такое важное событие в мире радикального рока. Вместе с Бедром, его приятелем Кроликом и Николя-ни-Дворя из нашей хипповой тусовки мы без опозданий прибыли в зал как раз в тот момент, когда пьяный в дугу роклабораторский Марочкин кричал в микрофон нечто вроде: "Русский Прорыв - мы прорвемся!"
Первым выступал Черный Лукич, под гитарные переливы Женьки Каргаполова выдаваший один за другим милые сердцу хиты. Звучало все это весьма умилительно, юные панки у сцены млели и практически не орали. Отыграв минут двадцать, Лукич попрощался с публикой. Не помню, кто сменил его, но самое интересное началось, когда на сцену вышел Манагер. С первыми аккордами Родины случилось такое, чего мы и предположить не могли; в зал устремились до времени незаметно сидевшие в амфитеатре скины. В одно мгновение толпящиеся перед сценой панки были рассеяны и избиты. Под речитатив скачущего привычным паралитиком Манагера бритоголовые выхватывали растерявшихся подростков, швыряли их в круг и давали волю своим докам и гриндерам. Мы вышли на улицу. "Товарищи, по-моему, это пиздец." - сказал кто-то. Да это он и был. Дальнейшее вспоминается фрагментарно; как мы принялись отлавливать разбежавшихся панков, как пытались вооружить их выломанной из забора арматурой и розочками избитых бутылок, как к нам присоединился какой-то хромой байкер с пистолетом, ругающий на чем свет Игоря Федоровича Дохлого, как мы, организовав-таки толпу человек в сто уже готовились штурмовать злосчастный ДК и как оттуда выбежала перекошенная от ужаса дамочка в узком "национал-социалистском" галстуке...
Громить ДК, впрочем, не стали, да и какой резон: пока проваландались, собирая по району побитых поклонников сибирского панка, мероприятие уже закончилось и оппоненты куда-то канули.
Я прошел в фойе, мраморный пол которого был залит кровью. Навстречу попался Манагер и тут меня окончательно прорвало. "Олег, ты чего?!" - орал я невиданному вовсе раньше человеку, - "Ты что, блядь, фашист?? Что вы наделали?!" "Да какой же я фашист, я их сам не люблю", растерянно отвечал он. До сих пор мне кажется, что тогда он мог прекратить этот проклятый концерт, хоть как-то повлияв тем самым на избиение младенцев.
Понятно, откуда свалились на головы панков бритые бойцы: как раз в то время начали набирать популярность в рядах футбольных фанатов Огонь и покинувшая резервацию Банда Четырех. Таков был гениальный, без шуток, пиар-ход Мишина - привлечь к локально-известным до этого коллективам новую публику, используя собственное увлечение футболом. В этом весь Костя: "...и рыбку съесть." Хотя таких результатов он, конечно, вряд ли ожидал.

Ужасным похмельем закончится вся эта предвыборная, как сказал бы Димка Талонов, шухаранция. Геннадий Андреич, по-сути победив, сольется в пользу Борисниколаича, которого, в свою очередь поддержит еще недавно восседавший с идиотским мечом на достопамятном фотопортрете Баркашов.
Вот тебе, Бабушка, и Единый Фронт.

В этой истории с выборами примечателен еще один момент: за весь девяносто шестой Оборона не даст ни одного концерта, не считая нескольких осенних акустических выступлений Летова, состоявшихся далеко не в центрах. В то время группа работала над записью двух новых альбомов, но вряд ли можно объяснить лишь этим внезапное равнодушие Егора к политической ситуации в стране. Плюющийся от одного вида ЕБН в телевизоре, объявляющий залы "на время концерта свободными от преступного ельцынского режима" Летов не сделал ничего тогда, когда имелись все шансы переломить этому режиму хребет.

Comments: Read 6 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 5
Time:	8:38 pm.

Именно в те хипповые времена я и увидел первый раз Оборону живьем.
Произошло это на знаменитом десятилетии группы, в ДК Бронетанковых войск.

Вообще опыт посещения концертов был у меня крайне невелик, не считая нескольких мероприятий, на которых мне довелось играть и конкурса Загорской рок-самодеятельности под изумительным наименованием "Талант", единственным полноценным посещенным сейшеном оставался Крематорий, на который мы с мамой, Анной Сергевной, совместно сходили в ЦДЛ в конце 93-го. Все, в общем-то, понравилось, только было не очень понятно, зачем под спокойные Григоряновские песни нужно скакать, уподобившись горным козлам (а именно так вела себя публика). Я же ограничился в рокенрольном угаре тем, что уселся на спинку кресла, дабы разглядеть шляпу Армена Сергеевича из-за прыгающих силуэтов и картинно закурил сигарету.

О предстоящем декабрьском концерте мне довелось узнать из увиденной где-то афиши. Вообще в те времена визуальной рекламе предстоящих концертов уделялось, кстати, очень мало внимания, так что зачастую уполучить информацию о чем-то интересном, не будучи при том компонентом какой-то определенной тусовки, можно было лишь совершенно случайно.
Пропускать такое событие я, само-собой, не собирался, поэтому принялся окучивать Анну Сергевну на предмет прайса на билет. Искомая сумма была получена, но выяснилось, что Сергевна опять собирается составить мне компанию, так что в назначенный день мы совместно продвигались в сторону Красноказарменной.

Надо признаться, что облик среднестатистического поклонника ГрОб тогда был мне практически неизвестен, так как в Загорске панков не было, на Арбате, несмотря на всеобщую любовь к Обороне - тоже, поэтому видеть таких персонажей случалось мельком, что называется, раз два и обчелся. Теперь же этот пробел был восполнен на все 200 процентов. Чем ближе мы подходили к историческому зданию офицерского собрания, тем больше вокруг становилось личностей в булавках, шинелях, тельняшках и различных аксессуарах "с ним, родимым". Практически все они пребывали в разной степени опьянения и излучали агрессивный задор, выражавшийся в нестройном пенье и выкриках ХОЙ. Из толпы на кривых ногах вылетел внезапно знакомый Зуй, веселый молодой человек с повисшим на сторону ирокезом. "КИРЯ, ЁБ ТВОЮ МАТЬ!!", завопил он, погружая меня в объятия. Анна Сергевна хмыкнула. "Зуй, это вот мама моя", - представил я родительницу. Зуй сконфузился. "Ну что, панки, хой?", поздоровалась Сергевна.
Видимо, все увиденное и услышанное отбило у нее всякую охоту к посещению столь культурного мероприятия. "Ты иди, а я тут погуляю", сказала она. Никакие уговоры не действовали, так что дальше пришлось идти одному. Мы уговорились встретиться на трамвайной остановке, чтоб ехать потом ночевать к нашим знакомым.

