Глава №5 Майдан-Балаган
Через некоторое время Николай немного отошёл от контузии. Поднялся на дрожащие нетвёрдые ноги, с трудом вырвав ослабевшее тело из липкого холода размокшей грязи, в которую превратили всё вокруг многодневные дожди, и оглянулся. На месте сарая дымилась груда обломков.

-Надо уходить – подумал он. – Сейчас схватятся и набегут.

Полёт на взрывной войне не прошёл для него даром, идти он мог с большим трудом, шатало, время от времени, от неловкого движения, его пронзала резкая боль. Кое-как собравшись, он подобрал палку, на которую опёрся. Стало немного легче. Николай поковылял прочь, под мелким, пронзающим до костей дождём, из тех мерзких видов осадков, которые могут идти бесконечно. Николай накинул на голову капюшон, запахнул длинные полы старого дедовского дождевика и, когда он застёгивал пуговицы, в его грудь упёрлось что-то твёрдое. Это были две притаившиеся во внутренних карманах бомбы.

-Как же я мог о них забыть? – с удивлением, и отчего-то страшно радуясь, ощупывал он, это вновь обретённое богатство.

Куда пойти сомнений не было, он вспомнил, что когда, сразу после гибели тёти, в прострации, механически листал страницы в Интернете, то основная муссируемая там тема была о грандиозном майдане-балагане, раскинувшим свои многочисленные шатры и аттракционы в районе парка Горького. Именно в районе, так как размеров самого парка, где первоначально предполагалось устроить сиё действо, не хватило, и майдан-балаган триумфально вывалился за его приделы, захлестнув своим сумасшедшим и разнузданным весельем изрядный кусок столицы.

Этот майдан-балаган был что-то вроде грандиозного циркового фестиваля, однако не просто обычного фестиваля, а с политическим оттенком. Так как в последнее время, на власть со всех сторон ширились нападки - что в стране, мол, свёрнута демократия, нет свободы слова и дискуссии в обществе, выборы фальсифицированы …., то новый, прогрессивный гарант, решил одним нестандартным ходом разом решить эту проблему, и дал отмашку, давно ждущим своего часа, многочисленным политтехнологам реализовать все свои самые смелые нестандартные идеи и сумасшедшие мечты. Что и вылилось в этот грандиозный, невиданный в мировой истории шабаш демократии.

Отныне перед кем угодно были открыты ворота в большую публичную политику - любой, кто хотел, мог прийти на майдан-балаган, тут же организовать и зарегистрировать свою партию, коалицию, фракцию, республику, империю, королевство, магический орден, тайную ложу … После чего новому участнику действа давали полный карт-бланш, обеспечивали начальный пиар, подбирали соответствующий выбранному имиджу реквизит (кому жестяную корону, кому фартук и перчатки, кому зловещий чёрный плащ и маску, кому …) и, вновь испечённый политик пускался в круговорот весёлых розыгрышей и викторин, борясь за симпатии и голоса избирателей.

Аттракционов была масса, вся сеть была наполнена их описанием и обсуждением. “Жиропарк”, “Политические бои”, “Грёзы самураев”, “Бешенные лошади демократии”, “Мельница порока”, “Суфражистки – журналистки” … и другие павильоны манили, обещая чудное зрелище и неведомые прежде удовольствия и открытия.
В этих многочисленных балаганах и хорошо уже знакомые публике старые политические зубры (их всех выгнали туда из тёплых думских и прочих кабинетов), и всё новые и новые самопровозглашённые политики весело и задорно боролись “за власть” на многочисленных весёлых и пикантных конкурсах и шоу.

Избирателями же была, собравшаяся на этот майдан-балаган, публика. Её обильно кормили и поили (особенно критики хвалили “горби-пицу” и водку “коржаковку”), за государственный счёт естественно, (благо цены на нефть позволяли) одаривали подарками, всячески развлекали и требовали только одного - чтобы она непрерывно голосовала, голосовала, голосовала … выбирая фаворитов, среди прыгающих перед ней, дерущихся, кривляющихся, пляшущих и творящих другие непотребства народных избранников.

Таким образом, как радостно отмечали все СМИ – демократия в нашей стране вышла совершенно на новый, ещё невиданный в мировой истории уровень.

