Глава №12 История одного обмана (Часть вторая)
В доме, где он остановился, всё было как обычно. Жёны его пререкались между собой, особенно Марфа буквально бросающаяся на Марию, по обыкновению попрекающая её тем, что она совершенно не занимается хозяйством. Апостолы предавались обжорству, пьянству, безделью и бессмысленным дискуссиям, за исключением сурового Петра, который по старой солдатской привычке начищал свой меч, внимательно следя за происходящим, и старательного Иуды, который что-то усердно считал в своих гроссбухах, традиционно скорбя над сумами расходов.

Еуша сел на своё место, внимательно разглядывая своих соратников и прикидывая – как они поведут на предстоящей акции? Увы, выводы были явно пессимистические. Он было уже начал думать – не отложить ли, пока не поздно, захват Храма на годок, другой, но насмешливые прокуратор и его колдунья так и стояли перед его глазами, и, стыдно сказать, больше всего он после разговора с ними боялся упасть в их мнении.

Сзади послышались визгливые бабские крики. Похоже, Мария с Марфой сцепилась не на шутку. Ссора произошла из-за нардового мира. Пока Марфа хлопотала по хозяйству, Мария, как обычно, мучимая бездельем, села расчёсывать свои густые кудри гребнем смазанным миром. Увидев это, Марфа взорвалась – ничего не делает по хозяйству, только миро переводит! Марфа бросилась отобрать кувшин с миром, но Мария схватила его и кинулась бежать. Марфа дёрнула убегающую Марию сзади за платье, и та, не удержав равновесие, в падении разбила алавастровую вазу прямо об голову Еуши, облив его всего драгоценным маслом.

Мария, плача, в ужасе бросилась перед Еушей ниц прямо в натёкшую с него липкую лужу, и стала, дабы загладить вину, своими длинными и густыми волосами размазывать по его ногам растёкшееся миро.

Потрясённый ударом, Еуша молча сидел, крепко схватившись руками за поручни кресла, чтобы не свалиться с него от головокружения. Наступила тяжёлая тишина. Все в ужасе ждали, что же последует за потерей столь значительной части общака.

Первым не выдержал Иуда, гнусаво причитая – о скорби мои, скорби – он стал высчитывать, сколько же дней надо собирать, милостыню чтобы покрыть убытки. За ним визгливо заверещала Марфа, обвиняя во всём, естественно Марию. Скоро началась всеобщая ругань, грозившая вот-вот перейти в массовую подтасовку. Один лишь Пётр спокойно сидел на своём месте, чему-то усмехаясь, пробуя пальцем остриё своего меча.

-Тихо – прейдя в себя, крикнул, еле вставший, шатающийся Еуша. Шум от склоки был совершенно невыносим для его чуть не расколовшейся головы.– Завтра идём в Храм. Или на царство или на погибель.

-Знак, знак – закричала стоящая на коленях, вся промасленная, Мария, раскачиваясь справа - налево.

Она вскинула вверх руки, отчего её полные соблазнительные груди, теперь совершенно не скрываемые прилипшей к ним обильно пропитавшейся маслом тонкой тканью платья, словно вывалились наружу.
– Знамение! Помазание на Царство! Свершилось, помазанье свершилось. Чудо, чудо. Завтра в Храм! В Храм! – кричала она в исступлении, раскачивая в такт безумным воплям своими открытыми для всеобщего обозрения прелестями.

Постепенно амплитуда и частота качания увеличивалась, скоро её движения переросли в стремительно набирающее обороты вращение. Центробежная сила срывала с её распущенных волос капли мира, так что обильно летящие во все стороны липкие брызги обильно орошали присутствующих

-В Храм, В Храм – эхом прокатилось по комнате волна нервного возбуждения.

Начинался обычный для этой компании шабаш всеобщего сумасшествия. Скоро судороги, эпилептические припадки, пена изо рта, безумные выпученные глаза, дикие крики, и другие немыслимые корчи, овладевшие присутствующими, зримо и недвусмысленно обозначили факт сошествия на них очередного откровения. Всё это продолжалось до тех пор, пока участники радения беспорядочно попадали оземь полностью обессиленные.