У входа в зал и без того имевшая отрицательный заряд концентрация поклонников ГрОб достигла критической массы, вдобавок картину украсило неслабое количество ментов. Крякнув, я на всякий случай заправил свои самострочные клеша в сапоги, а бусы и ксивник - под свитер. Отступать было некуда.
Протолкавшись до окошечка кассы и обилеченный, я, подхваченный потоком, был энергично впихнут в зал, где на сцену как раз выходила Родина.
Незнакомый вовсе на тот момент с творчеством Манагера, я подошел поближе к сцене, по которой уже циклично скакал напоминавший паралитика человек. Из остальных музыкантов внимание мое привлек бородатый светловолосый гитарист, лицо которого выражало какую-то страстную разнузданность. Назвать то, что вырывалось из порталов звуком, мог бы, наверное, только глухой: среднечастотный гул эпизодически взрывался чудовищным лязгом тарелок, в котором вязли монотонные вскрики фронтмена. О чем пел тогда Манагер узнать не представлялось никакой возможности.
Высокий темный зал офицерского собрания был еще довольно пуст, группки панков шлялись взад-вперед, не обращая особого внимания на камлания человека на сцене, однако толпа резво прибывала. Отгремев свое, Родина удалилась, атмосфера стремительно принялась накаляться, воздух задрожал от бесконечных воплей "ЕГОР-ЕГОР-ЕГОР" и тут на сцену вышла Оборона.
Произошедшее вслед за этим с трудом поддается описанию даже сейчас. Пространство зала, казалось, на мгновение изменило геометрию и вместо правильного параллелепипеда превратилось в тугой мешок, извергающий массу наподобие переполненного желудка. Фанаты ринулись к сцене.
Обалдело вслушиваясь в рев порталов, мощность которых, впрочем, никак не могла состязаться с тысячеротой глоткой публики, я прислонился к колонне пытаясь осмыслить происходящее. Из раздумий вырвала какая-то герла, молча протянувшая мне литровую бутылку водки, на дне которой оставалось еще граммов 150. Засадив их винтом и поблагодарив кивком благодетельницу, я направился к сцене.
Найдя оптимальную точку, с которой, с одной стороны, можно было хоть как-то рассмотреть происходящее, а с другой - не быть сшибленным с ног человеческой массой, я принялся внимать. Глазам представился человек, в котором с легкостью можно было опознать Егора Летова. Несмотря на общий звуковой шквал, слова песен удавалось разобрать, но слова-то были известны и так, а вот Летов увидан впервые. Его жестикуляция смахивала на уже рассмотренного Манагера, но имела еще большую и от того жутковатую механистичность. Казалось, ожившая очкастая кукла перемещается в одной ей известной закономерности, управляя беснующимся перед ней стадом. Все это здорово напоминало какой-то продиравший морозом по коже ритуал. К счастью, довольно часто "кукла" очеловечивалась и тогда на сцене материализовывался тот самый, знакомый по плакатам, значкам и фотографиям в Контре Егор. В толпе же никаких позитивных изменений не происходило, наоборот, создавалось впечатление, что единовременно загипнотизированные в самом начале фанаты все дальше теряли облик и остервенелый их вой не прекращался ни на на секунду, но с каждой же секундой усиливался. В какой-то момент панки принялись раскачивать правый портал. "Сейчас же пищалки полетят им на головы", ужаснулся я, но все обошлось, видимо кто-то из техников удержал готовые сверзиться в толпу колонки.

Концерт пролетел очень быстро, выступление Обороны, как мне кажется, не продлилось и часу. Кое-как выбравшись из зала и продравшись сквозь довольно орущих у ДК панков, я отыскал Анну Сергевну. "Что тут было! За ними милиция гонялась, а они от нее бегали!", делилась впечатлениями она. Мне же делиться было не чем, я даже не понимал, понравилось мне все произошедшее, или нет.

Действительно, реальность объективно продемонстрировала всю степень заблуждений. Не такого контингента я ждал и уж тем более, не такой его реакции. Что там робкие джейраны, прыгающие под Безобразную Эльзу, налицо имелось ярко выраженное коллективное бессознательное и феномен этот мне еще предстояло изучить. Центром был Летов, в таланте которого я лишний раз убедился, удивительно было другое: это не было частью шоу в обычном понимании, здесь обладающий чудовищной силы харизмой человек, при том явно это осознающий, совершенно сознательно питался и управлял деструктивной энергией толпы. А что самое интересное, - складывалось впечатление, что им-то тоже кто-то _управляет_.
Что касалось музыкальной стороны события, то и здесь все вышло далеко не однозначно. Мне, мыслившиму привычным штампом "звук альбома = звук группы", был вовсе не понятен на тот момент возврат к панковскому звучанию, которое, будучи помноженым на отвратительный аппарат не позволяло слышать музыку вовсе. Я же ожидал, пусть и не такую объемную, как в записи, но все-таки - психоделию, заложенную в Прыг-Скок и расцветшую буйным цветом на Сто Лет Одиночества. Но, вместо восседающего за электроорганом Кузьмы, Нюрыча с тамбурином и скрипкой или каких-нибудь еще завернутых в ревер гитар, была типичная стена звука, недотягивающая впрочем до привычного саунда ГрОб-рекордз по плотности.
Загадок и вопросов теперь было предостаточно.

Comments: Read 3 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 4
Time:	8:32 pm.

Тем временем я предпринял очередную (и последнюю) попытку получить хоть какую-то бумажку об образовании, на спор с папашей поступив в техникум Игрушки, на специальность художника-оформителя. Основную ценность этого учебного заведения представляла непосредственная близость пивной, расположенной аккурат в историческом здании со Студией Звукозаписи. Персонажи, поступившие со мною, сдавшим кое-как вступительные работы, не впечатляли; постхудшкольные юноши и девицы, не имевшие никакого понятия о РОКЕ, ПАНКЕ и ХИППИЗМЕ трудолюбиво тянули планшеты в перерывах и на призывы зайти в диагональном направлении и выпить по кружечке не реагировали. Мне же, в свою очередь, было крайне нудно рисовать облезлые гипсы.
Дабы как-то себя развлечь я, цыкнув на старосту, уходил с половины занятий и шел слоняться, благо сентябрьская погода была прекрасной, городской парк еще не был подарен черным монахам, а пиво и курево я мог приобрести вместо обеда. В один из таких изумительных дней произошло _чудо_. Сейчас я уже и не могу назвать это другим словом.

Направляясь в сторону парка, возле Вечного Огня я обнаружил странного персонажа - облаченного в какой-то драп парня, обладающего бородой и хаером. Драповая личность меланхолично разглядывала памятный барельеф.
- Браток, а ты откуда? - окликнул я его.
- Из Москвы, приехал посмотреть ваши края.
- А ты чего это... Хиппи?
- Ну, так...
- А чего слушаешь?
- ГО.
- О! Пошли в гости?
И мы пошли. Парня, если мне не изменяет память, звали Серегой. Было ему за двадцать и мой восторженный гон он слушал с должным элементом сарказма. Представив гостя маме, которая накормила его обедом (какое же еще количество народу ей предстоит кормить!) мы с личностью удалились в мой спальный пенал, который представлял собой комнатуху площадью четыре квадратных метра, где, кроме кушетки, находились какие-то ошметки аппарата. Естественно, незамедлительно были запеты песни и тут, к моему изумлению, Серега принялся методично поправлять меня в столь тщательно подобранных мною аккордах. Когда же я спросил его, какие еще вещи Обороны он знает, то выяснилось, что ВСЕ. Обалдело я извлек общую тетрадку и далее, в течение наверное нескольких часов, трудолюбиво их расписывал.
Потрясенный, я сказал: чувак, а давай ИГРАТЬ?
- Что? Его, родимого?
- Да хоть и так!
- Не, смысла нету.
Вечерело и я пошел провожать нового друга на вокзал. На вопрос о телефоне Серега, улыбаясь, сказал просто: "Не дам, зачем тебе? Ты еще звонить будешь."
И уехал. Больше мы никогда не встречались, хотя кажется и сейчас я узнаю его в любой толпе. Удивительно, что ни в хиппейной Системе, ни в условно-обороновской компании мы так и не пересеклись, хотя там были знакомы все. Теперь мне кажется, что это был _ангел_.