И действительно, по сравнение с тем буйством фантазии и креатива, что выплеснулось на майдане-балагане, скучные дебаты и прочие навевающие зевоту мероприятия и процедуры (теперь уже ясно окончательно устаревшей, классической демократии, сляпанной, как постоянно подчёркивалось, по лекалам поза-позапрошлого века) не имели никакого шанса хоть сколько-нибудь быть конкурентоспособными. Строгая и скучная классическая демократия определённо пасовала перед новыми революционными политтехнологиями, с таким успехом опробованными и внедрёнными на этом празднике истинного народовластия.

Политики, чтобы понравится избирателям, и попасть в более высокий по рейтингу балаган (больший по размеру, с лучшим реквизитом, с большими гонорарами за выступление, и (что немаловажно) с лучшим освещением в СМИ), чего только не делали – ругались, выворачивая свою и чужую подноготную, пели и плясали, танцевали в негляже, дрались, кусались, занимались натуральной, бесплатной для избирателя, проституцией, не брезговали содомией и даже … зоофилиёй. Этим, например, отличилась новая, стремительно набирающая рейтинги, политическая труппа с названием “Залеские козлы”.

“Залеские козлы”, прославились своей зажигательной джигитовкой на рогатых парнокопытных, пикантность и шарм которой придавало то, что с каждым кругом участники заезда набирались новой порцией огненной воды. Понятно, что через некоторое время наступал момент, когда удержаться в седлах уже не было никакой возможности, и шоу, завершалось всеобщей весёлой свалкой, в которой “патриоты залесья” сношались, как друг с другом, так и со своими парнокопытными питомцами, не отказывая, при этом, в услугах пожелавшим к ним присоединится (видно сагитированных их политической программой) рядовым избирателям.

Именно туда и направился Николай, ковыляя, разъезжающимися в склизкой грязи, ногами по размокшей тропе, тяжело опираясь на палку, и прижимая к груди две, ждущие своего часа, во внутренних карманах, уже начинавшего промокать старого плаща, бомбы.

Было холодно, невероятно холодно. Это был какой-то совершенно жуткий, потусторонний холод. Он даже не пронизывал насквозь, нет, он каким-то невероятным образом исходил изнутри Николая, словно именно там, где раньше было вместилище его души, развернулась вымораживающая всё кругом бесконечная пустота, и потому ни плащ, ни другие уже полностью отсыревшие одежды, в которые было завёрнуто его стынущее тело, не могли его никак согреть.

И странно, Николай вдруг среди этого холодного и отсырелого мира почувствовал, что единственным источником тепла, явственно согревающим его, являются только две бомбы, которые он нёс через всю эту разверзнувшуюся вокруг него пустоту, тьму и холод. Если бы не тепло от них, словно заключённая во взрывчатке энергия, каким-то невероятным образом могла по капле, по частице таящейся в ней огромной мощи, отдавать себя своему создателю, питая и поддерживая его, Николай, наверное, давно бы упал обессиленный, замёрзнув в этой вязкой, стылой, цепляющейся за него и тянущей вниз, липкой грязи.

Две эти бомбы, не только согревали его, но в этой, обрушившейся на него, пустоте, но и явились единственным, что дало ему цель и тем придали его существованию смысл. Порой, сквозь холод, озноб, боль от неловких движений, отчаянья от недавно произошедшего, и страха грядущего, ему чудилось, всё более и более ясно и уверенно, что в них, в этих двух наполненных энергией цилиндрах, каким-то невероятным образом оказалась заключена его душа, которую он вложил туда, когда их творил.

Он прижал их к груди, как грелки, как драгоценности, как не имеющие цены чудесные артефакты, как последнее, что свидетельствовало о его существование до того, как его охватил и пронзил весь этот холодный кошмар. Он согнулся над ними, как-то весь съёжился, обнял их, насколько это было возможным, своим изломанным, вымерзающим телом, как моллюск обнимает свою жемчужину, и, тяжело опираясь на палку, понёс этот последний оставшейся у него источник тепла туда, где, он откуда-то знал, находится эпицентр, зависшей над этим миром бесконечным циклоном, тьмы.

