Вадим Давыдов | ARDET VERBUM

Из-за чего весь сыр-бор

В первом приближении мне хочется подписаться под каждым словом. Но потом… Не то, чтобы я пытался тужиться, изображая какую-то мнимую «объективность», которой нет и быть не может. Но мне хочется (пусть я вряд ли в этом преуспею) соблюсти некую историческую, назовём это так, линию в оценке наблюдаемого явления.

Во-первых, буквально пара слов о так радующем тебя «еврейском креативе». Дело в том, что ещё 100 лет назад его не существовало в природе: он целиком — результат, с одной стороны, еврейской эмансипации, «Гаскалы», «еврейского Просвещения», проклятого ортодоксальным иудаизмом и проклинаемого им же по сию пору при каждом удобном и неудобном случае. Иудаизм же в своей религиозной, охранительной, традиционной ипостаси бесконечно далёк от того, что тебе и мне так осязаемо дорого и трепетно хочется заслонить — вплоть до защиты оного с оружием в руках. При этом невозможно оспорить аксиому, гласящую, что именно из свойственной библейскому иудаизму жажды справедливости и свободы, свободы Человека — сознательного помощника и сотрудника Творца в деле исправления Вселенной — выросло всё это, для нас непреходяще драгоценное — Свобода, Разум, Культура и т.д. Это так, тезисно, чтобы не растекаться.

Во-вторых, об исламе. Нельзя поддаваться соблазну свести всё к простой дихотомии «мы — они». Ислам, как всякое явление глобального характера и некая сумма исторического, экономического, личного и т.д. взаимопроникновения людей и культур, мягко говоря, несколько сложнее наших представлений о нём. То, что тебя (и не только тебя!) так безумно возмущает, свойственно не столько исламу, сколько любой дикости, интеллектуальной и эмоциональной недоразвитости, характерной для обществ, не перешагнувших порога родоплеменного строя с элементами феодализма. То, что дикари оседлали «Бентли» и разговаривают по «Турайе», ровным счётом ничего не значит: количество и качество вещей вовсе не являются мерилом цивилизации и цивилизованности. Впрочем, Ефремов и Стругацкие об этом сказали давно и куда лучше меня.

Та ядовитая пена, от брызг которой нам не всегда удаётся увернуться — все эти талибы, бин ладены и прочие вечно вчерашние — вскипела на поверхности ислама именно как следствие протекающих в нём могучих тектонических модернизационных процессов. Если ты взглянешь на 13-й век христианства, он окажется ничуть не менее отвратительным, нежели современная нам дикость исламских обществ и этносов. Да что 13-й — последнее издание «Молота ведьм», в котором Женщина удостоилась всех мыслимых и немыслимых поношений, исторгнутых больным воображением импотентов и психопатов, состоялось в 17-м веке, что по историческим меркам буквально час назад. Увы, история человека — это пятьсот тысячелетий непроглядной тьмы животного, и только последние несколько сот лет чуть-чуть приоткрыли врата Разума. Именно в последние три века человечеству удалось каким-то чудом приподняться над океаном тьмы и даже выглянуть в Космос. А теперь… В чём с тобой могу согласиться без колебаний — так это в том, что сверзиться в пропасть дикости легко, и времени на это совсем не нужно, а вот выбираться из неё придётся вновь — тысячелетиями.

Дикость, преподнесённая в формате религиозной догмы, претендующей на универсальность и самодостаточную ценность, на то, чтобы заменить собой всё многообразие и яркость ткани человеческой жизни, особенно отвратительна. Но с этой высоты вовсе неважно, каким покрывалом — зелёным, красным, бело-голубым или шитым золотом с ангелочками — драпируют себя дикость и мракобесие. Конечно, религия — далеко не всегда только дикость: это и утешение слабых, и помощь бедным, и узда для строптивых богачей… Но только до поры и лишь в силу необходимости. Главный смысл, суть бытия любой церкви — встать на пути Разума, Познания, Свободы, заключить Дух в прокрустово ложе отрицания познаваемости устройства мироздания и жизни. И тут ислам, пожалуй, наименее лицемерен среди прочих. Может быть, это и не так плохо…