Следующее утро Еуша ознаменовал своим очередным, можно сказать рядовым, маленьким чудом. Он дал чёткие указания, где найти осла для своего передвижения. В указанном месте действительно стоял осёл, и достаточно было сказать находящемуся рядом с ним бородатому громиле пароль – он надобен Господу – как к радости и благоговению посланцев, совершенно незнакомый им бородач без колебаний отдал своё имущество, расставшись с ушастым животным.

Въезд в город был воистину триумфальным! Вдоль улицы через каждые два метра стояли рослые мужчины в одинаковых серых хламидах с закрытыми платками лицами. Они синхронно размашисто взмахивали пальмовыми ветвями и хорошо поставленными командными голосами отрывисто гаркали – Осанна! За ними ходили такие же рослые мужчины, только уже в белых хламидах (один ходящий где-то на десять стоящих и размахивающих ветвями) и сообщали всем прохожим, что, это едет - сын Давидова, воскреситель Лазаря из мёртвых.

Надо признать, что эти усилия привели к определённому результату – к Храму вместе с Еушей подошла довольно значительная толпа. Войдя в его приделы Еуша после короткой речи осуждающей торговцев и менял, призвал очистить Храм и самолично перевернул первый стол. Рослые мужики в серых и белых хламидах, с закрытыми платками лицами, которые все после приветствия организованно последовали за ним, видно воодушевлённые его примером, быстро и умело разгромили торговые ряды, мигом выгнав всех торговцев вон, вместе с их скарбом.

Так что скоро Еуша залез на какое-то возвышение посреди всеобщего разгрома, кажется перевёрнутый ящик, и начал свою проповедь. Вокруг него сплотилось двенадцать соратников, немного поодаль как-то необычно ровными рядами выстроились его новые последователи в серых и белых хламидах, ну а за ними как-то опасливо жались и остальные слушатели.

Он говорил долго. Осуждал сребролюбие саддукеев, догматизм фарисеев, говорил, что Храм и вера должны стоять на Истине, и что если в основе нет истины – здание рухнет. Он предрекал всеобщую скорую гибель и скрежет зубовный, и тут же обещал рай и спасение. Он говорил, говорил, говорил …

Время от времени серые и белые хламиды громко гаркали – Ура!
В какой-то момент их ряды раздвинулись, и к нему бодро и деловито направилась большая группа слепых и калек, которых он с радостью, под всеобщие крики ура, всех до одного благополучно исцелил.

Ожидаемые саддукеи с фарисеями так и не появились. Время от времени он замечал, как из за колон высовывались какие-то явно подосланные синедрионом соглядатаи, которые, немного понаблюдав, быстро утекали куда-то по направлению к дворцу первосвященника.

Постепенно стало смеркаться. Зеваки и любопытные, толпившиеся за спинами серых и белых хламид, стали постепенно расходиться. Скоро в залившей пустое пространство тьме остался только он, двенадцать апостолов, и серые и белые хламиды. Его соратники запалили факелы, и он теперь стоял в кольце их мерцающих огней. В их дрожащем свете он заметил, как со стороны башни Антония незаметно из тьмы появился Руфос. Он деловито обошёл пустую площадь, как-то нерешительно покрутился вокруг их группы, близко, однако, не приближаясь, потом отошёл и что-то сказал одному в белой хламиде, тот взмахнул рукой, и серые и белые организованно и быстро удалились.

Перед уходом, как показалось Еуше, растерянный и озадаченный Руфос ободряюще махнул ему из далека, и тут же быстро скрылся за ближайшей колонной, без следа растворившись во тьме.

Еуша и двенадцать соратников (по числу колен Давидовых) остались совершенно одни. Огромная холодная пустота безлюдного храма казалось давила их своей бесконечностью. Такие маленькие и одинокие посреди этой безмолвной громады они невольно задрожали, как будто их пронзил какой-то посюсторонний совершенно непереносимый холод, так не похожий на мягкую, ночную прохладу, обычно заливающую приятной свежестью раскалённое в течение дня каменное пространство. Ещё немного подождав, они, вдруг все остро почувствовали, как на них навалилась, словно, выдавливая прочь, какая-то нечеловеческая усталость этого суматошного дня, и, кроме того, они всё вдруг вспомнили, что ничего не ели с самого утра. Началось роптание. Пара, самых нестойких, без спросу отправилась восвояси. Потом ушёл ещё один, Иуда, с обещанием принести хлеба и вина. И вдруг, словно разом сломавшись, вся оставшаяся компания, как по команде, быстро направилась вон из храма, обратно в Вифанию, туда, где горел очаг, ждала постель, а жёны вчера помазанного на царство Царя Иудейского наверняка, истомившись в ожидании, уже приготовили обильный ужин.

