Глава № 10 Урок мужества
Николай выплыл из морока, содрогаясь и ещё не веря до конца, что этот, полный немыслимого унижения и низости, кошмар, наконец-то, закончился.

В порыве гнева он так резко развернулся, что Алхимик быстро отшатнулся от него, и в его властных глазах на мгновение метнулась тень беспокойства.

-Что это значит? Вы что … - Николай, был в таком исступление, что никак не мог сформулировать и выразить, переполнявшие его чувства.

-Зара! – требовательно крикнул Алхимик, и рядом с ним, словно откуда-то из воздуха, соткалась молодая восточная женщина, в лёгком шёлковом одеянии, со свечою в руке.

Выставив вперёд свечу, она сдунула что-то с ладони в сторону Николая. К Николаю устремилось небольшое облачко какого-то легчайшего вещества. Пролетая через пламя свечи, пылинки, запалясь, ярко вспыхнули маленьким разноцветным фейверком. И в то же мгновение Николай успокоился. Только что истерзавший его сон, показался настолько далёким, так давно прошедшим, что он был уже и не уверен - а было ли он.

-Увы, сны сами выбирают Вас. Это дань, которую Вы вынуждены платить, за те иллюзии, в которые Вы были заключены там, откуда Вы пришли. Но со временем предопределённость будет слабеть. С каждым разом, Вы будете всё более и более свободны в своём выборе. Но не сразу. Ещё немного предстоит отработать то, что иногда называют кармой. Каждая медаль имеет оборотную сторону, и если Вы открыли одну сторону карты, то должны увидеть и то, что у неё на обороте. Первые иллюзии, как правило, самые болезненные. Надо увидеть дно в самом начале процесса, чтобы потом начать восхождение к вершине. Не воспринимайте всё это слишком серьёзно, это игра. Я всё объясню, потом. А сейчас …

Николай уже не слышал его. Его вниманием завладел новый уродец. Безумно вытаращив свои, рвущиеся из орбит, глаза, он в каком-то безумном оскале, взглядом полным отчаянья и боли смотрел сквозь мутное стекло банки, словно только что увидел и понял нечто такое, что пронзило его безнадёжностью, и навсегда запечатало в этот сосуд. Он был, похож, был похож на …

-Мда-а, растолстел же ты майор. Тюлень, да и только - прервал голос опоздавшего на встречу знакомого увлекательный процесс разглядывания, тем в кого стремительно погружался Николай, в ряби огромной лужи луже своего отражения.

-Ну, привет, писатель – ответил пузатый майор, в которого превратился Николай, протягивая руку. – Сразу пойдём, или?

-Конечно же, или. С меня за опоздание штрафная – писатель достал четвертушку водки.

Настроение у майора улучшилось. Сугрев был сейчас в самый раз. Очень был сейчас нужен сугрев. Шутка ли почти час ждал писателя! Конечно, рассматривать своё изображение в колышущейся ряби мутной лужи занятие, как оказалось, интересное, и даже как бы вроде гипнотизирующее - успокаивающие, но ведь собирались то встретиться для дела.

Скоро на развёрнутой газете с подходящим названием “Полдень патриота”, образовалась незамысловатая закуска, и пара пластиковых стаканов.

-Ну, поехали – сказал писатель, поднимая стакан. – За родину!

-За нашу советскую родину! – с чувством ответил майор.

Пошло хорошо.

-После первой и второй … - писатель уже разливал по новой. – Давай теперь ты тостуй.

-За нашу армию! – серьёзно и насуплено, с чувством произнёс майор.

-За нашу советскую армию – подхватил писатель.

Вторая тоже пошла неплохо.

Пришло время закусить.

-Ну что, смотрю, ты по прежнему в строю, борешься – писатель кивнул на расстеленный на скамейке “Полдень патриота”.

- И ты воюешь, брат. Твоя последняя серия “имперских мечей” – сила – ответствовал майор.

Наступила пауза. Слышен было только мерный хруст двух крепких челюстей.

Начался разговор о перспективах.

-Ну, как у вас там, небось, главред идёями так и пышет? Чего нового придумал?

