Как поп плащаницу добывал.
Поиск предела тупости прихожан ударил по самому святому, что есть у высоко духовного российского человека – у попа отняли большой чёрный джип. Теперь в этой сельской дыре без джипа поп был самым, что ни на есть, обычным человеком. По заповедям это, безусловно, хорошо: приближает к Богу, делает жизнь праведной. Но в реальной жизни это отодвигает от духовного руля; народец смотрит косо и, того и гляди, мерзким, гнусавым голосом, завопит: «поп-то ненастоящий!» Попу требовалось срочное восстановление духовного статус-кво, поднятие авторитета среди народа и перед головной московской конторой. А как его поднять-то, когда на вверенном участке денежек – кот наплакал? Всё колхозные пенсионеры, мутные бизнес-функционеры да беглые каторжники без регистрации. «Да уж, послал мне Господь испытания!» — думал про себя поп, когда в качестве подаяния приносили то пару яиц вкрутую, то луковицу, а то и вовсе ничего. Другой бы духовник сдался, спился бы, пропил последнюю икону да пожёг церкву и сам в ней угорел. Но не таков был наш поп, искатель предела тупости.
— Не на того напал! Накося, выкуси! — каждое утро бросал он в небо вызов и складывал кукиш замёрзшими пальцами. И думал, думал, думал. Как ему авторитет поднять? А за ним и денежки придут, и джип, и наступит благодать и рай на земле в одной отдельно взятой автомобильной коробочке. Для одного отдельно сидящего там человечка. А другим – шиш! Надо было молиться больше!

* * *
Ранним морозным утром поп выбежал из своего домика-пряника и посеменил к соседу. Выглядел поп возбуждённым, что после недавнего отжига в церкви вызвало у народа дурные предчувствия.
— Сосед, эй, сосед! Дай трусы!
Сосед спросонья и бодуна выкатил глаза:
— На что тебе мои трусы? У тебя своих нет? Опять что задумал нечистое, столичная дрянь?
— Да не, у меня есть, но всё не те: брифы, боксёрки в обтяжку, хипсы, Патириархом дарёные стринги именные, на крещение в вип-проруби. Тебе не понять, не загружайся. Не то всё. Мне обычные надо, «парашюты», чтоб с русским размахом!
Схватив пинцетом добычу, атласные безразмерные «семейники», и осторожно, как Шерлок Холмс, погрузив их в целлофановый пакет, поп побежал к знакомой Клаве с птицефабрики.

Вбежав в здание птицефабрики, где стоял жёсткий духан первой мировой (раздел отравляющих веществ), поп подбежал сзади к дородной молодящейся бабе и крепко схватил её за безразмерную задницу со словами:
— Хоррроша, Клава!
И сразу присел, привычно увернувшись от многотонного удара её здоровенной ручищи.
— Дурак! Испугал! — сказала она, убирая волосы со лба. — Чо пришёл, кобель? Я жанатая.
— И я навеки скреплён вечной службой господу нашему, — ловко ответил поп, не отпуская задницы. — Пошли на сеновал?! Ну, не хочешь, как хочешь. Я по делу пришёл.
— Какое у тебя дело, попяра? — усмехнулась работница. — Нешто молиться? Смотри, не устань, болезный. Али опять церкву попалишь?
— Слушай, у вас тут автоклав есть. Надо одну тряпицу там помучать. Что бы старой выглядела, да и продезинфицировать не мешало бы.
— Старый, опять не дело мутишь. Где твоя тряпица?
— Чёрт! — поп начал суетливо щупать карманы. — При входе, на подоконник положил. Надо срочно искать.

При входе, у ворот, сельский механик чинил трактор. Он стоял в лучах зимнего солнца и сосредоточено вытирал тряпкой какую-то вонючую масляную деталь, вырванную из внутренностей старого трактора «Беларусь».
— Тюю, капут моей тряпочке, торговец органами, — уныло сказал поп, вырвав труселя из рук незадачливого механизатора. Посреди изделия, аккуратно на причинном месте, красовалось чёрное жирное пятно из отработанного масла.
— А чо, я ничо, оно там лежало, бесхозное. Я смотрю – тряпочка, чистая. Это ж невидаль у нас, на фабрике, чистое, я и взял, — оправдывался механизатор.
— Ладно, пятно так пятно, пойдёт. Потащили в автоклав. Будет аутентичнее, — и поп с Клавой пошли в недра птицефабрики дезинфицировать труселя. У них был ровно час.


* * *
— Это прорыв, Елизваета! — поп изливал энергию на всю церковку, вытаскивая из труселей резинку. Труселя полиняли, обветшали, но масляное пятно посерёдке только заиграло новыми красками.
— Слышь, Лизавета? Это тебе не «айпад» ихнецкий, заграничный, не «нано» ихнее, московское. Это прорыв! Это наше, местное «нано»! Открытие года! Так и вижу телевидение, блоггеры, прости господи, и даже сам Патриарх! И все спрашивают «откуда» да «как». И тут я выхожу, аккурат на вот это вот крыльцо, скромный такой, с плащаницей в руках. Ты слышишь, неблагодарная?!

