favorov's Journal
[Most Recent Entries]
[Calendar View]
[Friends View]
Thursday, October 11th, 2001
| Time |
Event |
| 2:18a |
Вот ещё один дурень,
который читал-читал, да и решил, что может и писать. | | 2:23a |
Нет, на самом деле просто надоело перебирать все эти ссылки. Девяти месяцев оказалось достаточно (как это естественно!), чтобы родилась мысль создать свою собственную ленту людей, которых и так читаешь (friends, ха-ха-ха).
Ваня, спасибо!
(пока греет мысль, что это прочтёшь только ты, а ты не опасный) | | 2:33a |
Если можешь не писать - не пиши.
Я могу почти всё, значит не писать тоже могу.
На самом деле, ублюдочный LJ у меня давно был, да весь вышел. Назывался пресс-релизами 1,2,3 - этакая помесь списка принудительной рассылки и дневника наблюдений за природой.
Для последовательности запихну всё сюда,
заодно и не так пусто будет.
Кто читал - простите милосердно! | | 2:42a |
января 10го дня
Здравствуйте все!
С трудом преодолев непривычное обращение, приступаем к трансляции Первого Пресс-релиза который может быть и последним, если не поступят ваши, дорогие товарищи, Отклики сравнимой художественной и информационной ценности, или просто будет мне Лень или Несчастье, например.
Так вот, проводила меня Родина песнями (спасибо, Макс, и не только за песни) и плясками (спасибо всем провожавшим), подарками (спасибо Саше, Ксене (прости за сырки) и Кириллу) и фейерверками (это уже я молодец), махнула на прощанье синеньким-желтеньким платком IKEA и провалилась в туман. Ещё хорошо, что провалилась, а то при моем перегрузе могли бы и вовсе не полететь ни чуточки. Летели мы, летели, и над Варшавой, и над Мюнстером, и над Брюсселем, и всюду был туман-обман-один-туман. А потом вдруг сразу засияло солнце, английский берег запрыгал полями, лугами, ручьями и речушками, городами и деревушками, и стало видно, что это и в самом деле Подходящее Место для добываек и прочих хоббитов. Такова была моя первая встреча с Туманным А. Я её ему не забуду.
Еще сверху я проницательно заметил, что все машинки, суки, едут не туда, куда положено им природными и человеческими законами. Внизу подтвердились мои худшие опасения – на вопрос встретившего меня таксиста (очень милый дядька, первый урок разговорной диалектологии), мол, есть ли у меня права, я мрачно ответил :»My license is valid only for that side of a street». А что, так и было…
Ехали мы долго, но весело – и мимо Букингемского дворца (Если ты королева, естественно, что твой садик побольше, чем у остальных, isn’t it?), и через Трафальгарскую площадь (Now here are tourists and pigeons. Recently it was pigeons and tourists.), и мимо главного мясного рынка Лондона (похож на Большой театр, вообще главная достопримечательность района моей работы).
Наконец добрались, подъезжаем – ура, меня уже ждут, веселый толстый привратник звонит секретарше , веселая (стройная, если кому это важно) секретарша зовет профессора (тоже веселого, но среднего по толщине)- шум, гам, суета – ура! Потом меня представляют сотрудникам: 20 имен, 20 лиц, 10 тематик работы, столько же национальностей– вавилонское столпотворение в моей бедной голове. Лаборатория расположена на Charterhouse Sq. в City, у самого Барбакана ( куча жилых высоток с культурным центром – о нем ниже – и массой ещё всего и всякого.). Сharterhouse – старинное аббатство, потом школа для мальчиков, теперь офисы и еще непонятно что. Площадь перед ним не застраивается, так как на этом месте закапывали трупы жертв чумы 1349 (?) года – боятся до сих пор. С обратной стороны у него лужайка, вокруг которой и живет эта самая Святоварфоломеевская школа (одноименный госпиталь, который тут называют просто Barth’s, самый старый в Лондоне, находится примерно в двух кварталах от нас, за вышеупомянутым рынком Smithfield). С балкона лаборатории, которая расположена в своеобразном постмодернистском пентхаузе на крыше кирпичного здания 60-х годов, открывается фантастический вид на все подряд от St.Paul’s до небоскребов. Вечером это всё сияет, в небе низко пролетают самолеты, а я сижу, я восхищаюсь, я мерзну на ветру, я пью чай или даже кофе и до смерти боюсь, что случайно захлопнется дверь в коридор, ведь у нее нет ручки снаружи, а внутри уже почти пусто. Кстати, они не перерабатывают – с 9 до 6 строго, и никого в выходные. Даже с карточкой 24 hours access я сегодня (в субботу) едва прорвался в лабораторию, чтобы вынуть чашки из термостата. Вообще, люди хорошие и милые, жить вполне можно. Надеюсь, тут все будет OK.
Вечером профессор (его зовут Юти) отвез нас с Чемоданом, Рюкзаком Побольше, Рюкзаком Поменьше и Пакетом домой, в Кэмден. По дороге мы еще зашли в ресторан, но ели там только я (макароны с чем-то и чем-то, прости, Саша) и Юти (пиццу). Дома я встретился с Тиллем и узнал, наконец, как выглядит квартира, за которую я уже месяц плачу деньги. Но по порядку.
Тилль – светлые волосы, зафиксированные в прическу “взрыв на макаронной фабрике”, добрые глаза за модными очками в толстой черной оправе, клетчатое пальто с огромными карманами, изучает философию экономики в London School of Economics. На кухне висят портреты Карла Поппера (две штуки, одинаковых, Попперу там лет 80, чудесные мягкие большие уши, у Поппера, а не у Тилля). Если с некоторой натяжкой прибегнуть к сравнению, Тилль - это перевод Ипполита (кто же не знает Ипполита!) с французского на немецкий с безукоризненным английским произношением.
