Добавление комментария

Пермь - Одесса - Пермь

Наконец собрался сказать несколько слов о поездке в Одессу.
Три дня безоглядного счастья. Как в девятнадцать, только в тридцать три.
Неожиданно вспомнил, как это бывает. Хотя так не бывает.
Лёшке Караковскому спасибо - хоть фестиваль и не состоялся в том виде, как был задуман, но если бы не Лёха, очень много хороших людей не оказались бы в одно время в нужном (хорошем) месте. Одесситам Насте Яковлевой-Помогаевой и Коле, прекрасным и самоотверженным людям - респект отдельный!
"Львiвский" портер - это что-то, всем рекомендую. Впрочем, как и бессарабские вина.
Многокилометровые прогулки по Одессе - супер! Дерибасовская, Ришельевская, Приморский - кажется, там уже смог бы пройти с закрытыми глазами ))

Потом всё неожиданно кончилось. Счастье, море, деньги...
Приехал в столицу в четыре утра, с полпачкой сигарет переждал офигенную грозу на Бережковской набережной, под мостом. Зарядил на халяву в вокзальном туалете мобильник ~~много видел, много думал~~
Добрый grizzlins Пермяков занял денег на билет до Перми, попутно ославив алкоголиком, добрые Иринка Богатырева и Володя Жбанков накормили сырками и пивом, катали полдня на трамвае по Москве и заняли ещё сто рублей. Ехал ~~сутки~~ два часа до дому с двумя бутылками пива и ещё почти сутки с полбуханкой чёрного и бесконечным казённым кипятком. Было хорошо.

Потом стало дождь и +8, и это была Пермь. И она до сих пор есть.

Кроме переживаний и воспоминаний привёз из поездки с десяток стишков, некоторые выкладываю под кат:

***

Всё, что уложится потом

в скупые строки биографии:

«поэт преодолел надлом,

и полетели амфибрахии,

хореи с ямбами пошли,

и дактилические рифмы...»

и прочие айда-люли

литера-ведческого мифа…

Мы проживём и жизнь, и утро

обманываясь и любя.

Историки, пишите: тут-то

рождается поэзия!

В пробелах между «...-цатый - ...дцатый»,

«...десят такой - ...носто сякой»

распластанные — только цапай!

расплющенные — как доской

князья на ежечасной Калке

тоской о светлом, были мы

со стороны — мячи-скакалки,

а приглядишься: тьмы и тьмы...

Поэты, бездну прозревая,

и подвывая в темноте,

стихи нетленные слагают.

Как выясняется — не те.

Не те на следущее утро,

через неделю. Через год.

И чёрт его не разберёт:

на кой оно, такое утро?

Меж тем, себя не сознавая,

единственный родится стих.

Топ-топ, – и на своих двоих…

Молчишь, его не понимая.

Пермь – Одесса – Пермь

***

Старуха с козой.

Поезда, поезда, поезда...

Старуха в штанах,

телогрейке, босой

ощущает ногой:

дрожит, расступаясь, земля.

Старуха с косой.

Коза-дереза, тополя.

Поезда и туда и сюда,

в никуда.

***

Если честно, я б на улице уснул:

головою в небо, в белый звёздный гул.

-Ввух! – вздыхает море,

- Ты усни, усни! В черноморской соли

ножки протяни.

Мы тебя скатаем в дети-голыши,

искрами укроем, пеной распушим.

Лодкой у причала

всё начнёшь сначала;

галька шевельнулась, чайка прокричала.

Я уснул бы, честно, только гул

белый гул небесный смял и отпугнул.

***

В общем, тыдым-тыдым. Или херак-херак.

Можно дудуц-дудуц – но всё равно не так.

Поезд, уходя,

протягивает струну

типа стальной канат

как бы твою вину.

Оставшиеся ждут.

Уехавшие – нет.

Едущий видит свет,

который уже не тут.

Оставшийся молча плачет.

Укладывается в постель.

Сворачивается калачиком.

Чувствует: колыбель

раскачивается на звонкой,

как бы стальной струне.

Ноет ребёнок тонко

о тебе, обо мне.

Горло пережимает

наружу лезущий стон.

Уехавший вспоминает:

море. фонарь. перрон.

***

Свет мой, засыпая, уходя,

я боюсь об этом рассказать:

ни тебя не будет, ни меня.

Некого искать.

Будет море в крыльях стрекозиных,

будут камыши.

Ни тебя не будет, друг мой,

ни души.

Будут шорохи акаций ввечеру,

белых звёзд на небе толкотня.

Если я когда-нибудь умру -

ни тебя не будет, ни меня.

Обернусь овальной головой

в свете ослепительного дня.

Кто-то будет говорить с тобой.

Ни тебя не будет, ни меня.

***

Я склонен идеализировать

оставшихся за полосой:

губами памяти визировать -

люблю, постой!

Вот ты босая улыбаешься.

Вот детский сад.

Вот мама с папой обнимаются

сто лет назад.

Глаза зелёные и карие

ушедших дней

живут со мною на окраине

души моей,

и чем далече расстояние,

воспоминания милей:

расплывчатые названия

моих людей.

Моих покинутых и близких.

И одиночество сильней

непрекращающейся жизни

с мечтой о ней.

***

Доченьки или мамочки, -

ныне на смертном одре, -

цыпы, отличницы, самочки,

беды-оторвы и дамочки,

таете все в череде.

Светленькие панамочки

в детском ещё саду.

Совочки, смешные замочки –

так я по вам и иду.

Бантики. Фартучки белые.

Теплоход. Выпускной.

То ты со мной и делала,

жизнь, что и я с тобой.

Феи общажные важные.

Рейды ментов и коменд.

И непременное бражное:

надо ловить момент!

Следом пришли девяностые

вымороченные года.

Мы уже взрослые, взрослые.

Любишь? Люблю тебя, да.

Боже, верни мне всякую,

чтобы простила меня!

Прожил бы жизнь инакую

до последнего дня.

Корчусь и выворачиваю

сам себя наизнань:

что-то кому-то значу я –

неудачник и пьянь?

- Буль! – отвечает капельница.

- Шшш! – говорит тишина.

Есть ещё мальчик, кажется,

и далеко жена.

Разве я не был честным,

сколько хватало сил?

Думал известным местом,

стихами благодарил,

и, не ища корысти,

был я таков, каков:

жизни эквилибрист и

злой сопрягатель слов.

Ныне, в конец отчаясь,

вслух я проговорил:

Господи! Кроме себя

никого

не любил.

***
"С любовью к родине,

к Пермскому краю..."

Угораздило, блядь, родиться

в этой Богом забытой глуши,

где лоснятся от гордости лица

за родные шиши-камыши.

Сотни вёрст отмотать или тыщи,

чтоб опять возвращаться туда,

где от голода корчатся нищие,

где из крана гнилая вода,

где баблом умываются суки,

и, каков бы ты ни был поэт,

пожимать эти липкие руки –

невозможный, но верный ответ.

В этом городе косноязычном,

позабывшем приличную речь,

я живу, ненавидя привычно,

и молю: «Не калечь, не калечь!

Разве мало тебе, кровососу,

испитых и седых развалюх,

променявших святые вопросы

на величие признанных шлюх?

Отпусти меня, падла, я – лучше!

А не хочешь – так лучше в ножи!..»

Но презрительны камские тучи,

деревянные злые божки.

***