Через некоторое время вдали показались тусклые, едва мерцающие на ветру, огни ближайшей станции. Николай заметил, что постепенно то там, то здесь по дороге стали попадаться, бредущие по направлению к станции, еле ковыляющие тени. Николай с удивлением отметил, как размок и, словно, осел под бесконечным дождём знакомый ему с детства пейзаж. Всюду, среди бесчисленных луж, в стылой каше тумана, неровными кучками, то там, то здесь, чудились неясные низкие силуэты, стремительно размываемых дождями развалин.

-Да, разруха – только и мог вымолвить Николай, удивляясь, что раньше он не замечал, что всё настолько так плохо.

Показалась станция. Верней то, что от неё осталось – пара покосившихся ржавых труб, каким-то чудом ещё торчащих, более-менее вертикально, среди плоских куч осклизлого мусора.

Удивительно, но стоял, ожидая пассажиров, какой-то ржавый состав, из старых, казалось, собранных на свалке теплушек. Рядом с ними вяло толкались кучки пассажиров, ждущих своей очереди на посадку. Николай, недолго думая, присоединился к ним. Скоро состав, с протяжным скрипом, дрожа и трясясь, медленно тронулся к столице.

Пока эта экзотическая электричка, еле-еле ползла во тьме, останавливаясь на каждом, даже самом мелком полустанке, подолгу собирая пассажиров, Николай рассматривал своих попутчиков, и удивлялся, насколько все они были какие-то не-то бомжи, не-то доходяги. Не было ни одного нормального человека. Все путники, как на подбор, были изломанные, изглоданные болезнями и язвами, еле шевелящиеся замёрзшие, дрожащие в ознобе, завёрнутые в совершенно невообразимое старое рваное тряпьё, калеки, с какими-то тусклыми провалами вместо глаз, темнеющих на мятых, побитых порчей разложения бесформенных лицах.

-Какие-то живые мертвецы – подумал он, томимый какими-то мрачными и нехорошими мыслями, которые он упорно гнал от себя.

Наконец электричка вползла в столицу. Тяжко вывалившаяся из неё толпа нестройным потоком медленно потянулась мимо тёмных и замёрзших мёртвых домов в одном направлении, как понял Николай, ведущим на майдан-балаган.

-Почему же нет ни огонька? Опять чтоль блэкаут? Видать отключил Чубайс всю Москву за неуплату - думал Николай, потрясённо рассматривая, раскрывавшейся перед ним в новом, неожиданном, ракурсе провалившийся во тьму город.

Было что-то завораживающие в этой картине, на фоне едва подсвеченного фиолетовым сиянием неба темнели гигантскими глыбами ломаные силуэты огромных домов, так что, казалось, что путь шёл не то среди пустыни из скал, не то кладбища полного огромных саркофагов.

Постепенно процессия калек, обречённо бредущая посреди тёмного ущелья вымерзших улиц, всё более и более увеличивалась. Из боковых проходов в неё вливались всё новые и новые струи еле ковыляющих теней. Скоро далеко впереди замерцали слабые всполохи света, где-то там впереди был его источник, который, как понял Николай, и подсвечивал зависшие над землёй тяжёлые облака. Ещё через некоторое время по остовам домов забегали лёгкие фиолетовые всполохи. А там впереди, где смыкались стены ущелья, нервно фосфоресцировало, спазматически, то, вспыхивая, то, пригашаясь, шарообразное облако света, словно порождённое беспорядочной пляской составлявших её бесчисленных светляков.

-Майдан, майдан-балаган. Там, там, там майдан, там балаган… - пронёсся по толпе истощённых и усталых путников не то ропот, не то стон.

По реке теней прошла нервная судорога, словно трупы взбодрили разрядом тока. Встрепенувшись, истощённые калеки, которые, казалось, были готовые, ещё чуть-чуть, и упасть, лихорадочно ускорили своё движение, словно замаячившее на горизонте какое-то гнилостное, даже, как показалось Николаю, кладбищенское, свечение придало им силы.

Когда волна радостно возбудившихся доходяг внесла Николая в приделы майдана-балагана, то его поразило, насколько увиденное им отличалось от того, что он вычитал о нём в сети.

Не было ни ярко раскрашенных балаганов, ни огней иллюминации, ни вспышек ферферков, ни весёлых аттракционов, ни собственно веселья. Были лишь беспорядочное нагромождение не то примитивных помостов, не то какие-то грубо отёсанные четырёхугольные каменных блоков увенчанных множеством огромных банок, в которых в каком-то растворе были заключены невероятные уроды.