Елизавета — верующая, потому и автоблаженная, на общественных началах помогала попу убираться в церкви. Своим болезненным пресным видам попа не возбуждала и больше ползала раком по церкви с тряпкой в руках без шансов на продвижение вверх.
— Опять Вы, отец духовный, дурь безбожную затеяли, — откомментировала снизу Лиза.
— Но-но! Попрошу! Что вы, народ, о духовном знаете?! Вам лишь бы откупиться от грехов своих да опять водку пить да прелюбодействовать. А историю выучить, почитать святых и святые артефакты – так неееет, это не про нас!
— Учим мы всё, денно и нощно в молитве проводим, — не унималась Елизваета.
— Вот ведь упёртая коза! Даром, что в свои годы так уборщицей и вкалываешь. Слышала ты, смертная, про плащаницу?
— А то ж, кто не слышал! Плащаница господа нашего. Святая реликвия. Британские учёные доказали...
— Пидоры твои, эти британские учёные. С таким баблом можно и негра в папы произвести, прости меня господи ещё раз, раба своего. А кто Россию будет пиарить? Кто, эти москвачи? Я тебе как на духу скажу – ложили они на Россию с прибором, вороньё столичное. Так что только нам, грешным, уготован путь тяжёлый, но праведный, поднимать с колен, делать историю и гордость русскую взращивать. Ты готова, Елизаваета?
Женщина устало поднялась с тряпкой в руках и вопросительно уставилась на попа:
— Это хорошо, родная. Давай, освободи место в центре и притащи во-о-он тот стол, да протри его! Сейчас будем историю делать, а там и начальство не за горами, и новый джип.


* * *
Следующим утром в церкви было не продохнуть от народа. Всем было боязно после прошлого отжига, пожарники даже прислали машину, но было дюже интересно, что поп отчудит на этот раз. Внутри, в центре стоял резной стол, на нём – стеклянный колпак из химической лаборатории колбасного завода, а под колпаком – что-то похожее на жжёную тряпку. Поп выглядел торжественно и сверкал глазищами, как будто ему стало известно об обвале рубля, а он уже всё в баксы перевёл.

— Дети мои! В этот радостный, светлый день наш любимый Иисус Иванович обратил своё внимание на наш богом забытый приход! Свершилось! Благодаря вашим молитвам и подношениям, конечно.
Затем поп вышел в самый центр, к колпаку, и спросил громовым голосом:
— Любите ли вы Бога?
Народ опять занервничал. В толпе прошло шевеление. Кто-то выкрикнул:
— Дык, уж сдавали в этом месяце!
Сгорбленная бабка в первых рядах оправдывалась:
— Родной, по полтинничку уже скидывались на любовь, нешто ещё нести?
— Ага, старая карга, все по восемьдесят, а ты полтинником отделалась? — тут же справедливо заметил народ сзади.
— Ой, разве по восемьдесят надо было? Ой, а я не знала, старая.
— Да конечно, карга, не знала она, а ещё в первый ряд забурилась.
— Не ссорьтесь, дети мои, но отвечайте: верите ли вы в Бога нашего, дарующего нам щедро благодать свою? — остановил прения поп.
Народ забурлил пуще прежнего. Кто-то опять выразил волю народа:
— Да по сколько сдать-то надо? Не томи, батюшка!
— Всё растёт, как дальше жить, намедни гречку брала в сельпо... — слышалось из другого угла.
— Бензин, девяносто восьмой, уже как водка стоит за литр! А у меня жрёт, почитай, тридцать на сотку! — нёсся голос гнева их другого угла.
— Дети мои, а вот Бог любит нас, невзирая на курс доллара и то, что кто-то любит его на тридцать рублей меньше, — поп сделал ударение на последние слова и указал на старую каргу, которая засуетилась и попыталась пролезть назад, но задние ряды не пустили её, и вся толпа потешалась над ситуацией.
— Тише, тише, прихожане. Боженька послал нам невидаль! Случилось божественное этой ночью! Дети мои, благодать снизошла в наш медвежий угол!
Народ притих и внимал каждому слову попа.
— Сегодня ночью я увидел вещий сон о внедорожнике. Тьфу ты, оговорка по Фрейду, сон о благодати, конечно. Утром церква как бы светилась вся, а когда я вошёл, то увидел у иконостаса, тряпицу одну, старую, как сам Белый Свет. И я сразу понял, что приходил Он! Переодевался, кальсоны с начёсом, верно, надевал в наших-то сугробах, да и забыл свои тряпицы. Так что аллилуйя, у нас теперь своя святая плащаница! Нижнеблевковская Плащаница, как оно, а?!