Когда они уже подходили к Вифании, им повстречался идущий навстречу Иуда, нёсший кувшин вина и несколько лепёшек. Он был очень удивлён, увидев бредущих из города павших духом соратников, и поведал, что жёны помазанного на царство уже спят, готовясь с самого раннего утра наделать съестных припасов, чтобы доставить их в захваченный ими Храм.

-Готов ли ужин? – раздался нестройный хор усталых голосов.

-Ужина нет, есть только это – ответствовал усердный казначей, протягивая оголодавшим свою скромную поклажу.

Соратники решили обсудить ситуацию в ближайшей масленичной роще. Да, они утром захватили Храм, но так же им было ясно, что одни они не могут его удержать. Если бы не переодетые в штатское легионеры, их бы давно выкину ли бы оттуда. Но легионеры ушли, а значит, там нельзя было больше оставаться, храмовая стража мигом скрутила бы смутьянов. Но дело то надо сделать, поэтому Еуша горячился, и звал соратников немедленно вернуться, возможно, в ещё пустой Храм, чтобы там сразу же забрикадироваться, ожидая что, возможно, всё ж таки найдутся паломники готовые к ним присоединиться.

-Легионеры не могут там оставаться вечно и делать всё за нас. Если у нас не найдётся сторонников, то они не помогут. Это наше дело – кипятился он, убеждая бросить лёгкий ужин под маслинами и немедленно возвращаться в город.

-Да там уже стража – отвечали ему, захмелевшие апостолы, уже устраиваясь прямо под деревьями на ночлег. – Утром пойдём. Придут легионеры, и мы ещё раз всех выгоним.

Ещё не рассвело, когда Еуша пинками поднял своих апостолов. Под градом ударов, голодные, не проспавшиеся, ворча, жалуясь и проклиная судьбу, они потянулись в путь. Похоже помазанный на царство не спал всю ночь – взгляд был воспалён, его била дрожь, он явственно находился в крайней степени раздражения и напряжения. Периодически его сотрясали вспышки ярости, когда он, размахивая посохом, начинал кричать проклятия, призывая все кары небесные на всё вокруг. Во время одного такого приступа он сначала проклял, но потом когда ему этого показалось мало, он в неистовстве набросился на попавшееся под горячую руку несчастное придорожное дерево и сломал его.

На этот раз легионеров в Храме не было, зато собрался, казалось весь цвет жреческого сословия. Навстречу Еуши и двенадцати его соратникам медленно, несколько нерешительно, выступила огромная депутация, состоящая из главных священников, глав двадцати четырёх черед, учёных книжников, учёных раввинов, представителей всех классов синедриона и бесчисленное множество других служителей и верующих.

Это море одетых в свои самые лучшие ритуальные одеяния раввинов, не спеша (отчего казалось, что с некоторой опаской) прихлынуло и окружило со всех сторон горстку смутьянов, залив своей массой всё обширное пространство Храма, оставив свободным лишь узкое кольцо шириной в пару метров вокруг Еуши и сгрудившихся за ним напуганных апостолов. Некоторое время скромно одетый Еуша с учениками и расфуфыренные храмовые старейшины напряжённо созерцали друг друга в полном молчании. Наверное, с самого дня основания Храма ни разу не было так тихо под этими циклопическими сводами. Было заметно, что, несмотря на подавляющие численное преимущество и блистающую на них мишуру, многочисленные противники Еуши едва были способны скрыть свою неуверенность и гложущее их беспокойство. Наконец, не без некоторых колебаний, из толпы старейшин выделилась, шагнув вперед, небольшая группа самых старших и виднейших учёных-толкователей священных книг. Словно перейдя невидимую границу, очерченную вокруг Еуши, седобородые учёные мужи, по очереди, стали испытывать смутьяна знанием тонкостей святого писания. Мудреные вопросы, все как один, касались сложнейших и запутанейших принципов веры, но за их академической сложностью и кажущейся совершенно не имеющей никакого отношения к происходящему абстрактностью, явственно слышалось, что на самом деле их беспокоит только одно:

-Кто за ним стоит? Какой властью, и чем именем он столь открыто и дерзко творит очевидное беззаконие в священном для всех верующих месте?

