Мэллори. Индоевропейский феномен . часть 2
КУЛЬТУРА ПРОТОИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ


Любая попытка преобразовать представления о народах - носителях протоиндоевропейского языка в археологические понятия должна соотноситься, насколько возможно, с лингвистическими данными. Только таким образом можно избежать сложных и ненадежных допущений относительно культуры или физического типа протоиндоевропейцев, а также формирования археологического решения, игнорирующего лингвистические подходы к проблеме. Лексико-культурный анализ, методика, которая предоставляет широкий диапазон дат, связанных с протоиндоевропейским языком, является, очевидно, одной из процедур соотнесения лингвистической информации с археологическими данными. Такой подход, возможно, не даст полной картины доисторической культуры, но может идентифицировать некоторые категории материальной культуры, окружающей среды или социального поведения, с помощью которых археолог может попытаться отличить одну доисторическую культуру от другой.

Климат, в котором жили протоиндоевропейцы, не сильно отличался от современного, им, очевидно, были знакомы как снег, так и жара. Окружающая их среда включала реки, леса с разными деревьями (Friedrich, 1970), среди которых были по крайней мере береза, дуб, ива, ясень и, возможно, тис и сосна. Наличию бука (соответствующее слово есть только в европейских языках и даже в них -с сомнительным начальным пониманием) придавалось большое значение, так как обычный бук не произрастал к востоку от линии, соединяющей Балтику с нынешней Одессой. Это, как предполагалось, являлось доводом к пользу расположения прародины в Центральной или Северной Европе, однако известно, что другие виды бука растут вдоль побережья Черного моря и на Кавказе, хотя происхождение этого слова может быть более поздним по сравнению с протоиндоевропейским периодом.

Перечень диких животных, обычно относимый к протоиндоевропейскому языку, включал таких животных, как выдра и бобер, а также волка, лисицу, медведя, рысь, лося, благородного оленя, зайца, ежа, мышь и, возможно, косулю. Наиболее важный реконструированный ихтиологический термин - «семга» (Salmo salaf), что, следовательно, вновь указывает на Северную Европу как на языковую прародину (ТЫете, 1954). Однако слово это могло означать и форель - вполне обычный вид для всей Евразии (Diebold, 1976).

В перечень слов, обозначавших домашних животных, входил крупный рогатый скот. Согласно хорошо выполненной реконструкции, этот перечень содержал несколько разных корней, таких как корова, вол и бык, а в индийской и греческой языковых группах используется тот же термин для обозначения жертвоприношения крупного рогатого скота. Подтверждено наличие понятий «овцы», «ягнята» и «коза», а также множества родственных слов, которые вместе со словами, обозначающими свинью и собаку, вероятно, должны быть включены в указанный перечень. «Лошадь» (англ. horse) является ясно реконструируемым термином, который встречается в разных лингвистических группах и языках (например, в староирландском - эч (ech), латинском - екуус (equus), греческом микенского периода - и-ко {i-qo), иероглифическом лувий-ском - асува (asuwa), староиндийском - асва- (dsva-} и «тохарском В» - якве (yakwe)). Это, вероятно, наиболее «диагностируемый» вид, так как распространение и дикой, и домашней лошади в неолите и начале бронзового века ограничивалось Евразией. Лошадь не была известна к югу от Кавказа до примерно 4000 г. до н.э. и незадолго до 2500 г. до н.э. в Иране или Индии, что чрезвычайно затрудняет отнесение прародины индоевропейцев на юго-восточную периферию. То же можно сказать и об Анатолии в период до второй половины IV тысячелетия до н.э.; лошадь была неизвестна и в Греции приблизительно до 2000 г. до н.э. Свидетельства присутствия лошади обнаруживаются дальше к северу Юго-Восточной Европы, но они обычно связываются с распространением одомашненных лошадей на территории современной Украины.