Народ молча переваривал информацию. Поп удовлетворённо молчал. Как и ожидалось, вопросов, как именно появилась эта тряпица здесь, и как доказать, что она святая, не последовало. «Замечательно! Тупо! Круто», — ликовал поп. Но народ уже думал о другом: как быть с плащаницей, ибо такого чуда ни у кого в окрестных деревнях не случалось, и что с этим делать было решительно непонятно. Нет, ну было, что мироточила икона, обычно под праздники. Тут всё понятно: сдал денег на сотку больше, поцеловал икону, поставил свечку, и дуй домой. Но тут... Было мнение, что надо три раза пройти вокруг стола, по часовой стрелке и поцеловать реликвию. Другая часть говорила, что против часовой стрелки. Между группировками пошёл лай, мат и мордобой. Порешили мирно, что очередь будет прямая, от входа, с морозца, затем каждый сдаёт по полтиннику, покупает свечку, и целует плащаницу. И дует домой, к салу и самогонке.

Первой оказалась старая карга. Сдав тридцать рублей, она первая подошла к труселям, колпак сняли и она наклонилась для поцелуя:
— Батюшка, воняет соляркой, что в нашем ПАЗ-ике! — отпрянула от резкого запаха старуха.
— Всё нормально, бабушка. Это плащаница мироточила. Нефтью. Значит у нас нефть найдут, на твоём участке, и купят у тебя его за миллион рублей, построят тебе дворец и дадут огромный телевизор, чтобы эстраду смотреть, — нашёлся поп.
— Да ну? — округлила глаза старуха, и было видно, как в них промелькивают хоромы двухэтажные, телевизор, стиральная машинка и огромный телевизор с известным старушечьим певцом, поющим про шарманку.
— Ну да. Не задерживай давай. С тебя ещё двадцатка за сейчас и тридцатка за прошлый раз, — подталкивал поп старуху к выходу.
Следующая бабка наклонилась к труселям и тоже застыла.
— Что, старая, воняет соляркой? Знаю, это нефть нашли, горбатая разве ещё не растрещала? — лениво спросил поп, уже считая выручку.
— Не, тут чек, белый. На нём написано «Чебоксарский трикотаж», — бабка прочитала надпись на ярлычке и уставилась на попа.
— Ну да, а ты что хотела? Мы организация серьёзная, весь товар сертифицирован. Вот хочешь, я тебе на любую средневековую икону гигиенический сертификат покажу? То-то! Мы заботимся о вас. Следующий!

* * *
Через неделю у ворот церкви остановился лакированный чёрный джип с московскими номерами. Оттуда выскочили крепкие ребята в кожанках и важный московский чин в рясе. Поп понял – сейчас опять будут бить. Одна радость, что отнимать больше нечего.

— Привет, болезный, слыхал, что опять народ мутишь? — чин весело, насколько это можно сделать после многочасовой поездки, поприветствовал своего собрата по вере.
— Да я так, мелочишка на макарошки, — поп потупил взор и ковырял снежок сапожком.
— И как макарошки? Ездят? Литров восемь набирается в кастрюльку?
— Окститесь, товарищ начальник, такие макарошки только вашими молитвами раздаются. На что, кстати, мы, ничтожные, всё надеемся.
— И не зря надеешься, прохвост. Бучу замутил ты. Так бы надавать тебе по шеям да отпустить грехи, но ты, гад...
Поп вопросительно уставился на начальника.
— Ты почто, паскуда, в Твиттер свою плащаницу засунул? — спросил чин и треснул попа посохом по горбу.
— Ты зачем, тварь ползающая, ничтожная, свою плащаницу раскрутил по всему интернету, что все верующие дуболомы уже неделю в форумах только и трещат о твоей тряпке?
— Ну, все пишут, Президент пишет, вот и я написал, — бубнил поп.
— Президе-е-е-ент, — передразнил попа чин. — Ты откуда, ирод, тут интернет вообще взял? Мы же тебя специально в самую задницу сослали!
— А он на купол лазал со своим бесовским ноутбуком, крест как антенну использовал, — подсказала Лизавета, как раз выносящая в совочке сор из избы.
— Ай да фрукт! Ай, молодец! А знаешь, пёс смердящий, что из-за твоих проделок меня Сам вызвал! Говорит, доставить сюда плащаницу и сделать обряды, как подобает, по всем церковным канонам, с лобызаниями святой реликвии и всё такое. Я надеюсь, ты чистое полотенце под плащаницу приспособил?
Поп молчал. Одним глазом он пришибленно смотрел на московское начальство, а другим злобно на Елизавету.
— Да он... — начала послушница.
— Лизка, молчи! Христом-богом прошу, молчи, дурра-женщина!
— Да он труселя соседские взял, да ещё и грязные, небось, — сдала попа Елизавета.

Ту спасительную секунду, что москвичи интенсивно копили гнев, поп использовал, чтобы двумя гигантскими прыжками сначала исчезнуть за сугробом, а потом сигануть прямо в поле, и оттуда прокричать:
— Врёт она! Врёт, ваше высокопреосвященство!
— Держи гада! — заверещал московский поп своим холуям.

С трудом, по пояс в снегу, пересекая церковные задние дворы, поп думал: «И эти тупые, и те. И это прекрасно! Маленький свечной заводик, уважение паствы и Клава с птицефермы. Всё правильно сделал, старый чёрт, всё верно!».