Скучные дни продолжались. От нехрен делать я принялся захаживать в Бомжатник - привокзальное обиталище юной металлической женщины Наташи Ебанько, знаменитое количеством единовременно проживавших там собак и отметившихся на хозяйке местных неформалов. Как-то вечером Наталья сказала: "а поехали завтра в Москву, искать мЕталов?" Честно сказать, от скуки и одиночества готов я был ехать уже хоть к волку в жопу, благо грубо подведенные карандашом Наташины губы предположительно сулили если и не неземное прижизненное счастье, то хотя бы тихую гавань среди собачьего поголовья. Потому и попер, на следующий день под посыпавшимся снежком, в очередной раз вместо игрушечного технаря, в сторону вокзала. На месте выяснилось, что вместе с нами искать металов отправляются Леха Дэт и моя овчароподобная собака Алиса, на тот момент отданная Наталье на дрессуру. Против участия в наших поисках этих двух персон я был весьма, но Натальина упёртость имела качества бетонного постамента. В ларьке были приобретены водка и лютый портвейн Анапа, а на Алису нацеплен строгий ошейник, чтобы она не искусала робких москвичей. Леха Дэт, со своими розовыми спортивными портками и футболкой Слейер, напяленной поверх свитера, в ошейнике не нуждался.
Саданув пресловутой Анапы, мы довольно быстро долетели до Трех Вокзалов. Там нас ждало первое препятствие в поисках металов: с собакой в метро нас пускать отказывались. Пришлось спешно изобретать, что это щенок и брать великовозрастную дуру Алису на руки. Затем мы, по наводке Натальи, поехали в магазин "нотки", который являлся по ее твердому убеждению главным оплотом всей металлургии страны. Как в эти нотки попасть, Наталья не имела конкретного представления, но здесь помогла моя недюжинная память, потому что именно в Нотах на Неглинке я и приобретал свой подержаный полуакустический бас. В самом магазине мы никого интересного не обнаружили, но попавшийся неподалеку чувак Сева (!), в огромных ботинках от фабрики экспериментальной обуви, щедро допив наш портвейн на крыльце ЦДРИ, пояснил, что нам совершенно необходимо ехать на Арбат, где уж точно есть и металы, и все остальные необходимые граждане. Вслед за Севой нарисовался красивый, сатанического вида фраер с пентаграммой, которого Наталья принялась поить нашей водкой, что вызвало живое негодование Дэта.
Кое-как мы добрались до Библиотеки имени Ленина. Пройдя насквозь Арбатскую поднялись наверх и, в замешательстве, тормознули парочку; рослого парнягу в косухе и девицу с ручной крысой, с задолбавшим уже вопросом "...а где здесь..." На что нам было сказано: идите к Бубликам, там - все. Персонажем был Леха Индеец, а его спутницей - Маринка (системные мои мама и папа, привет!)
Чем ближе мы приближались к указанной точке, тем больше изменялась реальность. Вокруг, будто с фотографий из журнала Америка, возникали ХИППИ. Казалось, я угодил в кинохронику, хотя, на самом деле просто - ДОМОЙ.
От всей этой эйфории мы с собакой Алисой еле успели на последнюю электричку, а смертельно обидевшиеся на меня за предательство металла Ебанько и Дэт испарились куда раньше. Повезло.

*

Арбатская тусовка того времени примечательна тем, что средний возраст хиппующего контингента редко превышал восемнадцать, в основном же стрит наполняли школьники старших классов и первокурсники. В этом был, как я сейчас думаю, огромный плюс: пока умудренная жизнью олда развлекалась продуктами распада солутана или обкуривалась до усёру шалой на флэтах, пионеры на стриту тешились копеечным сухим вином, потому что приобретение иных напитков в ту пору не имело экономической целесообразности. Парадоксально, но граната приличного грузинского или молдавского сухача стоила чуть дороже бутылки пива и раза в три дешевле требовавшей такой совершенно непозволительной роскоши, как закуска, водки.

Были мы постоянно голодны, в своих прикидах из позавчерашнего детства выглядели, как чокнувшиеся на бисерной бижутерии бомжи, в головах наших бурлила чудовищная каша, но мы были счастливы. В тот момент устойчиво наблюдалось существование даже не двух, а как минимум трех параллельных миров; назревавшего, как золотой прыщ, мира капитала, сверкавшего в ста метрах от нас на Калининском, одновременно несущегося под откос унылого мира предков и нашего - c парадными без замков, мира песен, вина и бесконечных разговоров. Конечно, наш уделывал одной левой все остальные.

Обычный арбатский день проходил так: во второй его половине шорох шагов прохожих помаленьку разбавлялся легким звоном колокольчиков для донок. Стоившие смешных даже по нищим хипповым меркам денег, они перекочевывали с прилавка соседнего с Бубликами магазина Охотник на наши джинсы. Черно-белую картинку пешеходного движения начинали разбавлять яркие пятна вельвета, бус и вышивок и откуда-то со ступенек парадного уже раздавались аккорды нестроящей гитары. К вечеру эти одинокие маяки сливались в одно большое разноцветное и многозвучное колесо, like a rolling stone перекатывающееся из конца в конец Арбата, а в случае холодов влетающее в парадные. В иной вечер их, парадных, даже и не хватало; на всех этажах толпились дети цветов количеством сотни под полторы, сверху неслись Битлы, снизу - Крематорий, а со средней площадки хором гремела Оборона. Тетрадка с Серегиными аккордами делала свое дело. Коля Глюк, поднимаясь по лестнице, при виде меня задушевно восклицал сакраментальное: "Друид, давай... Егёёра!" И мы давали.

К тому времени анархическая компонента мышления помаленьку вытеснялась различными радикальными идеями. Далеко не на последнем месте виной тому была знаменитая "Программа А", в эфире которой Летов на всю страну заявил о смене ориентиров и торжестве коммунистических ценностей, да и юный постсоветский капитализм безусловно добавлял градуса тотального несогласия, так или иначе требующего выражения. К примеру, Илюха Леголас (которого, вместе с мамашей, каким-то чудом не расстреляли на том самом стадионе около Дома Советов) в знак протеста плевал (слюной) на норковые шубы богатеньких дамочек.
Самой передачи я не видел, но на следующий день мама сказала: "посмотрела я вчера на твоего Летова. Ну и мудак." (после этого заявления стал выражаться матом дома.) Аудиозапись эфира Макс Еремян осуществил на свою Электронику-302, так что через несколько дней мне удалось с ней ознакомиться. Ничего такого мудацкого я, честно сказать, там не обнаружил, не покатила только песня про "новый день", показавшаяся довольно синтетической. С "политической" же точки зрения задорный треп Летова на тот момент был вполне верен, так что я принялся исподволь подыскивать контакты упомянутых в интервью движений. Почему-то координат боевых отрядов товарища Эдуарда не имел никто из тусовки, а вот телефон базы РНЕ один хиппейный знакомец мне подогнал. "Единым фронтом... Анпилов... Баркашов..."