Завязалась дискуссия. И хотя переодетые в штатское громилы так и не появились, было видно, что храмовые служители явно чувствовали себя неуютно, ожидая, что в любой момент эта группа поддержки может быстро выйти из башни Антония и устроить такой же погром, как и вчера. Так что многочисленная храмовая стража держалась в стороне, наблюдая и выжидая, так и не решившись, что-либо предпринять, и Еуша, воодушевлённый всеобщим вниманием, свободно и самозабвенно учил, обличал и проповедовал весь день.

То же произошло и на следующий день, он спокойно вошёл в Храм, стража и на этот раз не посмела ему воспрепятствовать, его окружили раввины и снова начались споры, диспуты и взаимная ругань. Различие было только в том, что стена оппонентов остановила его почти сразу, как только он пересёк порог, и были они на этот раз не убеленными бородами тихими почтенными старцами, а громко спорящими энергичными мужчинами в расцвете лет.

Когда он явился на следующее утро, то не успел он вступить на ступени лестницы ведущий к дверям, как на него, казалось со всех сторон, с шумом и свистом, накатилась агрессивная толпа молодых слушателей ешив, которые визгливо и без всякого почтения обрушили на него и его соратников поток насмешек и оскорблений. Завязалась ругань, скоро перешедшая в потасовку. Так численный перевес был на стороне агрессивного молодняка, то помазанный на царство со своей немногочисленной свитой скоро оказался за приделами храмовой территории.

Еуша сделал пару попыток вернуться, но каждый раз перед ним возникала стена из совершенно непочтительных студиозов, не желающих его ни признавать, ни даже пропускать внутрь Храма.

Поэтому Еуше ничего не осталось как, стоя у ворот, проклинать смеющуюся над ним толпу, не ведающих что творят, молодых негодяев, подославших их раввинов, давшим приказ раввинам учителям веры, состоящий из учителей веры синедрион, и сам Храм, в котором он собирался.

Он проклинал и проклинал, над ним смеялись и смеялись, верующие равнодушно шли и шли мимо него в Храм и обратно, агенты синедриона, стоя небольшой группой немного в стороне, аккуратно записывали и записывали всё, что он говорил и говорил.

Под градом всеобщих насмешек и осуждения, он, хрипя проклятия уже из последних сил, всё ждал, что придут переодетые в серые и белые хламиды легионеры прокуратора, но уже начало смеркаться, а их всё не было.

Обессиленный он отошёл со своими поникшими соратниками в сторону, немного передохнуть. Видно приняв это как знак слабости, совсем уже обнаглевшие молодые мерзавцы, задорно смеясь, подбежали к месту, где расположилась его группа, и стали кидать в него костями, кусками земли и комьями грязи, словно в паршивых собак, отгоняемых подальше от храмовой ограды.

Бешенство захлестнуло его. В неистовстве он, размахивая посохом, со своими соратниками бросился на этих негодяев, и когда они трусливо разбежались, ему открылся строй многочисленной храмовой стражи, доселе скрывавшийся за их шумливой толпой. Созерцая явную решимость его не пустить, написанную на их суровых лицах, Еуша отчётливо понял, что сегодня в Храм ему уже не войти.

И тогда он громогласно проклял Храм, и в забытье озлобления обещал его разрушить, сровнять с землёй, потому что он есть Истина, а если гранит и мрамор не стоит на Истине, то он рухнет, погребя всех под собой. Он проклинал и проклинал всё, что только можно, и предрекал гибель всему, чему было только можно, и Храму, и городу, и стране и народу. Всем кто отверг его. Он проклинал и проклинал, он предрекал и предрекал гибель и бедствия, обещал и обещал разрушить и сжечь всё, казалось. Совершенно всё, всё, что только можно.

