Проснулся я раньше подъёма по расписанию, часов в шесть. Поскольку ни часов, ни мобилки с собой не было, время суток можно было понять лишь по цвету неба за окном. Вскоре рассвело, народ начал просыпаться, в коридоре начала скапливаться местная студентота.
Тут к нам в палату заглянула очень миленькая девушка в медицинском халате на голое тело. Сначала я решил, что это студентка ошиблась дверью, но нет, та решительно подошла ко мне, представилась и сказал, что она — мой лечащий врач. Я опешил и как-то даже частично лишился дара речи. В принципе, в реанимации я привык, что здесь персонал только в прошлый четверг встречал своё двадцатилетие, и даже успел в какой-то мере поиграться с ними в доктора. Но вот чтобы и лечащий врач был младше меня — это стало полным потрясением устоев. В результате разговора почти не сложилось, я никак не мог порвать шаблон и осознать, что мне теперь надо будет ежедневно ей рассказывать о цвете своего стула и прочих вещах, о которых с девушками такого возраста разговаривать не принято.
Поняв, что конструктивной беседы со мной не получится, Ирина Васильевна померила мне давление, пощупала за ноги и за печень, после чего упорхала в другие палаты. Я остался в прострации, осознавать всё это. Через полчаса она вернулась и задала вопрос в лоб: нет ли у меня ещё каких вредных привычек? Я задумался, о каких привычках она говорит. Рассказывать о том, что я люблю ковыряться в носу или долго сижу за компьютером — наверно это было не то. Про алкоголизм она уже в курсе, если удосужилась прочитать историю болезни. Видя, что я впадаю в долговременный hibernate, она начала подсказывать: «ну там курили, наркотики какие принимали?» Рассуждать о том, что и где я курил, я не стал, а просто ответил примерно в таком духе:
Только алкоголизм!
Удовлетворившись ответом, Ирина Васильевна умчалась опять.
Мне же в скором времени стали делать капельницы, по две в сутки. Плюс уколы. Плюс таблетки. В общем химизировали со всех сторон. Но главная подстава была всё же в капельнице — лекарство было с мочегонным эффектом. К тому времени, как баночка докапает, ссать хотелось так, что сводило живот. А с учётом того, что ходил я ещё еле-еле, то к моменту достигания толчка в глазах уже начинало темнеть. Впрочем, «жить захочешь — и не так раскорячишься». Через 3-4 дня до сортира я носился уже вполне бодро.