Присмотревшись к ним, Николай с ужасом понял, что обитатели чудовищных склянок живые. Явственно было видно, что они, тяжело кряхтят, ворочаются, корчатся в страшных судорогах. Упираются, своей изломанной плотью что есть силы в стены толстого стекла, пытаясь его проломить, преодолеть отделяющую их от мира преграду. Страшные сосуды, были полны жизнью. Чудовищной потусторонней, ирреальной жизнью, жаждущей вырваться из этих маленьких, давящих и душащих её, мирков на свободу. Выплеснуть наружу своё уродливое содержимое. Заразить всё собой. Сделать всю вселенную такой же уродливой и страшной, какими были они сами.

От этих лихорадочных усилий в гигантских банках, рождался ток жидкости, поднимавшейся вверх закрученными гирляндами мелких пузырей обильно скапливающихся и бурно бурлящих под крышками. Именно это кипение и порождало фиолетовое мерцание, которое кое-как освещала окружающие пространство. В этом ядовитом свечение, прямо на банках, бойко отплясывали и кривлялись шустрые деревянные марионетки - буратины.
Присмотревшись, Николай заметил, что эти бешено скачущие куклы, удивительно похожи на тех или других известных личностей и исторических персонажей, более того, и копошащиеся в банках уроды, определённо, также являлись их образами. Странно, но в этих гротескных мутантах, являющих собой крайнюю степень искажения образа чего бы и кого бы то ни было, было просто невозможно не узнать того или иного героя истории, политики или светской хроники!

У него, как и у других, посетителей майдана-балагана возник интерес. Вокруг банок собирались кучки зрителей, с интересом узнающих, кто же это сейчас перед ними пляшет и пускает пузыри.

-Это же Ёлкин, Валька …Чубайс, Чубайс… А это Лужок, Батурина – слышался восторженный шёпот.

Казалось, что зевак безумно радовало, что они понимали, чьими карикатурами, являются эти странные существа. Вокруг некоторых банок скапливалось целые толпы, и тогда марионетки, обрадованные вниманием, начинали, бешено скакать, демонстрируя чудеса гибкости, и отбивая своими деревянными конечностями сумасшедшую дробь, словно ощутив от зрителей приток энергию. Но не только деревянные куклы заводились от присутствия от зрителей, чудовищные мутанты, под взглядами зевак, также начинали неистово корчиться, ворочаться, бешено крутится, по их жутким рожам прокатывались волны беспрерывных судорог и гримас. При этом чудовища начинали пухнуть, надуваться и стремительно расти. Вследствие чего они порождали целые бури шипящих пузырей, и их банки начинали буквально сверкать, и тем ещё больше притягивать к себе всё новых и новых зрителей.

В банках же обделённых вниманием движение напротив замирало, они гасли, уроды сдувались, и тяжко кряхтящие, жалко скрипящие марионетки, казалось потерявшие гибкость, судорожно спрыгивали с них, и перекатывали свои сосуды, с трудом кантуя, поближе к местам скопления публики, в надежде там снискать к себе интерес.

Понятно, что больше шансов привлечь публику было у кукол и уродов знаменитых личностей, потому деревяшки мало раскрученных персонажей объединялись в целые труппы, ставя свои банки впритык, и разыгрывали на этих импровизированных сценах целые представления.

Особенно пользовалось популярностью шоу под названием “Залеские козлы”. Пять, или шесть буратин бойко скакали на своих банках, изображая обряд “утверждения языческих богов” – имитировали действия предшествующие получению анального оргазма.
Время от времени разбившиеся на пары деревяшки, одна из которых становилась на четвереньки, а другая пристраивалась к ней сзади, начинали мелко трястись и протяжно скрипеть, и дикие звуки этого воя каким-то чудесным образом складывался в слова девиза их движения – “если есть анальный оргазм – значит, есть языческие боги”.