Существует традиционный взгляд, согласно которому протоиндоевропейцы использовали лошадей. Он в значительной степени базируется на допущении о том, что им была знакома одомашненная лошадь. Этот термин обычно воспринимается именно в таком смысле, и хотя трудно доказать, что протоиндоевропейское слово эквос (ekims) означало «одомашненная лошадь», существует дополнительное свидетельство в пользу такого мнения. Ко времени, к которому относятся самые ранние исторические документы, все слова, родственные слову «лошадь», естественно, относились к одомашненным лошадям. Имеется соответствие между литовским и староиндийским словосочетанием «хвост лошади». Кроме того, в латинском языке слово «домитор» (domitor) и в родственном ему санскритском слово «дамитар» (damitdr-) означают человека, который «приучает (обучает) лошадей», а устная форма означает «обучение лошади» в староирландском и других языках. Дополнителые лингвистическое подтверждение можно получить из церемонии инаугурации, известной в древних Индии, Риме и Ирландии, которая включает соединение правителя с лошадью; кроме того, элемент «лошадь» часто присутствует в личных именах индоевропейцев. Следовательно, перед отмеченной лингвистической дивергенцией те, кто населял индоевропейский континуум, были очень хорошо знакомы с домашней лошадью. Примерно около 4000 г. до н.э. центр одомашнивания лошади должен был располагаться в степи и лесостепи между Днепром и Уралом.

Экономика также включала сельское хозяйство, хотя трудно идентифицировать виды зерновых культур точнее общего названия «зерно». В европейских языках существовали названия, означавшие «ячмень» и «овес», но родственные им понятия отсутствуют в азиатских языках. Имелись также названия сельскохозяйственных орудий, связанных со сбором урожая и обработкой растений, - серпа, зернотерки и, возможно, наиболее легко определяемого -плуга, который, как принято считать, отражает сельскохозяйственные методы, несколько более прогрессивные по сравнению с поздним неолитом.

Набор слов, относящихся к поселениям и архитектуре, к сожалению, не особенно четко выявляется. У предков индоевропейцев явно были дома, поскольку существуют, например, латинский «домус» (domus), русский «дом», армянский «тун» (tun), староиндийский «дама» (ddma-), которые были организованы в большие поселения или деревни. Несколько названий указывают на наличие представления о замкнутом пространстве: старонорвежское «гардр» (gardf) - забор, русское «город», хеттское «туртас» (gurtas) - цитадель, староиндийское «грхи» (grhi-) - дом, «тохарское В» «керсийи» (kerciyi) - дворец, а также, вероятно, об укрепленных местах проживания, корни которых к тому же указывают па возвышенное место, такие как литовское «пилис» (pilis) - форт, греческое «полис» - город, староиндийское «пур» фиг) - форт, фракийское «бриа» (brio) - форт и «тохарское В» «райи» (riye) - город.

Свидетельства о наличии ремесел ограничены, они относятся к гончарным работам и работам по дереву, а также к некоторым индивидуальным инструментам, например, шилу и точильному камню, или украшениям вроде бус: например, албанское «варг» (varg) - нитка бус, «тохарское В» «варки» (warke) - бусы. Естественно, есть свидетельства о различных предметах одежды: латинское слово «вестис» (vestis) и «тохарское В» «вастси» (tvastsi); деталях одежды -литовское слово «юоемуо» (juosmuo) и авестийское «ях» (yah) - ремень. Металлы не имеют точных обозначений, но соответствия, такие, как латинское «аэс» (aes) - бронза, готское «аиз» (aiz) - руда и староиндийское «аяс» (dyas-) -металл, железо, предполагают знакомство по кра иней мере с одним металлом, возможно медью, хотя имеются надежные свидетельства знакомства и с золотом (латинское «аурум» (аигит), «тохарское В» «вас» (was) и серебром. Так как медь и в меньшей степени золото известны нам по стоянкам на большей части территории Евразии начиная с неолита, то складывается впечатление, что знание серебра было ограничено примерно до 3500 г. до н.э. регионами Кавказа, Черного моря и Юго-Восточной Европы, включая эгейский регион (Mallory & Huld, 1984).