Храмовая стража стояла в гробовом молчании. Вокруг него застыли, замерев в ужасе, последние немногие верующие, расходящиеся по домам из запирающегося на ночь святого места. Ничто не заглушало звук его проклятий, кроме тихого и усердного скрипа перьев, совсем уже не скрывающихся агентов синедриона и подошедших почти вплотную, дабы как можно более тщательно зафиксирвать всё, что он говорил и обещал.

В какой-то момент толпа стражников медленно, с молчаливой, и потому особенно твёрдой решимостью, пошла на него, и ему ничего не оставалась, как покинуть эту площадку перед храмовыми воротами.

Всю дорогу назад его поникшие путники шли под его бесконечные проклятия. В Вифании, подходя к дому, он увидел Руфия, поджидающего его в небольшом удалении от ворот. Приказав соратникам готовить ужин, он незаметно, якобы по нужде, выскользнул из дома и встретился с посланцем.

Руфий стоически, без звука, выслушал его многословный бред, состоящий из оправданий, обвинений, жалоб, хвастливых заявлений и окончившейся жалким вопросом – Что же делать дальше? Как только Еуша замолчал, полностью выдохнувшись, он коротко и сухо сообщил, что синедрион намерен обвинить его в преступлениях против веры, и потому он должен или немедленно покинуть город, или, если он, по соображениям престижа, хочет встретить пейсах в нём, ему необходимо завтра же сменить место постоя.

-Я не могу уйти! Я не могу позволить утверждать, что страх выгнал меня из города в день, когда все верующие должны быть в нём. Какая будет цена моим сегодняшним обличениям, если я убегу, словно трус? – пафосно вскричал Еуша, воодушевлённый тем, что его могущественные покровители не оставили его.

Руфию после столь эмоционального выступления, ничего не оставалось, как с тяжёлым вздохом, ответить, что он настаивает на немедленном бегстве, но если ему угодно остаться ради престижа, то так тому и быть. После чего передал контакт и пароль, который должен был привести его и апостолов в надёжное убежище в городской черте, которое ни в коем случае нельзя будет никому из них покидать до окончания пейсаха.

-Там вы будите в безопасности. В течение следующего дня я подготовлю в нём достаточно припасов. Идите туда, когда стемнеет. Утром пошлите самых надёжных соратников узнать дорогу. Покидайте его, когда паломники массово пойдут из города, в их толпе вам будет легче затеряться. И всё ж таки ещё подумайте ночью – может, стоит уйти утром? Я бы ушёл прямо сейчас. Вы наговорили достаточно, чтобы они имели все основания обвинить Вас в ереси. Наверняка в вашем ближайшем кругу есть шпион, оставаться в городе опасно. Поездите по провинциям год-два, всё успокоится, и потом Вы вернётесь снова. Следующий раз, мы учтём сегодняшний опыт и исключим ошибки. Стоит ли так рисковать, ради догматических предписаний веры? – убеждал его Руфий.

Но Еуша был непреклонен - если он пришёл в город на пейсах - никто не должен был бы иметь основания сказать, что он покинул святое место в страхе перед обличёнными им же врагами. Пусть недруги не пустили его в Храм, но он горящим укором отметит пейсах рядов с ним, в священной городской черте, нисколько не боясь ареста и преследования.
На утро разведчики доложили, что, как Еуша и говорил, у ворот они встретили человека, который набирал воду в находящимся рядом с ними источнике. Ошибиться было невозможно, так как только он набирал воду в кувшин, затем делал вокруг источника несколько кругов, опорожнял кувшин в сторонке и снова вставал в очередь. Заметив их, пристроившихся за ним без посуды, (как и было оговорено) водочерпий, зачерпнув воду, сразу отправился в глубь запутанных переулков. Идя за ним, они скоро вошли в дом, у ворот которого, водонос на минуту остановился, чтобы переменить плечо. Молчаливый хозяин, показал им потаённую дверь в конце коридора и отдал ключи.

Как только стемнело смутьяны, крадясь в тени заборов и стен домов, дабы избежать света полнолуния, направились в своё новое убежище.