Квартира – очень милая и приятная. Со своими недостатками и достоинствами, как и все мы, даже Купцова или там, ну, я. Так перечислим же их!
Достоинство 1. Район. Тихая зеленая улица, 10 минут от метро, примерно 20 минут на велосипеде до работы (предварительные оценки экспертов, is a subject for alterations without preliminary announcement). По дороге к метро – огромный недорогой супермаркет Sainsbury’s, в котором всё есть , что можно съесть и который работает иногда до одиннадцати, а иногда всю ночь. Вообще, в округе есть все и всего много. Даже имеется канал с плотинами и London Zoo в четверти часа ходьбы.
Достоинство 2. Сосед, см. Выше.
Достоинство 3. Сама квартира довольно неплохая, Basement не очень, просто пол на полметра ниже уровня земли. Холодно только, но это всюду – это Недостаток 1. Отапливаемся газом, на кухне просто духовкой – очень эффективно, хоть и опасно.
Недостаток 2. Комната небольшая и на северной стороне, всякая мебель довольно печальная, впрочем, чисто.
Достоинство 4. Зато в комнате свой газовый каминчик, который шпарит, как бешеный и который я сам регулирую, как хочу. В первый день Тилль напугал меня, что за ночь выжигается кислород и невозможно спать, поэтому я его отключил. Через 2 часа у меня от холода онемело лицо (было, наверное, градусов 7 в комнате) и я его врубил обратно. Теперь сплю при слабом красноватом свете и не грущу совсем. Так даже уютнее.
Таков баланс, по-моему, вполне положительный. Обживемся, будем жить. | | 2:55a |
Января 11го дня
Есть и ещё один недостаток, не квартиры, впрочем, а города. Называется The Tube. Конечно, я патриот Москвы, но даже сторонний наблюдатель, несомненно, признает, что наша подземка несравненно лучше. Например, на одной станции в утренний час пик я пропустил четыре поезда, туда было просто не влезть. Я-то еще метался (хоть и был типичный бесполезняк), а аборигены стоят в сторонке, читают и даже не пытаются уехать, как будто заплатили 1.90 (3 доллара) просто за удовольствие постоять-почитать. Я в результате утрамбовался в поезд не той линии, просто чтобы хоть куда-нибудь уехать. При этом двери у вагонов наклонены внутрь и так и норовят отрезать пассажирам ноги по самые уши - пассажир тогда считается оставшимся на платформе, куда падает его голова. Самое интересное – середина вагона пуста, и у нас туда пинками и увещеваниями уже давно бы загнали кого можно. Но здесь все молчат и пытаются делать вид, что находятся у себя дома перед телевизором, а уж если срываются, то сразу неконструктивно и обычно матом (не по-русски, вообще русских не заметно, в отличие от Парижа, прости, Мишка!). Точно так же, никто никогда не проходит к двери перед свой станцией, не спрашивает впереди стоящих, а все просто молча ввинчиваются в толпу, когда открываются двери. Поэтому здесь остановки по три минуты – иначе не успеть. Короче, путь, который занял бы на велосипеде 20 минут, на метро занимает 50. Но на велосипеде мне пока нельзя – если только сразу в морг. Инстинкт сложно победить, но легко запутать, так что я теперь на каждом переходе просто тупо смотрю вперед и прусь наудачу, всем телом ощущая опасность с той стороны, где её вообще не может быть.
Несмотря на опасности, очень много хожу пешком. Город производит впечатление полного хаоса. Кварталы сменяются, как в калейдоскопе, улицы с названиями, знакомыми с детства, совершенно не похожи на свои идеальные прототипы, провалы автострад и железных дорог зияют посреди кварталов, история почти всюду подавлена и обезврежена. Есть только 19 и 20 век во всех видах и стилях. Даже Тауэр издалека смотрится какой-то декорацией викторианской эпохи. Впрочем, быть может это только первое поверхностное впечатление. И все музеи тут бесплатные, ходи – не хочу. Не хочу?!? | | 2:56a |
Января 14го дня
Еще я получил счет в Barclays Bank. Сам процесс превратился в нечто, достойное отдела сатиры и юмора газеты “Завтра”. Мы с Юти в качестве работодателя попали к абсолютно опереточному банкиру – высоченному нескладному еврею в очках с толстыми стеклами и косо сидящей кипе с прищепкой. Сразу распознав в нас своих, он (не без участия Юти, который мне тайком хулигански подмигивал) устроил шоу по полной программе. Начал он с угадывания страны происхождения Юти, и, не угадав с десятой попытки (пришлось сказать самим), перешел к расспросам о жизни в Аргентине. Как там еда? О, лучше, чем здесь, надо сказать мамочке. А женщины? О, лучше, чем здесь, я всегда знал, что живу не так и не там. Потом, конечно, ’who is Mr. Putin?’. Я-то знаю, он ужасный, все политики такие, миром должны управлять ты и я, только мы устроим все по справедливости. Во-первых, положим себе нормальную зарплату, а во-вторых, отпуск подольше, чтобы нервы приводить в порядок. Да? А ты ничего, умненький, пусть тебе босс зарплату поднимет, да, босс? А что значит Favorov? Гора в Палестине? Не слышал… Тут я не выдержал и бестактно спросил: «Have you ever heard of transfiguration?» Он надолго обиженно замолчал. | | 2:57a |
Января 15го дня
Вчера приехал Михаэль (его пример другим наука, но, боже мой!) и мы втроем с Тиллем пошли в этот самый Барбакан на концерт London Simphonic Orchestra и Гидона Кремера. Играли две симфонии Шнитке (ненавижу!). На первой Кремер на сцене наяривал эту самую нечеловеческую музыку, а у меня начались галлюцинации, что потолок стеклянный и на нас рушатся все эти высотки вокруг. Зато вторая половина была куда веселей! Кремер почему-то уселся прямо перед нами (хоть мы и были на балконе), а на сцене началась полная фантасмагория. Шнитке явно беспокоили лавры Гайдна, поэтому и музыканты, и дирижер приходили и уходили группами и по одному, приносили и уносили сирены и электрогитары, прыгали и скакали. На каком-то этапе в дополнение к и так имеющимся роялю, клавесину и пианино, выкатили еще один рояль, функция которого состояла в неподчинении дирижеру. При каком-то цикле выхода-входа группа медных духовых коварно пробралась на балкон и неожиданно со всей силы задудела у нас за спиной. Постепенно стало казаться, что это не кончится до тех пор, пока зрители сами не встанут, и не уйдут вместе с оркестром. Слава богу, после детального повторения первых десяти минут свет в зале, наконец, зажгли, и это разрешили считать финалом. Очень поучительно, в общем. Ужасно сложно было удержаться от искушения потрогать Кремерову лысину – она у него очень розовая и какая-то парадоксально пушистая. Зато мне удалось понаблюдать за оркестром сквозь очки его художественного руководителя!
