Почему являюсь я роком - Отель разбитых сердец. Часть восьмая
April 29th, 2015
09:58 am

[Link]

Previous Entry Add to Memories Tell A Friend Next Entry
Отель разбитых сердец. Часть восьмая


Товарищ У

ОТЕЛЬ РАЗБИТЫХ СЕРДЕЦ
Записки пациента

Продолжение

8. КОМПЛЕКТ

Прощание с собратьями было трогательным. Последним, разумеется, уходил Хромой — единственный помимо меня ветеран Отеля. Впрочем, рядом со мной, Робинзоном Фариа, он был безнадёжный желторотик. На улице завывали ветра, по стёклам хлестали свирепые поллюции дождя. Уйти на прогулку было невозможно, и весь день я просидел в палате в компании трёх полупаралитиков и одного соплежуя.

Развалина вёл себя как обычно, то есть плохо. И даже хуже обычного: в компании двух коллег он совсем распустился. Хорошо ещё, что я пользовался у него авторитетом и время от времени мог призывать его к порядку. Деливший с Развалиной постель Жертва очень быстро научился у него плохому. Старики матерно общались, капризничали, ворчали, срыгивали, пердели и синхронно загаживали территорию подле своего новобрачного ложа. Пол вокруг кровати на несколько метров был залит их совместной, братской мочой; утки, ватки и объедки живописно валялись в лужах, репрезентуя откровенную и эпатажную антиэстетику декаданса.

Настоящий сюрприз преподнёс ушастый дедушка, тот самый, что плача просил сладенькой водички. Прытко перебравшись на удобную постель Хромого, он заорал в мою сторону:

— Парень! Иди сюда!

Я подошёл.

— Ты ж ходячый? Сходи купи мне водицы сладенькой!

— Закрыто, дед. Закрыт уже буфет. Хочешь, из чайника наберу — возле столовой стоит.

— Да не надо, я сам наберу.

— А ты что, сам ходячий?

— Почаму не ходячый? — даже обиделся дед. — Очань даже ходячый. Мне восемьдесят тры гады, а я всё сам по хозяйству и на мотокосилке весь свой огород обрабатываю. Усё этими руками.

— Слабый ты какой-то был вчера.

— Это я просто выпил, с лисапеда свалился и в грудях запекло. А так я усё сам.

Знающим людям знакома эта коварная деревенская тактика: в чужом, враждебном городе, перед лицом угрозы потеряться и быть забытым, прикинуться беспомощной овечкой, невинным одуванчиком. А потом освоился, и «парень, сходи купи мне». Тактика правильная: сердобольные люди так и бросаются помогать. Скажем, когда дедушка решил перебраться на койку Хромого, медсёстры буквально на руках его туда перенесли, жалея.

Вечером к старичку с ушами пришла бабка. Великодушие и обида боролись в её душе. «Ешь!» — ожесточённо тыкала она ему в рот собранные дома скарбы. «Сала ты мне не принесла», — капризничал старик. — «А ще чего ты хочешь? Сала ему. И бутылку на закуску к салу!» — «Рыба не солёная». — «А то тут можно табе солёное делать. Ето кардиология. Здесь солёного не будет. Хочешь солёного. Так, давай картопли поешь»… [http://www.tov.lenin.ru/ideas/hotel/babka.mp3 ]

Из дальнейших разговоров бабки вытекало, что дедушку она подозревает не только в чрезмерном пьянстве, но и в бессовестном кобеляже: дом оставил, напился пьяный, по бабам поехал на велосипеде своём… И этого-то деятеля, наломавшего дров, персонал и пациенты считали выжившим из ума паралитиком! Вот оно, непревзойдённое деревенское искусство мимикрии!

Уходя, бабка была по-прежнему скорбна и отстранена. «А буську мне на прошчание?» — игриво спросил её дед, чмокнув воздух. — «Пусть бабы твои тебя цалують! Пьянтос! Глаза б мои тебя не бачыли!»

Пройдя к двери, она обернулась и вежливо обратилась к остальным, невольным свидетелям любовной драмы:

— Всего вам хорошего! Будьте здоровы! Крепитеся!

— Так ты по бабам ходишь, дед? — спросил у старика с ушами Жертва.

— Мне восемьдесят тры! Зачэм мне это надо!

— Ну и мне восемьдесят тры.

Я отметил, что ровесник лежит через три кровати от ушастого, ещё и скрытый развалинами Развалины; и тем не менее, ушастый, заставивший всех считать себя глухим, отлично услышал его вопрос.