Однажды гулянка на стриту затянулась и я внезапно обнаружил себя в компании паренька в шинели, с которым мы шли куда-то по заснеженным трамвайным рельсам, во весь голос распевая Янку. Помнится, собирались в гости к какому-то Винталику, до которого не удалось дозвониться. Время было позднее и мы отправились вписывать меня к однокласснику шинельного юноши, по дороге обсуждая наш завтрашний дебютный визит к баркашовцам.
Одноклассник, проживавший в неимоверно загаженной квартире сталинского дома, оказался бледным от недостатка первитина еврейским мальчиком, делящим этот запущенный кров с очень грустной еврейской мамой и готовящейся отбросить коньки бабкой. Пока молодые люди обсуждали проблематику трансмутаций при тотальном дефиците кристаллического йода, мама грустно кормила меня жареной на сковородке питой, извиняясь, что кушать больше нечего. Милая тетя, тогда твоя пита была круче любых разносолов.
Наутро, выспавшись на диванных подушках, я зашел за своим новым соратником в соседний подъезд. Открыла мне пухлая родительница, которая, не разделяя вовсе боевого настроя своего отпрыска принялась рыдать, умоляя не связывать ее ребенка с радикалами. Пришлось сконфуженно откланяться и отправляться в поход одному. Доехав по предварительно полученной по телефону информации до Новогиреево, в центре зала я обнаружил небольшую толпичку, возглавляемую подтянутым молодым человеком в камуфляже, украшенном характерными нашивками. Дождавшись прибытия еще нескольких новобранцев мы кое-как построились попарно и двинулись наверх. По дороге я принялся задавать камуфляжному герою вопросы, суть которых сводилась к взаимоотношению РНЕ с другими фракциями.
- А вот как вы с Лимоновым?
- С каким еще Лимоновым, на хер он нужен?
- Ну как же, вот Летов говорит про единый радикальный фронт...
- Егор? Да Егор много чего пиздит! - рассмеялся баркашовец.
Беседуя подобным образом мы дошли до какого-то пруда в парке, где в здании, напоминавшем лодочную станцию и располагался штаб настоящих националистов. Я принялся рассматривать украшающие стены листовки, все больше понимая, что угодил к банальным фашистам. Больше всего мне не понравился фотографический портрет самого Баркашова, картинно опиравшегося на рукоять нелепого двуручного меча. "И чего я тут забыл? Чушь же какая-то..." - мелькали унылые мысли.
Наконец нас построили в шеренгу и принялись по очереди спрашивать имяфамилию, национальность и цель вступления в ряды. Дошли и до меня. Националисты скептически разглядывали мои клеша, патлы и бусы, однако я оказался расово полноценным (они даже милостиво закрыли глаза на часть цыганской и польской крови) и мне было предложено подстричься, привести себя в порядок и приходить уже в качестве полноценного бойца. Куда больше повезло стоявшему рядом молодому армянину, у которого в довольно грубой форме осведомились о том, что он здесь забыл.
Мы шли обратно к метро и армянин страшно негодовал. "И щто, еслы я армянин, я - нэ русский? Я - нэ патриот?!", возмущался он. Я сочувственно кивал, понимая, что больше к веселым молодцам не поеду ни за какие коврижки. Желание знакомиться с другими радикальными движениями тоже стремительно таяло, "да они, по ходу, все такие же ебнутые".
На том и закончилась майн кампф.
Хотя, вот еще одна забавная история. Той же зимой я шел поздно вечером по Загорску и случайно встретил Леху Горына, человека из Мусоропроводовского окружения. Уже в те времена он сильно пил и изрядно торчал. Почему-то он попросил меня пройтись с ним по городу, на что я согласился, тем более, что нам было по дороге. Мы купили бутылку водки и около вокзала он настойчиво начал предлагать зайти в гости к ним в спортзал.
- Какой еще спортзал, Леха?
- Ну тут. Наш спортзал такой.
- Это какой "такой"?
- Да уж пришли, давай, в тепле посидим.
В дореволюционном двухэтажном доме на проспекте Красной Армии, в полуподвальном помещении, при тусклом свете лампы я увидел незнакомого, небольшого роста, мужика, перетянутого портупеей и до крайности знакомые листовки на стенах. "Ты куда меня притащил, Горын? Ты охерел, это же баркашовцы, не люблю я их!", шипел я. "Да нормальные ребята, я с ними тут уж давно, это вот - Олег."
Олег, отрекомендовавшийся как Чернорубашечник, оказался командиром Загорского отделения РНЕ. Он гостеприимно предложил присаживаться, мы выпили по стопке и Горын незамедлительно отключился.
Дальше состоялся приблизительно такой разговор:
- Олег, а вот скажи, чего ты насчет евреев думаешь?
- Ну чего... Они, конечно, евреи, враги, всю кровь выпили.
- Ну так что же, все-таки?
- Ну ты понимаешь, у меня их столько знакомых... Как их убивать... Дам очередь над головой, чтоб убежать успели, да и всего делов. Пошли, я тебе приемчики покажу?
В подвале действительно имелся условный спортзал - обитая ковролином комнатушка, где Олег принялся демонстрировать мне какие-то основы самообороны. В этот момент в комнату вломился Горын. "Ты чего его трогаешь?!", взревел он и кинулся на командира, который был несколько трезвее, так что урок боевых приемов был преподан весьма наглядно. Пришлось умывать Леху от кровищи, попутно выговаривая Олегу, что он совершенно зря так перестарался.
Командира я больше не видел, а Горын потом загнулся то ли с перепоя, то ли с переторча.

Comments: Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 3
Time:	8:29 pm.

За первое учебное полугодие десятого класса я зашел в школу, как мне кажется, раз двадцать максимум, из них пару раз - на дискотеку и на какую-то предновогоднюю посиделку, где декламировал стих про то, как в поле растет молочай.
Получив табель с полугодовыми отметками и увидев в нем восемь двоек и две неаттестации, я с облегчением пошел домой.

Ближе к весне дела в Мусопроводе окончательно обрели характер тотального пьянства а я, в свою очередь, устал от попыток переводить подобные упражнения в осмысленную музыкальную деятельность. В результате репетиции прекратились вовсе, я же принялся захаживать в места октябрятского детства, на ту самую Рабочку, о которой шла речь в самом начале. Первый раз меня затащил туда Мозга - Паша Михайлов, мотивировав это тем, что там парни тоже играют на гитарах. Действительно, на люках около школы #19 сидела довольно большая компания каких-то веселых малых, от одного из которых Мозга тут же получил пиздюлей. Перед этим он успел представить меня главному, Лехе Свиридову и мы незамедлительно принялись демонстрировать друг другу познания в первых, вторых и третьих блатных и перечислять друг другу известные песни. Свирид, "король Рабочки", был хорошим парнем, несмотря на общую гоповатость своих подопечных. В разборках был справедлив, а солидные габариты и немалая физическая сила позволяли ему оставаться неизменно добродушным.

У этой компании тоже имелся клуб, который назывался просто - Дом, двухэтажная расселенная развалина с печным отоплением, прямо напротив Юных Техников, в которых я когда-то пытался ходить ради авиамоделизма (каковой, кстати, Мозга там до сих пор преподает).
Несмотря на то, что как таковых панков в компании не было, да и с Кировскими хиппанами их роднила только скорость наезда на незнакомцев, тусовка Дома мне нравилась, можно было под треск немилосердно дымящей печки гонять крепкий чай, сваренный в чайнике из моего сарая, пить вино, трепаться обо всем подряд и петь песни. Репертуар Свирида сводился к Кино, весьма странной версии песни про Фантом, еще каким-то дембельским пустякам и всяким шуткам, вроде "ты приходи ко мне на баню, я тебя оттарабаню", так что мои Обороновские запасы пришлись как нельзя кстати. Было забавно наблюдать, как накрашенные и начесанные подруги рабочкинских гитаристов-песенников трудолюбиво переписывают в тетрадки "Русское Поле" или "Зоопарк" под мою диктовку. "Ты разборчивей пиши!" - цыкал Свирид Катьке. Потом я расставлял аккорды на этих списках, попутно показывая парням новые. В общем, в какой-то мере, на тот момент я был преподавателем этакого оригинального КСП. Имелась даже печка, лыж не хватало.