Такие тут дела. Из последних новостей – пока я писал письмо, я, кажется, заболел. Насморк и всё такое. Надеюсь, это просто British flu, но, на всякий случай, пойду спрошу у Тилля симптомы коровьего бешенства. | | 3:00a |
Февраля 14го дня
MIND THE GAP
London Transport Authority
(это эпиграф)
Честно говоря, я не очень надеялся когда-нибудь собраться написать вторую часть приключений в Лондоне, как теперь не особенно рассчитываю на третью – и вам не советую. Дело в том, что с каждым днём жизнь становится всё обыкновеннее, всё меньше удивляет, а потому и дает меньше поводов для рассказов о ней. Теперь я часто иду по знакомым улицам, не глядя по сторонам, прохожу в метро коридорами, не отмеченными указателями, и отсчитываю мелочь на ощупь – ну, последнее не очень часто. В общем, если это эмиграция (так говорит Мириам) – это самая лёгкая эмиграция на свете. Не знаю, то ли это я такой адаптивный (бесхребетный), то ли время у нас такое мммм, зелёное и плоское, но я, честно говоря, не замечаю пока большой разницы в том, как и о чём живут люди – а уж сам-то всюду живу и подавно всё об одном, как мой легендарный тёзка.
Что плохо, так это то, что я совершенно не знаю, как написать это письмо так, чтобы оно не развалилось на кусочки. Зачем-то придумал эпиграф про gap, а это обязывает хоть как-то соответствовать. Пусть общая мысль будет такой: плоское остается зелёным, но надо знать-не забывать, что gap всегда с нами и внутри нас, что бездонные пропасти особенно опасны на лужайках, где их не бывает. Я путаюсь в своих показаниях, но письмо будет о разнице (в высоком значении разницы всего во всём, тогда почти всё об этом, и я по-всякому не прогорю). И оставим крокодилам хоронить своих мертвецов, и не будем об этом более. (Этот абзац – полный бред. Оставляю его в назидание себе и для будущего психиатра.)
Кстати, про эпиграф! Для меня было полной неожиданностью, что этот клич консумеризма (MSWord хочет исправить на «консюмеризм», но я сопротивляюсь - тогда уж «консьюмеризм») начал свою карьеру объявлением типа “Не влезай - убьёт”. На самом деле, чем больше щель между поездом и платформой, тем больше его вокруг: на платформе под ногами, на табло в вагоне, на табло на станции. В одном месте его даже объявляли по репродуктору с интервалом в пять секунд – в тамошнюю gap мог провалиться начинающий сумоист, и никто бы ничего не заметил, пока не потянуло бы пригоревшим жиром.
Ну, а дальше уже фрагменты. | | 3:04a |
Февраля 14го дня - Митрополит Антоний
67 Ennismore Gardens, South Kensington. Шикарный район, расположенный между Гайд-парком, магазином Harrod’s, Музеем Виктории и Альберта и Альберт-холлом. Виллы, посольства и церковь, построенная в XIX веке как англиканская по образцу венецианских базилик начала прошлого тысячелетия. Неподходящее место для твердыни православия? Пожалуй, но вот, как обстоят дела. Церковь изнутри почти не переделана, только скамьи стоят вдоль стен, поставлен иконостас из 6 икон и, вместо убранного органа, на хорах над входом, действительно, стоит хор. Алтарь вынесен на середину, и прихожане стоят практически вокруг него. Свет поставлен так, что необыкновенно красиво выглядят стены из желтого песчаника. Забавно – когда выносят Святые Дары, при открытии Царских врат, включаются два прожектора и весь интерьер мгновенно превращается из ровно освещенного в сплошные переходы яркого света и глубоких теней. Звучит вполне по-декадентски? Дальше, служба чередует старославянский и английский, что поначалу шокирует, особенно, когда по-английски поёт хор. Вообще, прихожане, как ни странно, чуть не наполовину англичане. В списке новоизбранного епархиального совета даже больше половины нерусских имен. Всё это выглядит довольно странно, хоть и производит очень светлое и искреннее впечатление, и всему тут есть объяснение.