Религия — побочный эффект сложного устройства человеческой психики, на этапе своего становления в ребёнке нуждающейся в механизмах беспрекословного подчинения авторитетам для наиболее успешной организации процесса передачи накопленного опыта. Можно с известной долей приближения и обобщения сказать, что религиозно настроенные люди так и не сумели стать взрослыми, осознающими свою ответственность за себя и близких перед лицом безжалостной, суровой и невероятно опасной в своём бесконечном могуществе природы. Диалектичность ситуации в том, что перед нами стоит непомерной сложности задача — провести детей по лезвию бритвы к взрослой жизни, взрослой ответственности за слова и поступки. Счастье и гордость учителя — увидеть своих учеников взрослыми, сильными и красивыми людьми, мужчинами и женщинами, осознающими себя в мире, ответственными, серьёзными, готовыми противостоять энтропии Вселенной. «Вечные дети» огорчают до слёз и раздражения. Но, не проявив такта и умения в процессе превращения детей во взрослых, тоже можно наломать дров, и вместо уверенных взрослых получить забитых ничтожеств, трусов и попрошаек. Существует нешуточная (а то и неотвратимая, как представляется сегодня!) опасность включения другой программы — той, что на наших глазах заставляет глаза гореть фанатическим огнём, руки и ноги — рвать и топтать тела «неверных», а рты — разеваться в отвратительном вопле дикаря и убийцы, вандала и безумца. Включить эту программу очень легко, а вот выключить — куда труднее, если вообще возможно.

Существует ещё немало факторов и эффекторов, превращающих задачу Просвещения, Очеловечивания в архисложную, невероятно трудновыполнимую. В первую очередь — отсутствие среди именующих себя цивилизованными и просвещёнными консенсуса по самому факту существования такой задачи. Тут и дезинтеграция ресурсов, и поразивший наше общество рак олигархически-корпоративного капитализма, и демографическая стрела Аримана, тянущая исламские этносы в бездну насилия и одичания похлеще любого муллы-мракобеса, и многое, многое другое, о чём тут не место и не время, наверное, говорить.

Я понимаю и разделяю твои чувства — ощущение, что именно Израиль находится на переднем крае противостояния Человечности и Дикости, не оставляет и меня. Но в то же время — всё не так просто, и частокол штыков не только слишком слаб физически, но и принципиально не решает проблему этого противостояния. К штыку хорошо бы добавить мыслей, а с ними напряжёнка не только по ту сторону Забора. И в этом тоже следует признаться, в первую очередь, самим себе.

А напоследок мне хотелось бы напомнить замечательные стихи, на каком-то очень тонком уровне созвучные всему, что было сегодня сказано.

Гордость, мысль, красота — все об этом давно позабыли.
Все креститься привыкли, всем истина стала ясна...
Я последний язычник среди христиан Византии.
Я один не привык... Свою чашу я выпью до дна...
Я для вас ретроград. То ль душитель рабов и народа,
то ли в шкуры одетый дикарь с придунайских равнин...
Чушь! рабов не душил я — от них защищал я свободу.
И не с ними — со мной гордость Рима и мудрость Афин.
Но подчищены книги... И вряд ли уже вам удастся
уяснить, как мы гибли, притворства и лжи не терпя,
чем гордились отцы, как стыдились, что есть еще рабство.
Как мой прадед сенатор скрывал христиан у себя.
А они пожалеют меня? - Подтолкнут еще малость!
Что жалеть, если смерть — не конец, а начало судьбы.
Власть всеобщей любви напрочь вывела всякую жалость,
а рабы нынче все. Только власти достигли рабы.
В рабстве — равенство их, все — рабы, и никто не в обиде.
Всем подчищенных истин доступна равно простота.
Миром правит Любовь — и Любовью живут, — ненавидя.
Коль Христос есть Любовь, каждый час распиная Христа.
Нет, отнюдь не из тех я, кто гнал их к арене и плахе,
кто ревел на трибунах у низменной страсти в плену.
Все такие давно поступили в попы и монахи.
И меня же с амвонов поносят за эту вину.
Но в ответ я молчу. Все равно мы над бездной повисли.
Все равно мне конец, все равно я пощаду не жду.
Хоть, последний язычник, смущаюсь я гордою мыслью,
что я ближе монахов к их вечной любви и Христу.
Только я — не они, — сам себя не предам никогда я,
и пускай я погибну, но я не завидую им:
То, что вижу я, — вижу. И то, что я знаю, — знаю.
Я последний язычник. Такой, как Афины и Рим.
Вижу ночь пред собой. А для всех еще раннее утро.
Но века — это миг. Я провижу дороги судьбы:
Все они превзойдут. Все в них будет: и жалость, и мудрость...
Но тогда, как меня, их потопчут чужие рабы.
За чужие грехи и чужое отсутствие меры,
все опять низводя до себя, дух свободы кляня:
против старой Любви, ради новой немыслимой Веры,
ради нового рабства... тогда вы поймете меня.
Как хотелось мне жить, хоть о жизни давно отгрустили,
как я смысла искал, как я верил в людей до поры...
Я последний язычник среди христиан Византии.
Я отнюдь не последний, кто видит, как гибнут миры.

© Наум Коржавин