К вечеру подселили трёх толстяков. Едва взглянув на них, я понял, что храпа не миновать. Один, пузыреобразный, красный, раздуваемый изнутри, сразу предупредил:

— Храплю я… Очэнь громко! Конопляное масло взял с собой на ночь принять, но оно по правде не помогает.

Залпом выпил пузырёк, скривился и сказал:

— Фу-у, гадость!

Освежив свой опыт человеческого общежития, многолетний затворник и мизантроп, я усвоил заново несколько азбучных истин. Люди — как державы: если хочешь иметь личное пространство, в которое никто не полезет, лезь к соседу. Не думай, что тебе удастся, огородившись, индивидуально отлежаться без чужих вмешательств. Лучшая защита — нападение: строй соседа, строй другого, устанавливай свои порядки. Но делай это не глупо, одними лишь истерикой и нахрапом, а комбинированно, как учили Лиддел Гарт, фон Клаузевитц и Сунь Цзы. Нужна твоя помощь — помоги, однако по носу щёлкать не забывай.

С новичками нужно построже; если хочешь вогнать их в нужные рамки, куй пока горячо, пока они ещё не освоились. Поэтому я для острастки рявкнул на очень большого студенистого толстяка, вздумавшего сложить свои пожитки возле моей тумбочки, запретил Пузырю материться при медицинском персонале и устроил образцово-показательное проветривание комнаты несмотря на всеобщие стоны и аханья. Развалина, разумеется, стонал и ахал больше всех. Старики, впрочем, были уже неплохо обучены, я устроил им показательный курс молодого бойца ещё тогда, когда понял, что уйдут Хромой и Лёня, и я останусь один с этой золотой ротой.

Студенистый толстяк был довольно странно одет в очень короткую майку, этакий топик, и тугие штаны. Отовсюду из одежды марсианскими розовыми побегами вываливалось его победительное тело, ушедшее главным образом в живот. Едва он лёг в койку, раздевшись до теснейших трусов и не стесняясь при этом медсестры, как сразу выставил брюхо и с каким-то даже сладострастным ожиданием спросил у неё:

— А в живот уколы будут?

— Будут, будут, — нехорошо усмехнувшись, успокоила она.

Итак, отныне нас было восемь штук. Комплект.

Палата наша, построенная во мрачные годы Советской власти, явно была рассчитана на четыре койки, однако молодые посткоммунистические страны, избавившиеся от тоталитарных пут, как известно, ударными темпами изживают в себе совок, так что восемь значит восемь. Не двенадцать — и на том спасибо.

Ночь по обыкновению прошла мучительно. Развалина матерился и стенал, и, вдоволь поделившись своими неприятностями с соседями, уполз делиться с медперсоналом, щедрый. Пузырь делом доказал, что он человек слова, и храпел так, что казалось, что в животе у него сношаются поросята [http://www.tov.lenin.ru/ideas/hotel/hrap.mp3 ]. А утром, часов в шесть, я проснулся от его громкого вопроса:

— Ци я храпел?

— Храпел, храпел, — зашелестели со всех сторон слабые, непроспавшиеся и непрокашлявшиеся голоса.

— Сразу захроп? — продолжал громко вопрошать он.

— А ну тихо! — заорал я на всю палату. — Мало того, что ночью спать не дал, так ещё и утром продолжаешь.

Пузырь затих. Увы, ненадолго: буквально через минуту он уже хрюкал в лучшей ночной традиции.

Утром подошёл к радиоприёмнику, строго до того мною табуированному, и давай крутить ручку.

— Ты что затеял?! — кричу. — Ночь прохрапел, днём решил брехучкой нас пытать? Не нужно этой херни!

— Тебе хорошо: компьютер достал и играешься, — возразил он. — А нам что делать?

— Книжку почитай.

Пузырь оставил попытки, пошёл к своей тумбочке и действительно вынул оттуда старую книжку, явно прихваченную из домашних макулатурных залежей. На обложке был нарисован истребитель с красными звёздами на крыльях, сбивающий немца в воздухе. «И. Г. Драченко. На крыльях мужества», — гласила надпись. Вздохнув, Пузырь сел за стол, раскрыл это интереснейшее произведение и уже через пару минут храпел, уткнувшись репой в раскрытую книжку. «Есть читать», — с удовлетворением отметил я.