Объяснение – это человек, которого зовут митрополит Антоний. Ему далеко за восемьдесят, настолько далеко, что он получил медицинское образование в Париже ещё до войны. Первая волна во втором поколении, соответственно. Во время оккупации был врачом в Сопротивлении, аресты, побеги, все дела. А году в 1948 стал священником, при чем, что самое удивительное, в РПЦ. С 1950 епископ Сурожский, то есть Лондонский (ума не приложу, при чем тут Сурож; его заместитель вообще называется епископом Керченским). Потом, ещё в шестидесятых, был экзархом Западной Европы, но ему надоело, он скоро ушел на покой и занялся исключительно Англией. За пятьдесят лет бессменного епископства он стал тут, в своём роде, культовой фигурой, известной, уважаемой, и многими даже любимой. На каком-то этапе, и только благодаря ему, обращение в православие стало даже чем-то вроде тенденции для интеллектуалов, ещё более нонконформистских, чем те, кто переходили в католичество. Кроме того, он автор кучи богословских и апологетических книг, в которых не написал ни строчки. Это всё магнитофонные записи его бесед, которые он проводит уже лет сорок без каких-либо конспектов. На одну из таких бесед я и попал на той неделе.
Прямо в соборе, вокруг алтаря, на стульях сидят человек тридцать-сорок очень разношерстной публики: от новых русских и каких-то рудиментарных советских инженеров образца 1975 года до волосатой “православной общественности” и пожилых английских семейных пар, и ещё много всякого не поддающегося классификации народа, включая меня. Под иконостасом поставлен стол и массивное кресло, на столе стоит магнитофон. Тихо-незаметно выходит старик в какой-то телогрейной жилетке поверх рясы и с большим потёртым портфелем в руке. Все вскакивают. Непонятно как, тихий старик сразу становится единственным, кого слышно и видно. Он ясным голосом и очень трогательно читает молитву, садится в кресло, долго пытается открыть очешник, потом вдруг передумывает, и, усевшись очень прямо и крепко ухватив стол руками с обоих боков, чтобы уже почти не шелохнуться следующие полтора часа, начинает с того, что микрофон сегодня не работает, поэтому он будет стараться говорить громче, насколько это возможно. Возможно не очень, но тишина стоит полная, слышно каждое слово. Сегодня он хочет говорить о том, о чем очень долго думал, но, вероятно, так и не смог достичь для себя полной ясности, так что заранее просит прощения за эту незаконченность и надеется, что у нас потом получится лучше. Кроме того, говорит, сегодня, вероятно, он не успеет рассказать всего, так что окончание – через две недели (это уж вообще кажется мне невероятным – импровизированная беседа в двух частях, аттракцион какой-то). Тема – можно ли выразить веру в слове. Повествование четко разбито на отрывки. Каждый отрывок с притчей, со случаем из жизни (благо их много) или с цитатой, с выводами из них и неким неожиданным поворотом, ведущим к следующему отрывку. Насколько прост и ясен отрывок, настолько сложна и неординарна каждая новая связь, это похоже на игру. От слов – к музыке, от музыки – к молчанию, от молчания – к сиянию, к ослеплению и тьме, дальше – к благодати, и это всё о том же, о выражении веры.
Нельзя сказать, что я был потрясен, скорее я проникся глубоким уважением к этому человеку, к его цельности, к его ясности мысли, но сам-то верить от этого больше не стал. Что было – то и есть, а было, увы, не много. Но случилось другое: я впервые в жизни видел человека (и просто человека, и такого человека), всерьез и искренне говорящего о вере как таковой, своей собственной вере, и, уже через неё, о церкви и религии. Действительно, такое чувство, что попал в книгу – так ведь только в книгах бывает… И ниоткуда книга о вере не кажется такой убедительной и, если позволите, захватывающей, как изнутри.
После слов “Об этом через две недели” снова молитва, публика подходит под благословение, понемногу все расходятся. | | 3:06a |
Февраля 15го дня - Британское здравоохранение
Уж не беспокойтесь обо мне, я теперь и сам не беспокоюсь, я теперь буду здоров как бык. Ведь я ЗАРЕГИСТРИРОВАН! Каждый англичанин и приравненный к нему житель должен быть зарегистрирован у местного врача общей практики, или General Practician, он же GP. Процедура начинается в местной аптеке – единственном хранилище сокровенного знания о том, где водятся GP, и кто к кому должен ходить. Определенный мне свыше Dr.Wigg неожиданно оказался такой маленькой поликлиникой под названием Kentish Town Medical Center, где докторов штук семь, а сам Уигг служит божеством-покровителем, давая всему заведению имя и лицензию. В регистратуре на столе меланхоличное объявление: ”Из 432 назначенных на прошлой неделе пациентов, 153 не пришли на прием без предупреждения. 47 из них нуждались в срочной медицинской помощи”. Пока мои контакты с Уиггом и Ко ограничились диспансеризацией - измерением моей длины в футах и дюймах и веса в stones (фунтах?), которые я затруднился вписать в анкету. Потом мне выдали понтовую баночку для сдачи анализа мочи и целый мешок презервативов, которые Британская Общедоступная Медицина явно считает краеугольным камнем профилактики и панацеей сразу от всего. И не надо смеяться – в тот же день я неожиданно вылечился от простуды, которая донимала меня целую неделю. Так что, не беспокойтесь обо мне!