Николай пребывал в недоумении, никак не в состоянии понять: что заставляет посетителей майдана-балагана столько внимания уделять, пусть и удивительно похожим на известных личностей, но невероятно мерзких чудовищ. Как вдруг, когда он особенно пристально вгляделся в одно из них, странный морок случился с ним. В его сознание, как словно пробив преграду, хлынули образы другой жизни, и скоро он потонул в этих, невероятно ярких, цельных, логичных грёзах. Как будто он в каком-то забытье переживал жизнь того, чьими изуродованными карикатурными обрубками являлись чудовище в банке и скачущая на ней деревянная кукла.
Это был не фильм, не набор плоских картинок, нет…. Он именно жил чужой жизнью, заново переживал её, до мельчайших подробностей ощущая все ничтожные нюансы и раскрывая все неизведанные тайны давно окончившегося бытия. Он стал тем, жил жизнью того, чьи уродливые посмертные воплощения были здесь выставлены на всеобщее обозрение.

Это настолько захватило его, что он даже не понял, как, каким чудом, он вырвался из этого наваждения, и снова оказался среди майдана. Некоторое время он растерянно оглядывался, даже и, не понимая, где же он оказался, и кто же он. Его охватила такая слабость и дезориентация, что если бы, наверное, не палка на которую он опёрся, то он бы упал. Наконец память понемногу стала к нему возвращаться, и Николай неуверенно побрёл дальше, ещё не веря, что сумел остаться самим собой.

Чем дальше Николай вместе с потоком калек углублялся в глубь майдана-балагана, тем ярче светились банки, тем жирнее и беспокойнее становились уроды, рвущуюся из них наружу, тем бешеней скакали, оглушительно треща, на них деревянные марионетки. Его охватило какое-то отупение, словно мерцание банок, прыжки и треск кукол, кривляние и судороги бесконечных уродов, гипнотизировало и подавляло волю, звало отказаться от своей личности, слиться с ними, забыться в образах их прошлой жизни, навсегда заблудиться, растворяясь в исходящих от них миражах.

Первое время Николай ещё прикидывал, что же тут можно взорвать, но куда бы не ложился его взгляд, достойной цели не было - ну не взрывать же банки и деревянные куклы? Но, скоро он позабыл, зачем пришёл. Сознание затуманилось окончательно, и Николай лишь безвольно плыл в толпе теней от банки к банки, от одного урода к другому, чувствуя, как слабеет и стынет.

Видно не спроста внимание путников давало энергию уродам и куклам. Николай почувствовал, что они высасывают его, что, разглядывая их, тем более погружаясь в морок их сознания, он слабеет. Было заметно, что многие путники застревают у банок, перестают идти дальше, и потихоньку оседают у их подножия, проваливаясь в клубящийся под ними плотный туман, постепенно пропадая, словно растворяясь в нём навсегда. Без остатка. Без следа. Похоже, это понимал не только он. Довольно много теней старалось игнорировать светящиеся банки, и струились к центру майдана-балагана, туда, где высилось странное сооружение – “Колесо фортуны”. Именно от него исходил самый яркий пульсирующий свет и как, казалось, слабые токи тепла. Это тепло манило, звало к себе, обещало, что в этом мире холода есть место уюту и надежде, и Николай, теперь стараясь держаться подальше от светящихся банок, шёл на этот, очаровавший его, зов.

По тому, что Николай ощущал постепенно усиливающейся тепло и медленно разгорающийся свет “колеса фортуны” всё время с одного бока, он понял, что путь к нему идёт по спирали. Наконец, ещё один мучительный круг, и перед Николаем возникло то, что так его манило.

Это был огромный конус, на вершине которого надувался, светясь изнутри, огромный тяжело колтыхающийся пузырь. Конус состоял из нескольких вращающихся в разные стороны и скоростью колец. Пока очередь теней медленно подползала к подножию конуса, Николай наблюдал за происходящим на нём.

Задачей было добраться до вершины, туда, где надувался светящийся пузырь. Именно там, внутри него, что-то гипнотически шептало прямо в его сознание, было тепло и покой. Там была цель. Но вскарабкаться наверх, можно было, только перескакивая с кольца на кольцо. А это можно было сделать в моменты, когда соседние кольца на короткое время начинали вращаться с одинаковой скоростью и в одном направлении. Именно в это мгновение и надо было оказаться у верхнего края своего кольца, чтобы перескочить на следующие. Находится же долго у верхнего края, было нельзя, сталкивали вниз другие желающие занять это место. Там, у верхних кромок колец происходила постоянная свалка. Доходяги лезли вперёд, дрались, хватали и сваливали друг друга, катились вниз, лавинообразно валя всех, кто попадался на пути и вылетали прочь с колеса, обратно в майдан-балаган, к уродам в банках и пляшущих на них марионеткам, чтобы снова, теряя последние силы и остатки тепла, ползти к гигантскому пузырю.