Были в этой гоп-компании, кстати и два любителя рока - мой одноклассник по начальной школе Димка Русанов, на тот момент страшный фанат Кинчева и Пашка Астраханцев - не будучи никаким панком, тем не менее весьма уважавший ГрОб. Как раз с Астраханцем мы и отправились однажды погулять ясным апрельским днем. У нас имелось какое-то количество портвейна и бутылка водки в формате чебурашки. Пройдя насквозь ряд девятиэтажек, мы форсировали ручей и забрались на солнечный пригорок у заброшенного кладбища, именуемого в Загорске "старым". Солнце припекало, снега почти не осталось, беседа была неторопливой, а вино - крепким. Нахлобучило нас так, что мы даже не стали открывать водку, а еле-еле потащились обратно, при том я попутно умудрился скатиться вниз к ручью. В городе мы распрощались с Астраханцем до вечера, собираясь поужинать уцелевшей поллитрой и я бесцельно пошел по центральной улице в сторону библиотеки. Портвейн звучал в голове раскидистыми аккордами, птицы галдели в кронах лип и тут мой размазаный взгляд уперся в приближающуюся девицу, лоб которой был перетянут тряпкой, испещренной литерами "А". Поняв, что дело тут не просто так, ибо нормальные девки головы черными тряпками не вяжут, я остановился и, дождавшись приближения неопознанного объекта, вопросил: "Аквариум?? Гребенщиков?!" Девица заулыбалась и закивала. Еще немного сфокусировав зрение и мозги я уже не спросил, а скорее требовательно проорал: "АНАРХИЯ?! ЕГОР ЛЕТОВ?!!" Девица заулыбалась и затрясла головой куда как с большей амплитудой.
Выяснилось, что барышню зовут Алина, учится она на художника, действительно является панком и ей девятнадцать лет (пришлось врать, что мне - восемнадцать). Дошли с ней до той самой квартиры на Рабочке, допили остаток портвейна и хотели было посягнуть на Астраханцевскую водку, но совесть взяла свое и поллитра товарища осталась нетронутой. Попев песен под аккомпанимент пресловутой маминой гитары, под которую я когда-то орал про свободу, мы отправились обратно в центр, уговорившись встретиться на днях и попить пивка.
"БАБА - ПАНК!" - изумлялся я по дороге на Кировку, "бывает же такое!"
Учитывая упомянутый уже информационный голод, легко можно себе представить, какой силы был в те времена голод ОБЩЕНИЯ. Найти единомышленников было нелегко и среди парней, а уж среди девчонок - фантастика!

Пива мы, действительно, попили, причем закуской послужил притащеный Алиной вискас, прекрасно, по ее словам, годящийся для этого дела. Впервые увиданные мною сухарики, напоминавшие своим видом экскременты какого-то небольшого ископаемого животного, на закуску годились слабовато, но неплохо перебивали мыльную пену "Очаковского". Расплатой за такие гастрономические эксперименты была поразившая меня неимоверная пищевая аллергия.
Свои прогулки мы продолжили и дальше, я помаленьку знакомил барышню с местной музыкальной тусовкой, водил на Дом и вообще выходило, что мы, вроде как, _гуляем_. Правда, на горизонте маячил серой тенью некий Вовочка, проживающий в Москве и являющийся официальным Алининым кавалером, но воспринимался он каким-то фантомом. "Где та Москва?"

Интересный момент: чем больше я тогда получал доступа к музыке, которая, по идее, стилистически принадлежала к условному "панку", тем меньше мне этот панк хотелось слушать. Алина, допустим, балдела от ФРОНТ242, утверждая, что это тоже панк, а на меня все это пиу-вжж действовало, как рвотное. Все больше меня манили недавние дали отшумевших шестидесятых и тут...

Возможно именно от Вовочки барышня и заполучила кассету с НОВЫМ АЛЬБОМОМ ГО. Тело кассеты было оформлена весьма художественно: красивая надпись черным маркером ГрОб, пробитые каким-то гвоздем дырки, с растекающимися вокруг красными потеками лака для ногтей, изображали кровь, брызжущую из пулевых отверстий, одним словом - красота! Презентация альбома, носившего вычурное название Сто Лет Одиночества состоялась дома у Алины, который находился, что интересно, строго по диагонали от штаб-квартиры Мусоропровода. Сдался мне этот Северный.
Первым делом из динамиков китайской мыльницы раздался какой-то гулкий удар явно кухонного происхождения, а потом началось невероятное: та самая СВОБОДА, которая никак не давалась мне в руки, гремела и переливалась через край, а вслед за ней тягуче тянулась колыбельная из недавнего детства - ЕВАНГЕЛИЕ.
Кассету я тут же унес, молниеносно попрощавшись с подругой, на Рабочку и там подверг всестороннему изучению на аналогичном китайском кассетнике. Результат исследования был удивительным; это была Оборона и, в то же время, вовсе не Оборона. Было понятно, что это точно не панк, но что-то забытое и теплое пульсировало в этих извивающихся аранжировках, то ли Битлы, то ли Криденс, то ли Jesus Christ Superstar, то ли еще что-то, слышанное давным-давно с бобин катушечного магнитофона.

В то время я умудрился внезапно играть в останках "группы акустического рока Чай", носившей уже не менее идиотское и претенциозное название Вуден Бридж (за что, кстати, был подвергнут наезду с попыткой мордобоя от приревновавшего Дини) и, параллельно, репетировать подозрительные кабацкие вещи у Андрюхи Ожаренкова, по прозвищу ШалалУла. Репертуар Бриджа состоял из Григоряновского Хабибулина и авторского материала Сиши Тарева, а Шалалуловский и вовсе являлся чистым блатняком про "брейкданс на левом яйце".
С музыкальной точки зрения, от Бриджа не было никакого толку, кроме парочки тухлых концертов, один из которых был увековечен на Алинин фотоаппарат. Самой динамично исполненной вещью этого коллектива, что показательно, была Все Идет по Плану, врезанная на предконцертной репетиции, устроенной на моей террасе; плюющиеся от одного упоминания Обороны музыканты рубились так, что терраса та еле выжила.
От Шалалулы же (обитавшем в избушке еще на триста метров по диагонали от дома Алины) мне досталась изрядная пачка бобин и пластинок, и многочисленные нотации про "культуру исполнения". Интересно, но факт; чем сильнее лабух гудит, тем больше он трет про эту самую культуру.
Как-то раз, когда мы сидели летним вечером у него в конуре, в окно постучала довольная и поддатая Алина:
- Пойдем ко мне! Там, правда, Вовочка приехал, но это ничего!
- Ну, пойдем... - сказал я без особого энтузиазма и спрыгнул во двор с подоконника.
В подъезде барышня внезапно припала ко мне со словами: "а теперь поцелуемся, пока Вовочка не видит." Тут что-то внутри у меня щелкнуло и, довольно резко ее отстранив, я проскрипел: "ну уж нет, пошли к Вовочке, а так -я не могу." Алина как-то напряглась и мы поехали на лифте вверх.
Вовочка оказался длинным, нескладным и милым, хотя и несколько истеричным, парнем лет двадцати. Попели каких-то песен и я отправился восвояси, по дороге пытаясь осмыслить произошедшее. Становилось понятным, что_гулять_ больше, наверное, не выйдет.
И действительно, несмотря на последующее расставание Алины с этим самым Вовочкой, не вышло. Я, стремительно откатывающийся все дальше назад, к Битлам и хиппизму, вряд ли подходил на роль парня такой клевой панковской девахи.
Спустя полгода мы встретились в электричке в которой я, уже увешаный всеми хиппейными атрибутами, ехал на Арбат. Девушка выглядела цивильно и ничего теперь не выдавало в ней панка.
- А глаза у тебя все такие же... - процедила Алина.
- Это какие? - поинтересовался я.
- Ну такие. ЧЕЕСТНЫЕЕ.
"Вот и поговорили."