Только вот что ещё. Когда я заполнял эту самую анкету, я не смог ответить “нет” на вопрос о согласии на донорство органов. Это забавно, но впервые в жизни я был вынужден к чему-то сознанием, что я биолог, типа ученый, и не могу иногда поступать так, как поступил бы я - обычный человек. Позволить им использовать все органы и ткани не поднялась рука, отметил лишь то, что считаю наиболее полезным, сердце и почки. Зато теперь я, наверное, знаю, что чувствовал Фредерик Шопен, завещая похоронить свое тело в Париже, а сердце – в Варшаве. | | 3:08a |
Февраля 17го дня
Теперь наша традиционная рубрика – прогулки по... Из всех моих лондонских прогулок по-настоящему душевными было только две. Одна из них была где?-прогулка, а другая – как?-прогулка или, скорее, с кем?-прогулка. (Итого пять прогулок [уже шесть!] в трех строчках. Неплохо - ПФ)
В пяти минутах от моего дома проходит Regent’s Canal, связывающий что-то с чем-то, восток с западом, металлургию и угледобычу, кажется. Точнее, связывавший в девятнадцатом веке, а теперь вот заброшенный и сданный в богадельню садово-паркового министерства. По этому-то бережку я и отправился во всё равно какое воскресенье в большое путешествие на закат. Погода была задумчивая, моросил дождик, прибивая к земле запах зачем-то цветущего здесь в феврале жасмина (или чего ещё, но тоже грустно пахнет). Буквально через сотню метров я остался совершенно один на дне глубокого ущелья, образованного слепыми кирпичными стенами, иногда сходящимися над головой мостами. Тогда моё ущелье превращалось в туннель. Дорожка вела прямо вдоль кромки темной воды, в которой плавали огромные грязно-белые лебеди, шаги отзывались оглушительным эхом, город затаился за ближним горизонтом и не подавал признаков жизни. Кое-где у причалов стояли насквозь промокшие длинные лодки-дома, из их труб валил маслянистый дым, но тамошние обитатели явно решили не показываться на глаза досужему туристу. Совершенно не представляю, кто и как может тут жить – нельзя же всю жизнь превратить в созерцательный ступор, а другого душевного состояния здесь, по-моему, не бывает. Примерно через полчаса этого безумия из-под очередного моста канал вдруг резко свернул вправо и я оказался в…лондонском зоопарке. Точнее, не совсем в зоопарке, а в ничейной зоне между двумя его частями, совсем как Большая Грузинская в Москве. Кирпичные стены сменились заборами и зелеными откосами, на одном из которых стоял, нависая над водой, огромный (с пятиэтажный дом) ажурный многогранник, оказавшийся вольером редких птиц. Редкие птицы истошно орали и норовили насрать на голову. С переменным успехом, надо сказать. Прочь отсюда!
Зоопарк кончился, уступив место парку имени Принца-Регента, а канал всё так же протекает как будто сам по себе, теперь уже огороженный частными владениями каких-то неправдоподобных богачей. На противоположенном высоком берегу в длинный ряд выстроились роскошные георгианские особняки, будто целая улица помещичьих усадеб. Всюду жизнь – вздувшаяся занавеска колышется в открытом окне, на крыльце забытые грабли, костёр из веток во дворе, пикник под окнами у воды – а я как будто не существую.
Снова мост, и, как выгородка в театре, опять ущелье, и дома-лодки, и маслянистый дым. Потом, впервые за два часа, мы расстаемся, канал уходит в длинный туннель, а мне надо обходить по верху, метров триста, не больше. Вроде не много, но достаточно, чтобы предать друга. Из туннеля он появился каким-то безнадежно амстердамским, таким буржуазным бульваром - по обеим сторонам даже могут ездить машины! Я чуть шею себе не свернул, заглядывая в темноту и пытаясь понять, как же это там случилось. А потом плюнул и пошел в метро. Тоже значит предал.
А про вторую прогулку я вам не расскажу. | | 3:09a |
Февраля 19го дня - Аньес Варда
А так, Лондон городок ничего себе. Даже музеев кино здесь штук семь, и в некоторых из них я уже побывал. Все они разные, каждый со своими особенностями, и фильмы в них показывают разные, что менее удобно, чем в Москве, где всё на свете в одном месте.
Кинотеатр Lux находится в довольно мрачном районе на границе City и Ислингтона – серые улицы и пёстро одетые люди с зелёными лицами. На маленькой площади – оазис культуры. Прозрачный куб, зажатый обычными домами, содержит сразу и модное кафе, и авангардную галерею, и магазин с книгами про современное искусство и прочий прикладной дизайн, ну, и кинотеатр заодно. Я пришёл туда на местную премьеру документального фильма Аньес Варды. Самое главное - обещали встречу с ней после просмотра. Название фильма крайне сложно перевести, настолько, что по-английски он называется немного проще, чем по-французски, а по-русски и слов-то подходящих нет. В общем, строго говоря «Те, кто собирают с полей остатки урожая после окончания жатвы, или копаются в мусоре еще зачем-нибудь, и та, кто собирает с полей остатки урожая после окончания жатвы, или копается в мусоре еще зачем-нибудь», только по-французски это пять слов, включая два артикля и союз. Весь фильм, собственно, и посвящен различным аспектам явления в разных концах Франции. И много же этих аспектов - что только не собирают люди, и по каким разнообразным причинам. И преуспевающий повар с мишленовскими звёздами, который предпочитает сам срывать всякие редкие травки для ресторана, и бомжи, собирающие выкинутый картофель, слишком крупный для продажи в супермаркете, и буржуа, ковыряющие устриц на пляжах Бретани, не приближаясь ближе, чем на пять метров к сетям, и фантасмагорическая парочка из молодого весёлого негра, который подбирает и чинит выброшенные холодильники, и древнего мудрого китайца с длинной седой бородой, который их продает или иногда дарит друзьям, и за это кормит негра своей китайской едой. Выясняется, что во Франции вся подобная деятельность находится под священной защитой параграфа номер ####-## Уголовного Кодекса, о чём нам рассказывает адвокат в полном судейском облачении, скачущий по забытому при уборке клочку капустного поля, выбирая кочан покрупнее. Параллельно, Варда снимает сама себя портативной видеокамерой, размышляя о том, что и она всю жизнь занимается таким же собиранием остатков событий, неубранных воспоминаний и выброшенных впечатлений. И ещё о том, что теперь она постарела. Она ищет в той же куче некондиционного картофеля клубни в форме сердца, ловит грузовики ладонью, приставленной к объективу, откапывает в запасниках провинциальных музеев забытые картины с сельскими сценами сбора остатков урожая и снимает крупным планом свои седеющие волосы. Как ни странно, от всего этого бардака щемит сердце и хочется смеяться и плакать сразу. Посмотрите “Les glaneurs et la glaneuse” – не пожалеете!