-Будем заниматься фаст-фудом. Исследования показали, что нашу газету читают в момент, когда на ней соображают на троих. Понимаешь, собираются патриоты, покупают выпивку, закуску, газету, идут в парк, расстилают её, раскладывают закуску, выпивают и ругают власть.

-Да, именно вот так у нас всё и идёт – тяжко вздохнув, протянул писатель.

-Да, нет, понимаешь, нам маркетологи объяснили, что это очень хорошо. Это значит -выработался массовый стереотип поведения. К этому надо относиться очень серьёзно, работать над этим. Это, по сути, постоянно происходящие, стихийные, вошедшие в привычку – патриотические собрания, в которых участвуют огромные массы рядовых патриотов. Вот в процессе этих патриотических собраний и читается пара – тройка заголовков и анонсов, из тех, что набраны крупном шрифтом. Это, оказывается, как-то по научному, очень мудрено называется, что-то там с маркетингом связано. В общем, нам объяснили, что на этом можно построить целую бизнес стратегию. Надо только трансформировать газету в упаковку стандартного продуктового набора – пакет, одноразовая скатерть, водка, закуска, стаканчики, салфетки.

-Салфетки не нужны. Баловство. Народ не поймёт – вставил внимательно слушающий писатель.

- Понимаешь, тут будет важен каждый лишний кусок бумаги. Ведь текст то будет напечатан крупными буквами на всех этих предметах. Беря стакан, сморкаясь в салфетку, наливая из бутылки, беря закуску со скатёрки, их взгляд будет невольно видеть запечатлённые на них слова правды.

-Да не будут они в салфетки сморкаться! Ты вот в салфетки сморкаешься? Буржуазное это, не наше. Гламур не пойдёт. Надо что-то тут другое придумать. Всё хорошо, а салфетки лишнее – зациклился глубоко вникший в идею писатель.

- Салфетки будут в нагрузку. Суть идеи в том, что теперь патриоты будут усё необходимое покупать в одном наборе. Подошёл, взял пакет, а там уже всё есть для борьбы с режимом - выпивка, закуска, предметы минимальной гигиены, и всё это наполнено идеологическим содержанием. При этом эти наборы будут трёх видов – “завтрак патриота”, “полдник патриота” и “ужин патриота”. К датам будет ещё особый, расширенный – “праздник патриота”. “Завтрак патриота” будет самый простой - только для опохмела, пластиковый мерзавчик или бутылка пивка к ним огурец или вобла.. Ужин – по полной программе, и поллитра, и консерва, и огурчики …. Представляешь как удобно! Не надо в разных торговых точках отовариваться. Если дело пойдёт, то можно затем организовать сеть закусочных. Представляешь, какая идея – и пропаганда и жратва, в одном флаконе!

-Мда-а, круто. Пища духовная и пища физическая в диалектическом единстве. Идея сильная. Так и надо – отвечать нестандартными ходами на засилье тельавиденья. А где деньги для начала возьмёте?

Майор сразу погрустнел.

-Спонсора ищем… - с тяжким вздохом протянул он.

Снова воцарилось недолгое молчание. Видно приятели обдумывали заманчивые перспективы нового бизнеса. Наконец писатель, по причине своей относительной худобы, видно стал подмерзать на осенней скамейке, и потому решил подвести черту под этим этапом встречи:

- Ну, что допиваем и делом займёмся? Давай за победу!

-За нашу победу!

Последнюю стопку они, как и полагается, пили стоя.

Через минуту на скамейке, под начавшим накрапывать мелким дождиком, остался мокнуть только свежий, но уже употреблённый по назначению, номер “Полдень патриота”. Порывы ветра трепали его, пытаясь сбросить в разлившуюся рядом лужу, куда уже улетели пластиковые стаканчики, но голос непримиримой оппозиции, несмотря на стихию, продолжал оставаться на своём посту, ожидая своего нового читателя, благодаря, придавившей его пустой водочной бутылке.

-Так куда идём? – спросил раскрасневшийся майор.