Comments: Read 1 or Add Your Own.

Subject:	МОЯ ОБОРОНА 2
Time:	8:13 pm.

Отдельного упоминания стоит качество тех самых записей: при наличии отсутствия должного технического обслуживания магнитофонов не только у частных владельцев, но и в упомянутых Студиях Звукозаписи, и без того не лучший саунд Обороны дополнительно облагораживался различными спецэффектами, самым клевым из которых было увеличение скорости воспроизведения фонограммы, что только добавляло задору. В результате нескольких же перезаписей на таких машинах довольно инфантильный хардкор ранних альбомов превращался практически в speed-metal, а Летов начинал голосить весьма заливисто, с эдаким pitch +0.5. Из-за этого Прохор Селиванов, например, заполучивши от Сани Таскина необходимую кассету вообще поначалу был уверен, что это Таскин и поет: в пучинах скоростного забоя балдежом реял пронзительный Буратино.
Что интересно, появившиеся в продаже винилы имели приблизительно такое же ускоренное звучание, так что некоторое время спустя, во время зенита славы ХОР-рекордз я, приобретя несколько ремастеренных релизов был страшно разочарован: какого хера так занизили скорость, где весь драйв?!

*

Главным, наверное, в то время для меня действием, был внутренний отход от задушевного Кировского хиппизма и осознание себя ПАНКОМ. ПАНК же в моем представлении был движением таких, как я: много читать (а читал я все подряд, недаром же на спине моей джинсовки была шариковой ручкой нарисована обложка Дюрренмата, представляющая собой картину "Музицирование скелетов"), лазить по промзонам и заброшенным домам, бухать и жить _не_по_правилам_. Я был уверен, что чуваки из Обороны поступают также, а иначе зачем вся эта "колючая проволока и ваще"?
Конечно, были попытки слушать и разный другой "панк", например Лаэртского или какой-нибудь Монгол Шуудан, но, что называется, не канало: первый казался бледным и попсовым эпигоном Григоряна, компенсирующим свою бледность матюгами и похабщиной, а вторые - частушками. Да так и было, чего уж.

Самым сильным тогдашним обломом в поисках ПАНКА были две записи: Автоматических Удовлетворителей и Sex Pistols. АУ, на сторону "B", я записал в той самой Студии Звукозаписи (на стороне "А" была Некрофилия). Пистолз же просто купил в магазине Радиотовары, зайдя туда случайно. Правда, пришлось бежать домой за рублем, именно столько стоил продукт польских пиратов. Каково же было мое изумление, когда столь прославленные в уже появившихся рок-энциклопедиях Удовлетворители оказались глуповатой, вовсе не актуальной на тот момент, социальной сатирой ("Рэйган-провокааатор? Да какой, на хуй, Рэйган?!") а легендарнейшие Пистолз просто - банальным мажорным рокенролом, да еще и с каким-то гопником на вокале.
Про Пистолз, кстати, я узнал вовсе не из рок-энциклопедии, а из оранжевой КонтрКультУр'ы, которая окончательно убедила меня, что ПАНКИ - это люди, которые читают книжки, шляются по местам разной степени урбаничности и люто ненавидят любые правила, а вместе с правилами и все, что по этим правилам существует, то есть весь окружающий их мир.
Попал этот оранжевый номер ко мне следующим образом: осенью девяносто третьего, шляясь по мокрому вечернему городу, я встретил Диню Пыхчеева.
Как уже говорилось, Диня слыл панком и лидером группы Мусоропровод. Несколько раз я до этого уже с ним пересекался, каждый раз изумляясь его отмороженному виду; белому, с бритыми висками, хаеру (по бытовавшей легенде, этого хаера боялась Динина школьная училка - "будто там кто-то ползает", - говорила она), шинелеобразному пальто и общей, как сейчас бы сказали, _упоротости_. Тем вечером мы внезапо разговорились и решили зайти бухнуть в "каморку", репетиционную точку трикотажной фабрики, где досиживал последние дни некий ВИА, имевший на тот момент запоминающееся наименование Соблазн. Через третий стакан невнятного ликера польского происхождения мне было предложено играть на басу, а после четвертого состоялась первая репетиция на неподключенных местных музимах.
Домой я пер на кривых ногах, но ощущение было такое, что практически лечу. Кажется, кричал ХОЙ.

С началом репетиций с Мусопроводом (что расшифровывалось, между прочим, как "проводить ментов") подкрался конец моему образованию. Надо признаться, что избавиться от меня родная школа #22 порывалась еще весной, когда на выпускной линейке радостным голосом мою фамилию зачитали в списке покидающих гнездо девятиклассников, но тогда я удивился и (из принципа) взбунтовался - зашел к директрисе и заявил, что хочу продолжать учебу.
Лето выдалось превосходным. Вспомнил одну историю: как то раз, очень ранним утром, я шел от Селиванова, с которым в ту пору мы могли запросто трепаться сутки напролет. В руках моих было по свежеподаренному Прохором противогазу, а третий противогаз я напялил на себя, благо он был без фильтра и дыханию особо не препятствовал. Навстречу шла одинокая и весьма задумчивая девушка.
- Простите, не подскажете, сколько времени? - пробубнил я из недр резиновой хари.
- Половина... (тут девушка подняла взгляд на меня) ....пятого, ОЙ! А почему вы в противогазе?
- Скоро война. Спасибо.
После лета, началась не менее превосходная осень: в моей противогазной, опять-таки, сумке, с намалеванным черной масляной краской знаком Анархии, одиноко болтались изрисованная лозунгами тетрадка и какой-нибудь дежурный учебник, пустоту же прекрасно дополняла бутылка Анапы или Сахры. На ремне этой сумки, в октябре, Вольдемар Ежков красной и синей шариковыми ручками художественно изобразит триколор, выглядящий очень смешно из-за защитного белого цвета. Можете сами попробовать раскрасить. Символизировал этот триколор протест против реформации коммунизма, именно так подавалась вся история с Домом Советов. Впрочем, на политику нам всем было положить; все, что происходило вокруг, как раз идеально подходило под понимание Анархии, а то, что где-то там делали Руцкой, Руслан Мембраныч, Анпилов или выставляющий себя им противовесом Ельцын, воспринималось как абсурдные дрязги обломков Совка.