Оно оказалось довольно комфортным. В нём было всё - мягкие лежаки, вода, вино, запас лепёшек, достаточно масла для светильников, чтобы без перерыва освещать эту лишённую окон, лишь с духовыми дырами под потолком, комнату. Разлёгшись на триклинии, компаньоны начали пьянствовать.

Разговор естественно зашёл о последних событиях. Захмелевшие апостолы рассуждали о том, что если бы не эти легионеры, то они бы ого-го-го…. Если бы легионеры не дали слабину, и не ушли в первый день, то они бы уже делили бы должности в синедрионе.

-И зачем они встряли, если не собирались стоять до конца? – задавали они друг другу один и тот же вопрос.

Постепенно, прилично захмелев, собравшиеся пришли к общему мнению – во всём виноваты римляне. Ведь если бы не эти легионеры, то они бы и сами давно захватили Храм. Более того, именно помощь легионеров помешала им это сделать. Ведь в первый день за ними шли толпы верующих, и если бы не легионеры, то они бы точно остались бы все на ночь в Храме, присоединившись к ним и Еуше, убеждённые его проповедью. И только присутствие этих переодетых громил и помешало им завершить свой блистательный план. Верующие просто их испугались. Они пришли поддержать Еушу, а увидев толпы огромных погромщиков вокруг него, заколебались и разошлись, после чего инициативу перехватили фарисеи с саддукеями.

-Римляне нас предали! Точно предали. Почему они не пришли во второй и третий день? Испугались! Трусы, ни на что негодные трусы. Мы одни сражались и спорили со всеми священнослужителями страны, противостояли многочисленной храмовой страже, а они побоялись и носу высунуть из своей Антониевой башни. Предатели, предатели, предатели…. Надо их проклясть. Еуша, прокляни их, заклейми, как ты умеешь. Обрушь всю мощь своих бранных слов на этих малодушных предателей! – разойдясь, кричали пьяные апостолы, осушая всё новые и новые чаши с оставленным им римлянами невероятно хорошим вином, запасы которого были столь велики, что, казалось, никогда не окончатся.

Было видно - им было очень хорошо.

-Тихо! – вдруг крикнул раздражённый и, как все на этом собрании, весьма захмелевший, Еуша. – Римляне, римляне … Да что вы без … меня? О да, я это слышал - вы бы захватили Храм, побили стражу, поделили бы высшие должности в синедрионе … Дай вам волю, вы бы весь мир перевернули. Вот так вот просто, если б только не римляне. Да что вы жрёте? Вы задумывались чьё это вино, хлеб? Вы… меня жрёте! Без меня у вас бы не было ни вот этого вина, ни вот этого хлеба. Вы не хлеб идите, вы не вино пьёте, вы мою плоть едите, мою кровь выпиваете. Это плоть моя, на, жри, причащайся – заорал он, в исступлении сунув ближайшему к нему соратнику кусок римской лепёшки прямо в раскрытый от изумления рот. – А это кровь моя, пейте – он силой придвинул к чьему-то лицу чашу с вином, отчего оно выплеснулось и залило беднягу.

Наступило молчание. Слышен был только неторопливой звон кубков. Вино и хлеб были отменные, давно религиозные реформаторы не питались так качественно.

Наконец, помрачневший Еуша прервал тягостную тишину. Сумрачным взглядом обведя присутствующих, он зловеще заявил:

-Мне доподлинно известно – один из вас сегодня предаст меня.

Изумление апостолов было настолько сильным, что многие даже подавились. Раздался лихорадочный кашель и звуки ударов по спинам. Наконец, когда собравшимся удалось более менее придти в порядок, они, испугано сипя, начали, перебивая друг друга, говорить практически одно и то же:

-Как предатель? Кто предатель? Я не предатель.

Постепенно эта новая тема полностью захватила собутыльников, все стали увлечённо искать в своей среде затаившегося предателя, вспоминая, давно уже казалось забытые, старые ссоры, ошибки, огрехи и неудачи.

Началась всеобщая ругань. Всё потонуло в лавине взаимных претензий, оскорблений и обвинений. За какую-то неполную пару часов была вытащена и вывернута наружу вся подноготная, и вскоре определился консенсус – самым подозрительным был признан Иуда.