-Понимаешь, мы должны бороться за молодёжь. Не за всяких там скинов и прочих, они уже выросли, они уже загублены, развращены в той или иной формой системой. Нет, надо влить наше семя в парней 11-13 лет. Понимаешь, это самое благоприятное время. В этом возрасте самое восприимчивое сознание. Надо ребятам показать, что есть герои, настоящие люди, мужчины, не предавшие присягу. Ну, такие - как ты. Именно с ними, пацанами, и надо работать, показывать настоящих мужчин. Ведь что они видят – всяких там филь и прочую мерзость. Тьфу! Ну, разве эта жеманная пидорасня может сравниться с настоящими солдатами, прошедшими огонь, имеющими ордена. Ты ордена взял? Хорошо. Так вот, туда, куда мы идём, будет встреча с такими вот ребятами. Молодыми, неразвращёнными, мечтающими увидеть настоящего мужика. Представляешь – они будут в пионерских галстуках. Нет, на самом деле носят!

-А как же водка? Мы же выпили. Амбре же будет – засмущался майор.

-Да брось! Мы сначала в баньку пойдём. Пропаримся, вымоемся, и, с пылу пару, чистые, лёгкие, дадим урок мужества – писателя от возбуждения бил озноб.

-Тут нужен ты. Живой человек, герой, солдат. Авторитет. Который поучаствовал. Книжки хорошо. Но нужен живой пример. А, вот и пришли.

Соратники подошли к какому-то недавно отреставрированному зданию, в очертаниях которого, несмотря ни на какие евроремонты и стеклянные пристройки, зримо проступал, не желающий сдаваться неумолимому ветру перемен, осколок Советского Союза - районный дворец пионеров.

Через некоторое время, раздетые приятели, вдоволь напарившись, сидели в довольно обширном отдельном ВИП зале.

-Смотри, какие фрески – писатель показал на сцены из счастливой пионерской жизни, оставшиеся ещё с тех, далёких времён, когда тут подрастала шустрая пионерия. – Хозяева наши люди. Нет, это бывает. Сохранили. Сберегли. Давай по пивку.

- А как же детишки? – майору очень хотелось по пивку после парной, но ещё больше, в этом романтическом, казалось полным фантомов славного прошлого здании, провести урок мужества.

-Время ещё есть. Они потом придут. Я всё устрою, в лучшем виде. Хозяева наши люди. Они тебя знают, уважают, это они всё устроили. Если всё получиться как надо, будем этим заниматься регулярно. Хозяева понимают, что надо воспитывать молодёжь, иначе впереди только беспредел. Понимаешь, они думают о будущем.

Появилось пивко. К нему раки. Стало очень хорошо. Как-то необычно хорошо. Раньше так хорошо никогда ещё не было. Расслабленный майор красной распаренной тушей распластался на широкой тёплой массажной скамье, глядя на проступающие сквозь поволоку пара изображения задорных пионеров, запускающих планера, учебные ракеты, весело бросающих мяч, бегущих голыми в морской прибой, как …

Он сначала даже и не понял что происходит. В охватившем его дурмане, ему показалось, что он перенёсся туда, в счастливую фреску на потолке, где стайка голых пионеров играется в брызгах южного моря. Но, постепенно, с трудом продираясь через расслабляющий туман какого-то необыкновенно липкого опьянения, он, с ужасом, осознал, что голые, только в красных пионерских галстуках, мальчишки прыгают не в морском прибоё, а на его скамье. Более того, они задорно и весело прыгали и на нём. С весёлым смехом забирались на его необъятную мохнатую героическую пузу, и скатывались с неё как с горки. Ласкали, щекотали, гладили, массировали и целовали каждый кусочек, каждый пальчик, каждый отросток его мужественного, можно сказать, израненного в боях за советскую родину, грубого солдатского тела.

Он погрузился в сладкую волну чувственного удовольствия. Было хорошо, очень хорошо. Никогда раньше так не было хорошо. Развратные мальчишки хорошо знали своё дело. И это продолжалось ещё и ещё. Казалось, он уже не может вынести, настолько было невероятно, невозможно, даже болезненно хорошо, но как бы беря высоту, за высотой это всё продолжалось и продолжалось снова и снова, по нарастающей, со всё большее и большей мощью и глубиной…

Наверное, он потерял сознание от переизбытка чувств, провалившись в сладостную бездну наслаждения. Потому, что когда к нему вернулось ощущение реальности, он, всё еще находясь в неге чудесного расслабления, понял, что рядом уже никого нет. Ни голых мальчишек, ни куда-то вовремя смывшегося от греха подальше организовавшего всю эту феерию патриотического писателя.