Существовало множество технологических терминов, которые могли относиться и к хозяйственной, и к военной деятельности. Они включают слова для обозначения таких предметов, как «нож», «копье» (староирландское «гае» (gae) - копье и староиндийское «хесас» (hesas-) - метательный снаряд), «лук» (греческое «биос» (bios) - тетива и старой! щийское «джайя» (jyd) - веревка для лука, тетива), «стрела» (греческое «иос» (ios) и староиндийское «ису» (isu-) и «топор» («тексо» (tekso-). Одно слово, вероятно, связано с войной - «(х)нси» ((h)nsi-) - «меч», что подтверждается таким же значением латинского слова «энсис» (ensis) и санскритского «аси» (asi-). Это слово создает некоторые трудности при интерпретации, так как мечи не были известны в период неолита, данный тип оружия вообще относят к позднему бронзовому веку. Непросто найти соответствие для протоиндоевропейского слова «меч» до дивергенции протоиндоевропейского языка, но недавняя находка медного меча в могиле вблизи поселка Новосвободная на Северном Кавказе, датируемого концом IV тысячелетия до н.э., является свидетельством в пользу такой исключительной возможности. Более вероятной, однако, является эволюция первоначального значения слова «нож», отмечаемая в некоторых индоевропейских языках; например, староанглийское слово «сиакс» (seax) означает «нож» и «меч», и в данном случае это подтверждается родственным словом «аси» (asi-) на языке пали, которое тоже означает «нож».

Транспортные средства протоиндоевропейцев включали как лодки (староирландское «нау» (паи), латинское «навис» (navis), старонорвежское «нор» (nor), староиндийское «нау» (паи-) и т.д.), так и колесные повозки (слова, обозначающие колесо, оглоблю и езду на телеге) и пару запряженных волов. Предполагается, что эти слова относятся скорее к тяжелым колесным повозками или телегам, запряженным волами, чем к более легким колесницам, запряженным лошадьми. Свидетельства о наличии колесных транспортных средств встречаются начиная с IV тысячелетия до н.э. на территории от Центральной Европы до степей и далее до Месопотамии.

В индоевропейской терминологии слова, обозначавшие отношения родства и брака, указывают на общество с доминированием мужчин, в котором мужья приобретали женщин себе в дом с помощью некоторой формы обмена подарками. Лексика заметно подчеркивает роль мужчин, и хотя часто используется термин «патриархальный», он мало значит при отсутствии доказательств существования явно матриархальных обществ. Есть некоторые данные о вождях сообществ, хотя трудно точно определить их общественную роль. Совпадение значений слов, обозначающих «поселение» и «клан», показывает, что протоиндоевропейское слово «уик> (wik-) относится к такому сравнительно большому родовому образованию, как клан. Часто упоминаемое соответствие между староирландским «ри» (п), латинским «реке» (rex) и староиндийским «радж» (raj-), означающими «властитель», оспаривается на том основании, что упомянутое индийское слово не может соответствовать западноевропейским словам, связанным с понятием «королевство» (Scbarfe, 1985). Существует также несколько терминов, связанных, очевидно, с военными институтами: например, протоиндоевропейское слово «кор» (qor-), видимо, лежит в основе среднеирландского «куир» (cuire) - отряд, толпа, старонорвежского «херр» (herr) - армия, литовского «карас» (kdras) - война, армия, греческого «коиранос» (koiranos) - командир и староперсидского «кара» (kara-) - армия, люди.

Поддаются реконструкции также термины, связанные с божествами и общей сферой верований; они включают бога неба - индийского Диаупитара (Dyaupitdr), греческого Зевса-«патера» {Zeuspater) и латинского Юпитера (Jup-pitef), духов - старонорвежского «асе» (ass) - бог, староиндийского «асу» (dsii) - могучий дух; старонорвежского «драугр» (draugr) и староиндийского «дру» (dru-) - призрак, а также общие представления о благоговении, почтении, священном и социально-религиозные понятия, касающиеся закона, порядка, обязательства и т.д. Действовавшие религиозные обряды могут быть поставлены в соответствие с латинским «дапс» (daps) - жертвенная пища, староанглийским «тайбер» (fiber) - жертва, армянским «таун» (tauri) - банкет и «тохарским А» «тап» (tap-) - пища. Имеются также свидетельства ритуалов употребления напитков, таких, как греческий «хеума» (kheuma) и староиндийский «хоман» (khomann) - возлияние.

АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА

Применение методов археологии при исследовании проблемы языковой прародины и процесса распространения различных индоевропейских языковых групп сильно ограничено тем, что результаты применения этих методов являются скорее вероятными, чем вполне определенными, поскольку археология без помощи текстовых документов и только на основании остатков материальной культуры, хозяйственной деятельности или социального поведения в принципе не может выявить, на каком языке говорили люди. Кроме того, поскольку представляют интерес данные о миграциях, процесс распространения языков не должен приводить к явным несоответствиям археологическим находкам.

Первоначально считалось, что различные «ветви» индоевропейских народов сформировались на их прародине, при этом, например, кельты отправились на запад, а индо-иранцы - на юг и восток. Современная модель индоевропейских экспансий исходит из того, что лингвистический континуум увеличивался в размерах до тех пор, пока процессы дивергенции не стали разделять его на все более удаленные группы. Эта экспансия требовала не только миграций на большие расстояния, но и незначительных перемещений населения и менее тесных контактов, при которых периферия постепенно абсорбировала неиндоевропейских соседей. Следствием этого эффекта бильярдного шара должно было быть отсутствие каких-либо признаков, отмечающих направление переселения индоевропейцев с их прародины к местам последующего проживания. Каждая постепенно ассимилировавшаяся подгруппа могла сохранить достаточную часть собственной культуры, поэтому языковые изменения могут быть без особых трудностей выявлены среди археологических да! шых.

Представляется целесообразным кратко рассмотреть процесс изменения языка начиная с его основ. Индоевропейские языки распространялись на новых территориях социальными группами, отношения которых с окружающим населением могли быть очень разными. В некоторых случаях распространение языка, вероятно, происходило в регионах с такой низкой плотностью населения, что индоевропейцы стали быстро составлять большинство. Такой процесс мог происходить, например, при расселении степных скотоводов в азиатском степном регионе, где их система хозяйствования могла прокормить гораздо более многочисленное население, чем коренное население охотников-рыболовов-собирателей того времени. Согласно другому предположению, выдвинутому К. Ренфрю (Renfrew, 1987), индоевропейские языки распространялись первыми земледельцами в Европе, которые постепенно ассимилировали любые мезолитические народы благодаря более продуктивной системе хозяйствования и более высокой рождаемости.

Второй путь распространения языка включал перемещение индоевропейских меньшинств в занятые другими народами территории. Если это приводило к распространению нового языка, что иногда называется «господством элиты», то меньшинство силой или путем экономического давления подчиняло коренное население, которое затем принимало язык пришельцев. Если бы эта модель полностью соответствовала археологическим находкам, то следовало бы ожидать обнаружения свидетельств об особом положении индоевропейцев, например, элитных захоронений или иерархических поселений. К сожалению, экспансия языка меньшинства не обязательно должна быть тесно связана с простыми археологическими моделями. Наиболее вероятным представляется, что лингвистической ассимиляции неизменно предшествует двуязычие общества -период, в течение которого коренное население говорит и на собственном языке, и на языке пришельцев. Постепенная ассимиляция коренного населения происходит по мере того, как оно во все большем объеме начинает использовать новый язык в ситуациях, когда есть выбор, на каком языке говорить. Можно ожидать, что с течением времени язык пришельцев распространялся в различных сообществах. Например, индоевропейский язык мог первоначально использоваться при обмене или торговле, которые индоевропейцы контролировали, как и выбор языка межнационального общения. Он мог также служить языком военных сообществ, которые, согласно некоторым данным, являлись индоевропейским нововведением. Кроме того, престижные религиозные церемонии, по-видимому, выполнялись на индоевропейском языке. В конечном итоге число ситуаций, в которых использовался местный родной язык, сокращалось, и он оставался лишь домашним языком, на котором говорило только старшее поколение, а затем и вообще выходил из употребления. Поскольку этот процесс длился в течение многих поколений, вряд ли можно ожидать, что археологические находки остатков материальной культуры будут зеркально отражать столь медленные изменения в обществе. Действительно, повседневное использование элементов материальной культуры коренных народов пришельцами - индоевропейцами, могло маскировать всю картину событий. Эти оговорки, конечно, не устраняют необходимости получения конкретных археологических данных о том, что люди переместились из одного пункта в другой и распространили свой язык.