Вообще он был неплохой дядька, как и остальные два толстяка, только вот с храпом этим настоящая беда. Он и сам сокрушался, а что делать? Думаю, вся палата на койках прыгала, когда он выписывался.

В день моего ухода он спросил у меня:

— Вов, не против, я уключу радио?

— Включай, включай, Ванюша, включай, родной! — затараторил ему я. — Погромче включай! Хоть на всё отделение, милая дуща, дорогой ты мой человек! Ухожу я! Скоро ухожу! Совсем чуть-чуть осталось!

Вспоминая сейчас ощущение грядущей свободы, я задумчиво пролистываю исписанные страницы тюремных тетрадей. Как хочется прямо сейчас закончить и отложить написанное в сторону! Но упускать ничего нельзя, и я продолжаю.

Кому-то покажется, может быть, что в своих записках мемуарист издевается над страданиями, болью и немощью. Поверьте, это совсем не так! Но без чувства юмора и здорового цинизма в этой юдоли скорби труднее стократ. Даже на краю могилы эти вещи будут нелишними, по отношению к окружающим ли, к себе ли.

Обилие мата и пердежа на страницах повествования также не ставьте в упрёк автору. В ковбойских салунах, как известно, висело объявление: «В пианиста не стрелять, играет, как умеет». Автор тоже пишет, разумеется, как умеет, но прежде всего — пишет правдиво. Что было, то было; что преобладало, то преобладало.

— Владимир Владимирович, — обращается ко мне неугомонный Развалина. — А зачэм ты сегодня ходил у душ? Ты ж три дня назад ужо ходил туда.

— Я вообще каждый день хожу.

— А зачэм ты кажный день ходишь у душ?

— Как зачем? Чтобы быть чистым. В идеале два раза нужно ходить: утром и вечером, ну, здесь хорошо и один прорваться.

— Так ты и так чыстый. Не кажный день же.

— Ну, считайте, что хожу потому, что нравится мне.

— Дома в душ надо ходить, — встревает студенистый толстяк. — А из этого душа мало ещё какую заразу принесёшь.

— Не будешь мыться — точно принесёшь. Чистота — залог здоровья, это ещё с детства должно быть всем известно. К тому же я, например, месяц здесь кукую. Посмотрел бы я на вас, салажат, кабы месяц вы не мылись.

На этом я заканчиваю глупый разговор, утыкаясь в своё писание. Писание не идёт. О странные, дремучие люди! — думаю я. — Мракобесные, дезориентированные, неряшливые! Живущие яко в тумане, те, для кого что Пасха, что Радуница, что Первомай! В добрый час, для такого уровня сознательности, дисциплины, гигиены, взаимопомощи живём мы даже чудесно. Электричество, отопление, канализация. Канализация нужна: пусть и не моются, но какают же. Чудесно живём, проедая богатейшие, как оказалось, советские остатки: этого не понимают, и очень зря. Это скоро станет ясно. Когда уже полностью проедим. Как ясна уже многим миссия Советской власти, сумевшей почти каждого из этих сыроватых людей научить читать и почти каждому подтереть нос.

С внутренним хохотом думаю я о сунувшихся сюда немцах, гениях орднунга: это здесь-то они хотели что-то внятное организовать, в этих-то заколдованных краях очарованных странников? Ну понятно, они иллюзий не питали и ставили своей задачей организовать прежде всего демонтаж и утилизацию населения, а затем уже обустроить для себя пресловутый лебенсраум. Примерно такую задачу ставят и сегодня, после майдана, прогрессивные европейцы для славянских земель. Только вот во всеобщей фантастической иррациональности и эта цель становится фантастической. И недостижимой. Врёшь, не возьмёшь! Не будет тебе лебенсраума!

Так, с философско-гигиенических рассуждений, довольно неторопливо, благостно и типично, начинается новый день. Вокруг тоже всё как обычно. Развалина аккуратно протирает очки об одеяло соседа, задумчиво приговаривая: «Пиздец мне. Сдохну нахуй». Сопля же, выдрессированная, о мою не смея, вытирает после жирной рыбы руки о собственную простыню. На оной простыне лежит просаленная газета с очистками. Утро как утро. События, впрочем, развиваются стремительно.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

1. День рождения Атоса
2. Кавалеры Ордена трёхлитровой банки
3. Вернёмся к нашим светлячкам
4. Будни
5. Профессиональный пациент
6. Околопасхальное
7. Период Руины

Tags: , , , , , , , ,

(Leave a comment)

My Website Powered by LJ.Rossia.org