На широкой и тёплой банной скамье лежал он один. Вставать не хотелось. Казалось, что он может пролежать так вечность, зажмуривая глаза и погружаясь в сладкое расслабление. Однако откуда-то возникла и постепенно приняла зримые очертания тревожная мысль: произошедшее - порочно и запретно.

-Порочно? Неужели порочно? Неужели нужно жить без этого? Неужели это нельзя? Неужели можно жить без этого?– страдал он, всем своим только что изнеженным в немыслимом блаженстве существом, не желая принимать необходимость отказа от такого сладостного удовольствия.

Постепенно им овладевала вполне определённая идея:

– А разве я этого не заслужил?

Разве он, старый солдат, не предавший присяги советской родине – не достоин этого?

Конечно же, заслужил! Конечно же, достоин! Именно это и заслужил. В умопомрачении от взорвавшего его психику бесконечного оргазма, он вдруг понял, что он, именно ради этого и боролся. Что это и есть - советская родина. Что кроме этого ему больше ничего и не надо.

И кто может его упрекнуть?

Ведь Советский Союз, которому он присягал, распался, его больше нет. А значит он … ронин!

Да он ронин, и пусть все эти моралисты идут в …

Он ронин - и ничто уже не может его обесчестить. Он ронин - и может делать всё что хочет. А именно то, что с ним произошло сегодня, он и хотел всегда. Только раньше он об этом не знал. Ну, не понимал - что на самом то деле хочет. И вот сейчас, глядя на фреску с голыми пионерами на потолке, он наконец-то, осознал, остро и ясно, что нашёл – идеал, совершенство, нирвану, своё будущее. Родину. И ему больше ничего не нужно - только это. За это он пойдёт на всё. Он это осознал и принял с какой-то спокойной самурайской безнадёжностью и фатализмом.

И, действительно, если есть в этом мире справедливость, то он должен это иметь. Именно это – бесплатное пиво, раки, ВИП парную и снова и снова ласкающих его соблазнительных мальчиков, под сводами украшенными фресками дионисийских игр в разгар пионерского лета.

Дверь скрипнула. Разнеженный майор повернул на звук голову. В помещение вошёл завёрнутый в банную простыню худенький юноша.

-Извините, можно – слегка заикаясь от смущения, спросил он.

-Заходи – прохрипел распаренный ронин.

Юноша подошёл и скромно сел на край широкой банной лавки.

-Здравствуйте, товарищ майор. Можно я буду Вас так называть? Я узнал Вас. Я увидел, как Вы входили в баню вместе со своим товарищем. Мы с братом тоже сюда ходим по воскресеньям, только не в ВИП зал, а простой. После бассейна. У нас абонемент в бассейн. Ещё тут есть тренажёры, секция бокса. Я очень уважаю Вас. Я прочитал ваши “Записки пьяного майора”. Вы пишите правду. Как она есть на самом деле. Знаете, я не верю, что всё это надолго. Ведь должны же где-то остаться настоящие советские люди, солдаты, такие как Вы. Ну не может же быть, чтобы такая страна, вот так взяла и навсегда рухнула, без боя.

-Ты как вошёл? – спросил майор, глядя в близорукие глаза мальчишки.

- Дверь была открыта. Вы извините, если нельзя. Я понимаю. Сейчас уйду.

-Да можно, можно. Даже нужно. Такие, как ты, наша надежда, надежда … - майор, как-то даже не отдавая себе отчёта, стал медленно скользить к мальчику гигантским красным слизняком.

-Знаете, товарищ майор, я, брат, ещё есть друзья, хотели бы научиться тому, что Вы знаете. Научиться бороться. Мы верим - ещё будет битва, бой. Мы готовы. Нет, Вы не подумайте … Конечно вот так сразу, я вам незнаком … но мы готовы доказать. Проверьте нас.

-Проверить? Это можно!

Товарищ майор, с победным рёвом радующегося, что сумел подобраться к добыче на расстояние броска, траглодтита, с неожиданной для себя прытью кинулся на мальчика, повалил и расплющил, придавив своим жирным телом.