Репетировал Мусоропровод на квартире у Дини, расположенной в панельной девятиэтажке Северного поселка Загорска. В мои обязанности входили игра на басу, обеспечение процесса звукозаписи и походы в ларек за спиртом Рояль. Выглядело это примерно так; часов в девять утра я, навъюченый полуакустической бас-гитарой системы музима чесал на остановку автобуса-скотовоза за номером 2. Протошнив через весь город "двойка" доставляла меня как раз к оплоту Загорского панка, где, поднявшись на пятый этаж я принимался звонить в дверь, а если звонки не помогали - начинал в эту дверь колотить. Рано или поздно из двери высовывалась лохматая Динина физиономия, имевшая все следы удачно проведенного вечера. Далее, пока хозяин отпаивался водой и чаем, я коммутировал аппарат и, в зависимости от состояния, шел (или не шел) в ларек. Через некоторое время появлялся гитарист Леха Букин, по прозвищу Глобус и репетиция, кое-как, начиналась.
Изрядную часть времени занимала борьба с аппаратом, центром которого являлся микшерный пульт Эстрада - тяжелый и жуткий, оклееный черепаховым дерматином, чемодан. Для тех времен иметь собственный микшер, да еще и с ревербератором, было чем-то невероятным. Я, например, помню, как ради одной репетиции дружественного Мусоропроводу коллектива этот пульт перемещался на руках через весь город, или как для попыток записи собственного материала я катил его через этот же город на санках к себе на Кировку. Надо признаться, что от этого агрегата было две больших пользы: во-первых, я более-менее начал понимать, что, как и куда надо подключать и какие ручки вертеть для того, чтобы разрозненный лязг инструментов превращался в нечто похожее на звук и, во-вторых, произведенной посредством него записью альбома "Рапорт на мою жизнь", единственный оригинал которого был, естественно, утерян.
Вот еще характерная история: вспомнил, как Глобус, желая окончательно превратить свою шиховку со звукоснимателем в полноценный электрический инструмент, дабы как все иметь возможность красиво подключать звукосниматель проводом к разъему, а не сматывать этот провод вокруг гитары, притащил огромных размеров коловорот и как летели щепки от обечайки под напором могучего сверла. Гнедо системы DIN - совок болталось в образовавшемся дупле, но Глобус был весьма доволен, втыкая и вытыкая штекер.
К вечеру уставший от репетиционного процесса коллектив, как правило, перемещался в подъезд, кто-нибудь непременно шел в ларек и литр Рояля, в разведенном состоянии являвшийся эквивалентом пяти бутылок водки, с первой космической скоростью нахлобучивал наши панковские мозги. Вопились песни, разбивались гитары, терлись душевные до слез и соплей телеги за жизнь. После одной из таких посиделок я всю дорогу до Кировки проспал на полу "двойки"-скотовоза. Что интересно, ни разу никто из нас не подвергся какому-либо наезду, ни за бритые виски, ни за грим а-ля Роберт Смит, ни за пьяные вопли или вот такое вот спанье в общественном транспорте. Мы выглядели и были слишком инопланетянами.
Еще помню, как мы, непонятно откуда, узнали что в Москве должна играть Оборона, но по лени и раздолбайству так никуда и не поехали, не больно то и хотелось. И это, надо сказать, слава Богу, потому что как раз на том концерте в ДК Горького несколько тысяч таких вот "инопланетян" щедро отхватило от ОМОНа. Ничего об этом мы не знали.
Спирт тренировал печень, бас - пальцы, пульт - звукорежиссерские навыки, а оранжевая КонтрКультУр'а - мировосприятие. Не помню, где ее умудрился раздобыть Диня, скорее всего это был подгон Дурилы, бывшего уже на тот момент гитариста Мусоропровода, главное, что она своевременно угодила ко мне.

Нет особого смысла пересказывать содержание того номера, для тех же, кто вовсе не в курсе, отмечу, что с точки зрения "экзистенциального сибирского панка" данный журнал - апогей, прыг-скок и недостижимая вершина всего, что в этой стране может быть сказано о рок-музыке, апофеоз людоедского тандема "художник - журналист". Никогда, ни до этого, ни, тем более, после, никому не удалось создать ничего подобного. Впрочем, скорее всему здесь виной цепь событий и совпадений; начатый пронзительным некрологом Янки, он продолжался монументальным интервью Летова, авторской дискографией Обороны, Комитетом Охраны Тепла, яростной Плюхиной телегой, а заканчивался порнографической провокационной пьесой Свена Гундлаха, наполненной саморазрушением до краев.
Все эти "пронизывающие степи", трубы заводов, покосившиеся избы, херовые гитары и какая-то необыкновенной чистоты Вера, пронизывающая все это, казались отражением в пыльном зеркале, плохо напечатанной, но от того не менее реальной фотографией моей собственной жизни. "ПАНК - это такие чуваки..."

Comments: Add Your Own.

Subject:	...раз пошла такая пьянка
Time:	8:09 pm.

...то будет и здесь.

Предисловие.

Это не книга, а просто цикл воспоминаний, веселых и грустных. Не автобиография, ее писать лень, кому нужен третий том Войны и Мира. Просто так получилось, что очень долгое время, да и по сю, видимо, пору я был так или иначе связан с группой Гражданская Оборона. Или это Оборона связана со мной? Не важно.
Поэтому здесь будут фигурировать только те персонажи, которые или имели непосредственное отношение к этой связи, или были участниками разных историй вокруг или внутри группы. Не будет, например, воспоминаний про "формейшн", истории группы Сопротивление, да и много чего еще, хуй с ним, как говорится.
Ах, да, фанатам, любителям сладкозвучных мифов, ревнителям светлых образов - к прочтению не рекомендуется.
Кто не спрятался - я не виноват.

Девяносто второй год, вечер, я простуженый валяюсь в своей комнате на Рабочке, в Загорске. Мне - тринадцать и я люблю рок-музыку и книжки, а вот учиться не люблю вовсе.

Из источника аудиоразвлечений на Рабочке в наличии только приемник VEF, благодаря которому я задолго до этого узнал, что своевременная замена элементов питания гарантирует вечность музыкальному произведению, или услышал историю то, как двое сошли среди бескрайних полей. Представлялись мне эти двое, кстати, следующим образом: насыпь, черная громада поезда и два силуэта, бредущих через заснеженное до горизонта поле перпендикулярно этой насыпи - прочь.
В поисках новых звуков кручу верньер настройки, незнакомый голос начинает что-то рассказывать, к нему присоединяется собеседник, говорят про Омск. Довольно скучно, собираюсь уже крутануть дальше, но тут проскакивает волшебное слово "группа", какая-то группа Гражданская Оборона, лидер которой никак не хочет лично прийти на эфир Тихого Парада, поэтому гость студии привез какую-то свежую пленку. "Группа? Из Омска? Рок петь будут?! Интересно...." Внезапно звук меняется и из охрипшего, но басовитого динамика моего VEF раздается другой голос: "...последняя песенка моя" и начинается СВОБОДА.
Впервые я услышал, что можно петь по-русски, без всяких электрогитар и барабанов такой РОК, до которого всем этим песням про батарейки и Таганроги, а заодно и героической группе Кино (которой мы все заслушиваемся), как до Китая. Рефрен песни крутится в голове, ведущий и гость продолжают что-то говорить про Егора Летова ("так вот, как его зовут"), звук вновь меняется: ЕВАНГЕЛИЕ. Все тот же могучий, без возраста, голос, наполненный теперь крайней задушевностью, как колыбельную пропевает пугающее "... задуши послушными руками своего непослушного Христа." И тут я понимаю, что про того самого Христа, который висит на кресте в лаврской трапезной и которого мне с детства жалко до слез, тоже можно петь и это тоже РОК.

Утром я первым делом схватил валявшуюся на шкафу гитару, выданную когда-то маме в качестве награды за участие в агитбригаде и, не умея на этой гитаре играть вовсе, изображая ритмический бой, заорал: ЭТО ЗНАЕТ МОЯ СВОБОДА!