И хотя никаких прямых улик против него не было, но все сошлись во мнении, что если и есть в их среде предатель, то это, безусловно – он. Постепенно распитие вина превратилось в судилище над ним. Оказалось, никто не любит казначея – каждому он не один раз отказал в просьбе выдать денег, каждого, не один раз, он безосновательно попрекал в излишних тратах, на каждого у него была заведена долговая книжка, каждого он неоднократно укорял, что от него нет никакого дохода….

Напрасно несчастный Иуда тряс своими гроссбухами, утверждая, что он отвечает за каждую цифру в них. Напрасно казначей требовал счесть кассу и убедиться, что в ней все деньги на месте, до последнего сикля. Никто не слушал его. Несчастного в каком-то сладострастном рвении, лишь обвиняли и поносили. При этом каждый пытался оскорбить и обвинить его больней и суровей чем остальные. Так что скоро ему приписали и обезглавливание Иоана, и, даже, избиение младенцев. Наконец дрожащий Иуда, с трясущимися губами и слезами на глазах, обратился к неподвижно восседавшему в суровым в молчание Еуше, и прямо спросил, перерываясь от волнения:
-Равви, скажи, разве я предал тебя!

- Ты сказал – сумрачно ответил помазанный на царство, сам не зная почему, не отдавая отчёт зачем, однако испытав от только что свершённой им казни какое-то радостное, приятно взбудоражившее его дух волнение.

Тот час же Иуда не в силах больше сдерживать давно уже душившие его рыдания, бросил рассыпавшиеся по всей комнате порученные ему на сохранение деньги, и с жутким воем выбежал прочь.

На некоторое время воцарилась тишина. Все в радости, что удалось отвести от себя обвинение, набросились на вино и угощение, словно стремились наверстать упущенное во время задержки вызванной травлей незадачливого казначея.

Но хандра не покидала Еушу, напрасно он пытался залить свою тоску вином. Наоборот, по мере того, как его апостолы напивались всё больше и больше, погружаясь в беспричинное веселье, он становился лишь мрачней и капризней. В какой-то момент ему до того стало ненавистно всеобщее пьяное расслабление, что он мрачно изрёк:

-Это наше последняя встреча в этом мире. Вы отвергните и бросите меня. Все.

-Как все? А я? – недоумённо уставился на него лежащий ближе всех верный солдат Пётр.

-И ты, не успеет петух прокричать, как отречёшься – в мрачной решимости ответил Еуша.

Хорошее вино сыграло с ним злую шутку. Разлившиеся по нему тепло опьянения, видно наложившись на неудачи и треволнения последних дней, привело к тому, что ему стало жалко себя, чувство собственной слабости, как это бывает, вылилось в агрессию на любящих его окружающих. Безотчётно он хотел только одного, чтобы им стало так же тоскливо и плохо, как и ему, и потому он продолжал и продолжал:

– Уйду я от вас. Надоели. Недостойны вы все меня. Пойду на небо. К Отцу моему, ибо я и есмь истина. А вы … что вы все без меня? Только через меня вы все узрели истину, а я пойду от вас, на небо….

В нахлынувшим на него пьяном расстройстве, он встал, не забыв, однако, захватить полный вина кувшин и факел, и направился к выходу, стремясь поскорей выйти из ставшей вдруг тяжёлой и затхлой атмосферы замкнутой комнаты, совершенно позабыв требования опытного Руфия, не покидать убежище до окончания пейсаха. Первым за ним, едва не упав, поднялся Пётр. Затем неохотно потянулись и другие, забирая с собой кувшины с вином, лепёшки и факелы.

Нестройная толпа, шумно обсуждая последние события и громогласно славя Царя Иудейского, сына Давидова, потянулась прочь из города, по совершенно пустой в этот час дороге ведущей к Елеонской горе. Выйдя за город, они, шатаясь, еле пересекли Кедронский поток (так что, то, что они все скопом в нём не утонули, несомненно, ещё одно незаслуженно забытые хронистами чудо) и стали подниматься в гору, склоны которой утонули в многочисленных масленичных садах.

……………………………………………………………