Ну вот, а потом был вечер вопросов и ответов – так это тут называется , Q&A. Варда оказалась маленькой милой женщиной, одетой в многослойно-балахонистом стиле a la магазин «Путь к Себе». Её родители родом из Греции, но она больше похожа на богемную еврейскую старушку (только очень добрую!) из Москвы, чем на гречанку. Мириама, когда узнала, что я видел Варду, сразу закричала: ”Ой, да, она так похожа на тебя, это просто кошмар!”. Никогда раньше не думал о себе в этом ключе, но что-то тут, вероятно, есть…Беседа продолжалась полтора часа, и ни минуты не было скучно. Каждый раз, когда её что-то волновало, интересовало, или задевало, она всплескивала руками, легонько ими хлопая прямо у самого висевшего у неё на груди микрофона. Микрофон при этом исправно издавал страшный звук, которого она пугалась больше всех. Я, как всегда в кино, сидел в первом ряду, и наибольшее впечатление произвело на меня само присутствие столь нематериального существа, как Великий Французский Режиссёр, на расстоянии вытянутой руки. Но и не только! Зрители тоже были не промах. Пожилая пара вполне бомжового вида, которая сидела за мной, пихалась, шепталась и волновалась весь фильм, а на обсуждении Она (активная, ярко накрашенная, противный голос) встала и разразилась речью, о том, что, мол, вот её муж (молчит, отсутствующий вид, взгляд уперт в пол), всю жизнь копался в мусоре, а она этого ни-ко-гда не могла понять, и всегда ему запрещала, а теперь в ней произошел моральный переворот, и она и сама тоже теперь дома не усидит, пойдёт с мужем заодно, и т.д. и т.п. Варда, не растерявшись, говорит, конечно, конечно, вот и мне встретился один такой, он подбирал овощи после закрытия рынка, а на вопрос, зачем ему столько моркови, сказал, что бета-каротин полезен для здоровья, и витамины D и E тоже, а потом выяснилось, что он живёт в подвале, а вечерами бесплатно преподает французский африканским беженцам, и она его на премьеру приглашала, а он там всем раздавал просроченные пирожки, и все убедились, что это всё обман трудящихся, потому что они совершенно съедобные, а потом она с ним ходила к министру образования, и добилась, что бы ему позволили официально преподавать по его собственной методике, и деньги платят теперь тоже! Ну вот, а потом, наоборот, встаёт такая девушка в костюме типа Tom Klime, деловая очень, в очках даже, и говорит, вот я, молодой юрист, занимаюсь проблемами бездомных, я сама из Перу, у нас там все в мусоре копаются, и это никто не запрещает, и вот во Франции тоже, а в этой стране истэблишмент забыл о народе совершенно, и совершенно невозможно уже в последнее время нигде рыться, всюду полицейские или охранники, пора уже положить предел безобразию, обратитесь к своему члену парламента, подписывайте обращение, вступайте в нашу инициативную группу – и так десять минут. А потом я, тоже в очках, очень тихо и примерно на таком же английском , как у Варды, спрашиваю, что у неё в фильме 1984 года о её муже Жаке Деми тоже были долгие планы его стареющего лица, и не имела ли она в виду, что вот теперь и она постарела, или это случайно. А она отвечает, что после премьеры ей её друг сказал, что здорово, что она вспомнила «Жако из Нанта» (это тот фильм так называется), а она сразу расплакалась, потому что это было подсознательно, а тут вдруг всё сразу встало на свои места, и оказалось, что все вокруг думали, что она нарочно, даже её дочь, а она нет, вот как бывает, когда снимается больше, чем сам планируешь. А я так гордился, что хороший вопрос задал, что даже вам об этом всем пишу. (Уф, конец импрессионистской части.) | | 3:11a |
Февраля 20го дня
Ещё есть во французском культурном центре специальный кинотеатр французских фильмов Cine Lumiere. Вот только на французских фильмах я там не был, зато парадоксальным образом был на двух польских. “Sanatorium pod klepsidra” (Санаторий под водяными часами, не спрашивайте как это, по книге Бруно Шульца, никогда раньше о нём не слыхал) и “Rekopis, znalezona w Saragosie”(Рукопись, найденная в Сарагосе, по гр. Яну Потоцкому) режиссера Войцеха Хаса. Фильмы оба потрясающие, более масштабное безумие редко увидишь на экране. Вот, например, Рукопись – 1964 год, три часа времени, восемнадцатый век в Испании, офицер-кавалерист, которого играет Збигнев Цибульский, пытается преодолеть пустынную горную гряду по пути в Мадрид, но постоянно просыпается у подножья виселицы, на которой висят два цыгана-разбойника. Все встречные рассказывают ему истории, в которых встречные рассказывают другие истории, и так далее. Сюжет невозможно ни понять, ни, тем более, пересказать, но в финале святой монах-отшельник, например, оказывается арабским шейхом и немного дьяволом, дедом главного героя и двух прекрасных незнакомок, которые весь фильм гоняются за несчастным кавалеристом с целью продолжения угасающего шейхского рода. Только выглядит всё куда таинственнее, чем я написал. Особенно приятно было то, что англо-французской аудитории приходилось довольствоваться неполными и потому уже совершенно туманными субтитрами, и только несколько поляков и я (в некоторой степени) хотя бы приблизительно поняли, что к чему. Потом я прочел, что роман Потоцкий не окончил, поэтому, собственно, полностью что к чему не знает никто.