*

После этого никаких записей ГО мне не попалалось целый год - срок в те времена огромный, так что о могучем голосе я как-то подзабыл. Тем более, что чехардой понеслись Крематорий, ДДТ и Зоопарк. Более того, невыносимое желание греметь РОК занесло меня в какую-то идиотскую "Группу акустического рока Чай", где я играл на пивной банке. Единственное выступление этого коллектива закончилось, не начавшись, на новогоднем вечере в школе #19, в которой я, за некоторое время до этого, пребывал в начальных классах. Насколько помню, подвыпившие старшеклассники не одолели коммутационных проблем, поэтому ни одного аккорда группы Кино (а вы что думали?) из колонок системы "Родина" не раздалось. Так что весь мой имидж, в виде черного шерстяного свитера и черных же очков неимоверного размера, напяленных из-за превосходного фингала, поставленного мне накануне Вадиком Журавлевым, не произвел на публику должного впечатления.

(Здесь, кстати, нелишне будет сказать, что в обозначении временных отрезков я могу изрядно путаться, так что не удивляйтесь. Например, пресловутое выступление группы акустического рока не состоялось уже в те времена, когда доступ к записям Обороны я вполне имел, ибо сейчас вспомнил, что электрогитару Ирис нашему гитаристу одалживал Диня Пыхчеев, который был преизрядным панком и любителем ГО, а я, в свою очередь, прекрасно понимал уже, что это за группа. Исправлять и уточнять мне лень, лучше буду дополнять.)
Гитарист и идейный лидер пресловутого Чая, Минька Блюзман, страшно гнобил меня за интерес к Обороне. "Играть не умеют, звук - говно.." - шипел он при любом упоминании, любовно прилаживая булавками на обои очередного БГ. Да, информационный и товарный голод того времени доводили до смешного; менялись фотографиями музыкантов на пару недель, "повисеть". Клаптон из "Ровесника" обменивался на неделю на Юру Шевчука из журнала "Мы", а Григорян из того-же "Мы" - на Жоржа Харрисона из какого-то отечественного битлз-бука.

С Минькой связана еще одна история "прооборону". В то время пышным цветом полыхали Студии Звукозаписи, представляющие собой закуток, в служебной части которого располагались катушечники высшего класса, типа Электроники-004, с которых воспроизводилась перезаписывемая на какие-нибудь Яузы фонограмма. В приемном же отделении, за стойкой или окошком, можно было сделать заказ, отдав для этого кассету, а за отдельную плату - переписать "текстовку" - бумажку с названиями песен альбома. В одну из таких точек, располагавшуюся в самом центре Загорска, напротив лавры и памятника Ильичу, мы с Минькой и зашли за его очередным Роллингстоунзом. Из глубин технического помещия раздавался тихий, но узнаваемый звук. "Гоооовнаааа-пиирогааа", завывали контрольные колонки под характерный гитарный скрежет. Я страшно удивился: звук знакомый, но здорово похоже на ЧайФ.
- Это ЧайФ? - спросил я у звукозаписывающий личности.
- Нет, это Гражданская Оборона, был саркастический ответ.
- Опять твое говно, пошли отсюда, заскрипел Блюзман.
- Да это Стоунз твои говно, а вот это - заебись! ГООВНААПИРОГААА!
(Надо признаться, что песня эта и сейчас мне нравится. Более того, считаю, что это лучшее и единственное произведение Кузи Уо. Кстати, здание это, шикарное трехэтажное здание бывшей лаврской гостиницы, с видом на лавру и Ильича, в котором некогда располагалась эта лавка, спустя очень много лет сгорит, ибо монаси приемлют и желают много чего.)

*

Непосредственный же доступ к записям ГО я получил в школе #22, находившейся по моему основному тогдашнему месту жительства - Кировке. Район этот был любопытен тем, что там практически не было гопников, в привычном для всех понимании. Состоящий на 99,9% из частного сектора (0,1% составляла пара двухэтажек), находящийся с одной стороны в "историческом центре", а с другой представляющий собой натуральнейшую деревню с водой-на-колонке, отхожими ямами и огородами, был он населен алкоголиками, художниками и православными. Никакой сегрегации, кстати говоря, не происходило, художник, например, мог быть православным алкоголиком, также как и алкоголик мог быть православным художником. Вообще духовная, скажем так, компонента у жителей района была достаточно сильна, недаром единственная постоянно действующая церковь Загорска, Ильинская, находилась в минуте ходьбы от моего дома. Среди молодых обитателей Кировки бытовало убеждение, что все они - хиппаны, поэтому модно было пить портвейн, курить анашу и слушать исключительно записи Ленинградского рок-клуба, рассказывая собутыльникам о степени своей хиппейности. Однако горе было случайному путнику, забредшему в этот патриархальный уголок из другого района. Буквально пять минут назад размазывающие пьяные слезы по щекам, затирающие про братскую любовь и вопящие хором песни БГ, кировские хиппаны резво подкатывали к такому и, щурясь масляными от анаши глазами, заводили знакомую всем песню из разряда "а ты чо ваще за хуй такой?".

Центром, баром и клубом движения служил мужской туалет на третьем этаже нашей школы (между прочим, по словам моей бабки, в шестидесятых курировавшейся главным психиатром горбольницы, вместе с седьмой - "школой дураков"). Там можно было весьма комфортно прогулять пару-тройку уроков, покуривая беломор, угощаясь дешевым винишком и слушая увлекательные истории про пидорасов от покойного уже, увы, Гарика Холоднова, по прозвищу Холодильник.
Холодильник был, надо сказать, наверное самым натуральным хиппаном, из всех кировских хиппарей. Он никогда не дрался, не выпендривался, вообще был грустен и сентиментален, плюс отлично, по тогдашним меркам, играл на гитаре. Игре на этой самой гитаре он обучился у Андрюхи Шумака и, в свою очередь, показал мне пару аккордов. (Спустя несколько лет Гарика зарежет по пьяни только вышедший из тюрьмы сосед, а Шумак, традиционно рвущий струны при исполнении пинкфлойдовской Vira превратится в отца Андрея Шумилова.)
Так вот, Оборону Холодильник не переносил на дух, считая музыкой плебейской и суетной, каковой ее, в общем, считали все кировские хиппаны. Было, однако и два исключения - Таскин и Симон, учившиеся на год старше меня. Именно от них я и заполучил первые кассеты с Красным Альбомом и Мышеловкой. Вместе со мной этими альбомами овладел и Макс Еремян, который познакомил меня за год до этого с Минькой Блюзманом и о котором еще, скорее всего, пойдет речь в этой писанине.

Ха, вспомнил историю, достаточно характерно описывающую нравы кировских хиппанов: один из них, Мишка Гапонов, отчего-то не взлюбил этого самого Еремяна. Каждое утро, покуривая в компании таких же хиппанов на крылечке школы, при виде приближающегося Макса, обладавшего на тот момент изрядными патлами, раздавался приказ: "Ерёма, иди сюда!". Макс бледнел, но делать было нечего, поэтому приходилось подходить. Его ожидал удар в район солнечного сплетения с вопросом: "Ерёма, когда подстрижешься?!" Закончилась эта история трагикомически: доведенный до исступления Макс однажды пошел в парикмахерскую. Каково же было его изумление, когда утром на крыльце он услышал привычное: "Ерёма, иди сюда!", за которым воспоследовал удар и, "Ерёма, хуль ты подстригся?!"
Кстати, именно Еремян позвонит мне десять лет назад и скажет: "ты прикинь, тут вроде как по радио сказали, что Летов помер", но это будет изрядно позже, не буду забегать вперед.

Comments: Read 2 or Add Your Own.

evil_fuzz's Journal

View:	User Info.
View:	Friends.
View:	Calendar.
View:	Memories.
You're looking at the latest 19 entries.