-Проверим, проверим, сейчас проверим – хрипел он, заламывая несчастного.

Это получилось как-то бессознательно. Само собой. Словно им теперь двигал недавно разбуженный развратными пионерами непреодолимый инстинкт, совладать с которым не было ни возможности, ни желания.

Мальчик судорожно боролся, что-то кричал тонким, ломающимся, голоском, но это только раззадоривало майора. Силы были не равны. Скоро жертва перестала активно сопротивляться. Из под огромной туши еле слышались приглушённые хриплые стоны несчастного. Пылающая, сочащаяся потом, жирная масса майора, оставляя за собой широкий липкий след, немного сползла назад, пристроилась поудобней, и начала лихорадочно дёргаться взад-вперёд, под звуки жуткого, безнадёжного, постепенно слабеющего писка несчастного мальчика, в котором, казалось, звучал настолько пронзительный реквием краху светлых надежд и упований, что ещё не родился Моцарт способный запечатлеть его в музыке.

-Я ронин! Ронин. Мне теперь всё позволено. Мне можно. Я ронин … – свирепо рычал майор в каком-то жутком амоке, насилуя и насилуя несчастного.

В процессе он подался вперёд верхней частью своего студня, так что почти упёрся лобовой костью в стену, рядом с которой стояла лавка. И неожиданно он почувствовал, что из глаза одной из нарисованных фигур, самой близкой к нему, на него кто-то смотрит. Майор от неожиданности остановился и сфокусировал на подозрительном зрачке всё своё внимание. Да, теперь он чётко увидел, что в самом центре зрачка, в маленькой стёклянной капле сидит и смотрит прямо на него крохотное демоническое чудовище. Оно было настолько отвратительным, страшным и невыразимо злобным, что потрясённый майор сообразил – это дьявол явился сюда. Сам князь тьмы пришёл по его душу!

Холодея от ужаса, он начал лихорадочно креститься правой рукой, левой же, однако, всё ещё крепко сжимая тонкую мальчишечью шею:

-Боже, боже, Иисусе, свят, свят, спаси и сохрани, изыди, изыди Сатана…

Однако святая молитва нисколько не помогла – отвратительный чёртик никуда не пропал. Более того, он, всё так же нагло глядя прямо на майора, стал кривляться в ответ, передразнивать, мотая вверх-вниз, справа-налево своей уродливой клешнёй и периодически прикладывая длинный кривой отросток на ней к своему лбу.

И тут майора пронзило - он понял. Всё понял. Это было настолько чудовищно и страшно, что он не хотел верить. Он крепко зажмурился, надеясь, открыв глаза, убедиться, что наваждение пропало, но … всё было тщётно - стеклянный глазок был материальным фактом. И ему оставалось только признать: гнусное чудовище - это его искажённое отражение в выпуклой линзе объектива, и … это - конец. Это – всё!

Это не развратные мальчики-пионеры, это хуже. Это уже навсегда. Это уже не изменить. Не преодолеть. Не оправдать. Никак. Ничем.

Постепенно, осознавая всю тяжесть происшедшего, он перестал креститься, и, выпустив свою уже едва живую жертву, завыл страшно и обречённо. Он уже ничего не видел, ни совсем недавно так воодушевлявших его фресок, ни то, как, спотыкаясь и роняя капли крови, неловко бежит к двери, рыдая, его недавний, им же растерзанный, обожатель. Он видел только одно, с какой-то невероятной ясностью и чёткостью – камеры! Тут везде камеры. Там, там, вот ещё – камеры скрытного наблюдения, за каждой из которых, он знал, стоит записывающее устройство.

И не знающая эмоций и усталости оптика бесстрастно фиксировала и фиксировала, как, вытаращив свои, рвущиеся из орбит, глаза, он в каком-то безумном оскале, взглядом полным отчаянья и боли смотрел и смотрел в стекло искусственного зрачка, с ужасом понимая всю безнадёжность своего нынешнего положения, и то, что он отныне - запечатлён, навсегда запечатлён и запечатан в бездушной прозрачности гнутого стекла.

………………………………………