Третий, и главный, здешний музей кино – Национальный Театр Фильмов (National Film Theatre, NFT) так мне понравился, что я сразу вступил в его члены и мне теперь там дают скидки (до четырёх человек можно провести – увы, кого?) и за месяц присылают программы. Находится он в огромном South Bank Centre – районе через Темзу от центра, где вот уже сорок лет проходит передовая линия борьбы архитекторов с окружающей средой. Последние победы архитекторов – Колесо Тысячелетия (я хотел прокатиться, но выяснилось, что билеты, как в театр, надо покупать заранее и на определенный сеанс) и галерея Tate Modern в перестроенной электростанции. Последняя победа среды – Мост Тысячелетия ненавистного мне Нормана Фостера (раньше известный как Sir Norman Foster, а теперь не называемый в газетах иначе, чем Lord Foster of Thames, и куда, позвольте спросить, катится монархия?), который закрыли из-за жалоб пешеходов на тошноту от колебаний безумной конструкции на ветру. Тридцать лет тому назад битва шла под мостом Ватерлоо, и там, где под нашими мостами гаражи, или просто ничего, появился NFT.
Довольно удачно, что появился, надо сказать. Я там был раз пять, но уже совершил настоящее открытие: американский режиссер-документалист Эррол Моррис. Для начала, когда он в 77ом году искал деньги на свой первый фильм, его друг (не представляю, как и где они познакомились) Вернер Херцог самоуверенно пообещал, что съест на премьере, если таковая воспоследует, свои ботинки – и съел! Сварил, поперчил, посолил, и съел, а подошвы, шнурки и колечки для них сложил на краешке тарелки и есть не стал. Я всегда знал, что он способен на всё. Ну вот, снятый фильм “The Gates of Heaven” был о двух кладбищах для собак в Калифорнии, одном преуспевающем, а другом разорившемся, об их клиентах и владельцах, и о жизни вообще. А второй его фильм, на который я попал, The Thin Blue Line, 1987 года, это что-то уже вообще запредельное. В 1977 году в Далласе кто-то ночью из машины застрелил полицейского. Потом, через две недели, эту машину нашли в двухстах километрах, и выяснили, что её угнал местный шестнадцатилетний паренек, который уже до этого совершил несколько ограблений и одно из них с использованием того пистолета, из которого убили полицейского. И паренек говорит, что в этот день он познакомился с какими-то двумя братьями, с которыми и тусовался всё время, и один из них и убил офицера из подвернувшегося пистолета. Этого человека находят, он говорит, что в это время спал в мотеле, подтвердить это может только брат, брат пытается помочь и путается в показаниях, находятся какие-то свидетели из проезжавших машин, которые якобы видели лицо убийцы и они тоже показывают на этого человека. На процессе его приговаривают к смертной казни, адвокаты подают аппеляцию о ненадёжности свидетелей, но прокурор уговаривает губернатора заменить электрический стул на пожизненное заключение, что автоматически блокирует любую аппеляцию. И вот, спустя одиннадцать лет, в фильме берут интервью у всех участников, и постепенно, из ничего, из оговорок и взглядов, на глазах появляется правда. Паренек, совершенно ангелоподобный мальчик с обаятельной улыбкой и чистыми глазами, почти не изменившийся за эти десять лет, сейчас ожидающий приговора по другому делу об убийстве и спокойно говорящий в камеру, ничего не опровергает, но и не повторяет напрямую своих обвинений, ведь и вопрос прямой тоже не задан. Прокурор, тщеславный служака, в чьём послужном списке ни одного оправдательного приговора, и которому не хотелось, чтобы убийца был малолетним, потому что тогда его нельзя казнить. К тому же, техасский мальчик не может так поступить. Судья, напыщенный дурак, несущий чушь о «тонкой голубой линии», которая отделяет убийцу полицейского от обычного убийцы. Свидетели, просто клоуны, кто безумные, кто жадные, которые на самом деле ничего не видели и не могли видеть, но решили, что видели. И сам приговоренный, простой мужик, который уже десять лет сидит в тюрьме без надежды на освобождение просто за то (если вообще за что-то), что у него не нашлось места или желания, что бы приютить на ночь незнакомого парнишку в комнате мотеля. И в конце, уже после смертного приговора по другому делу, без камеры, только на диктофон, последнее интервью того парнишки. Как ты думаешь, Адамс виновен? – Нет.- Откуда ты знаешь? – Потому что я тот, кто знает. – А почему они его обвинили? – А они не обвиняли. – А кто же? – I did. | | 3:13a |
Апреля 12го дня - формальные упражнения
В жизни моей всё по-прежнему.
Может, мне морскую свинку завести?
В жизни моей, увы, всё по-прежнему.
А Йоркширский пудинг – это просто булка с дыркой,
Без сахара и невкусная.
В жизни моей, мне-то что, всё по-прежнему.
Я пришёл на вокзал и сказал-
Гор Шотландии я не видал.
Но билет я купил только до Эдинбурга, который, как известно, на равнине.
В жизни моей, и тут, и там, всё по-прежнему.
Поляк с фотоаппаратом,
Любящий Ромера
И не дурак – вот с кем бы я нашёл общий язык.
Можно ли объявить в розыск по таким приметам?
В жизни моей пока всё по-прежнему.
А буква а – это, оказывается, третье лицо глагола “иметь” по-французски, правда смешно?
Ага, а буква б – это тогда четвёртое.
Нет, дурачок, буква б – существительное.
Но что-то тут есть.
В голове какие-то странные мысли.
Но в жизни моей, слава богу, всё по-прежнему.
Оказывается, я живу в западном полушарии!
Оно начинается, наверное, ещё за железной дорогой
И продолжается до самых дальних холмов.
Впрочем, и за холмами тоже западное полушарие.
Эта мысль не дает мне покоя уже несколько часов,
От вращения земли кружится голова и чешется спина.
В жизни моей, впрочем, всё по-прежнему.
По Лондону я теперь хожу с опаской.
Говорят, в городе орудуют поддельные шейхи с диктофонами.
Они вызывают доверчивых на откровенность своим добрым лицом,
Тёмными очками, клетчатым полотенцем на голове и белой юбкой с оборками.
Ты открываешь им душу, рассказываешь о жизни, а они тебе в лицо прямо хохочут и убегают.
Одна графиня тут так попалась, просто страх господень.
Особенно их интересуют звёзды и знать, что настораживает.
В жизни моей, до поры, до времени, всё по-прежнему.
В городе весна.
На душе песня
В песне слова
Ура Ура Ура
Какая красота
Пасха к нам пришла
Ко всем сразу
И к Еврею, и в Корею
И ко мне, и к тебе
-------------------------------------------------
Когда шейх приветствует кого-нибудь, делает ли он книксен? А если он фальшивый?
Поклон, во всяком случае, не очень-то подходит, если ты в юбке. | | 3:18a |
Ну вот и всё.
Теперь со мной никто никогда не захочет дружить - такие куски текста портят внешний вид дневников, уменьшают их доступность для инвалидов зрения и снижают надои на душу населения.
Иван, жертва собственной доброты!
Я торжественно обещаю завтра скачать клиент, научиться засовывать хвосты в карманы (Read More), и пересовать туда (пересувать туды) всю эту дребедень. Ты мне веришь? Я - не очень...
Вместо эпилога -
С тех пор не происходило ничего.
Наверное, я про это когда-нибудь напишу.
На форзаце - фрагмент портрета неизвестного мужчины, возможно, адвоката, возможно, святого Иво, кисти неизвестного художника, возможно, Рогира Ван Дер Вейдена. Это, возможно, моя самая любимая картина. Она, совершенно точно, висит в самом дальнем зале Национальной Галереи в Лондоне. | | 11:32p |
Если бы я умел, я бы написал что-нибудь умное о поэзии Алексея Паперного - крупнейшего (и недооценённого!) лирика современности. Например, о том, что он - настоящий Бианки русского стиха. Его песни полны живностью. Возьмём наугад: Комары улетели - Вернутся пургой в январе. Зверь корова стоит Одиноко, никем не кусаем, Опустивши башку, Ковыряя копытом в золе. Под нами реки-города, Гуляют дамы-господа. Случайный дрозд , увидев нас, Перевернулся десять раз. Рыба окунь в окно Постучала плавниками, А мы на дне, мы за дно Зацепились каблуками. На картинке останется плоский стакан, Плоский Дима с бутылкой "Московской". Даже плоский и так уже здесь таракан Станет там ещё более плоским. Животные - погодные явления, Животные - вечные ценности, Животные - объект любви: Птица растворяется в небе , как сахар. Сладкий сочится рассвет. А в моём скворечнике спит черепаха Вот уже тысячу лет. Я её накрою платочком пуховым, Переверну на бочок. Прошепчу ей на ухо доброе слово, Дам ей понюхать цветок. Животные - эмоции и настроения: В траве скрежетали зубами сверчки, Царила кромешная жуть. Но мы, докурив, загасили бычки И в дальний отправились путь. А по полю шла и пела Длинноногая Марина, А над ней летели гуси, И держали в клювах знамя, А на знамени написано АГА! Помрёте-помрёте, кукуют кукушки. Помрём - это точно, Сомнения нет. Даже не-животные становятся животными: Попасть бы им всем под одну электричку, Да все электрички поджали хвосты. А ещё, он иногда кажется реинкарнацией Окуджавы - на уровне интонаций, мелодии, даже текста : А я стою под окнами твоими, Который день, который век стою. И сердце у меня, как вымя, И я - пою. Ну и ещё много всякого, но ведь я не умею. Когда мне надоело набивать тексты по памяти, я стал искать в сети и нашёл-таки статью сходной тематики, и даже знаменитого автора - но совершенно не о том. Вот как по-разному люди слушают - те, которые умеют, и те, которые нет. Current Music: Мы вышли из дома... |
|