Удивительно, но на колесе фортуны Николаю явно способствовала удача. То ли большинство конкурентов были явно хилее его, то ли ему помогала крепкая палка в руках, но ему удалось почти играючи проскочить почти все кольца. Он оказался на предпоследнем кольце, над котором нависал огромный пузырь. Николай зачарованно смотрел на него. Пузырь мелко дрожал, от него поднимались вверх пузырьки. Лопаясь, они светились. На поверхности большого пузыря, откуда только что поднялись эти маленькие пузырьки, возникали на некоторое время что-то вроде трещинки. Именно в одну из них, пока она не затянулась, и нужно было успеть втиснуться. Понятно, что втиснуться в пузырь можно было, только если трещинка возникла внизу, у самого его края. Более того, чтобы иметь шанс втиснуться в пузырь, надо было находиться прямо рядом с ним, в надежде, что где-то поблизости откроется эта щёль, но пузырь периодически резко, спазматически дёргался, расширяясь, и сбрасывал всех, пошедших к нему слишком близко обратно вниз.

Несколько лёгких движений палкой, и Николай оказался рядом с пузырём. Какой же он был огромный! Пузырь навис над Николаем своей блестящей, радужно переливающийся, скользкой поверхностью, закрыв, казалось, всю бездонную черноту здешнего неба. Николай потрогал её - она была упруга и крепка. Ударил палкой – она мелко завибрировала, и как ему показалось, резко пошла на него. Николай отпрыгнул назад, едва удержавшись на краю кольца. Решил попробовать продавить плёнку палкой – опять никакого эффекта. Тут Николай заметил, как рядом с ним на поверхности пузыря начала набухать круглая грыжа. Ещё мгновение - раздался громкий чмок, и вверх полетел пузырь, размером, наверное, с дом. К образовавшейся щели бросилось несколько теней, но палка быстро отправила их вниз. Николай, не долго думая, стал протискиваться в неё. Это было очень нелегко. Поверхность пузыря оказалась очень крепкой, чрезвычайно эластичной, как будто наполненная мышцами. Щель стремительно сужалась, и Николаю приходилось напрягать все остатки своих сил, преодолевая сопротивление, буквально продавливаясь внутрь.

Вдруг что-то щёлкнуло. Яркая вспышка озарило пространство. Николай почувствовал, что что-то обожгло его бок.

-Бомба! – пронеслось у него в голове.

Протискиваясь сквозь жёсткую быстро сжимающуюся щель, он задел о её мускулистые края конец запала. Ампула раздавилась, фитиль начал гореть. Этот слабый, едва заметный огонёк, здесь полыхнул, казалось, как стартовый выхлоп огромной ракеты. Пузырь, спазматически дёрнувшись, мелко задрожал, рождая не то испуганный, не то грозный гул, напрягся, и с огромной силой изверг Николая прочь из себя.

Увлекая за собой потоки, воющих от ужаса, доходяг, Николай покатился вниз. Скоро он плюхнулся в плотные облака придонного тумана. Его падение вызвало беспокойство стремительно переросшую в панику охватившую весь майдан-балаган. Начался шум, хаос, бесчисленные марионетки выбивали своими деревянными культяпками нервную дробь тревоги. Николай вскочил на ноги, выхватил из внутреннего кармана бомбу и поразился, насколько ярок в этой тьме был свет её еле тлеющего фитиля. Он поднял её над своей головой, и вой ужаса потряс майдан-балаган. Тени в страхе заструились прочь, шипя, уползал от его ног холодный туман, и скоро Николай один остался стоять в круге ослепительного света, по границам которого клубилась бурлящим туманом растревоженная тьма.

-Сколько, сколько осталось гореть запалу? – думал Николай, соображая, куда кидать бомбу, и тут на него ринулась целая армия деревянных кукол.

Встав на четвереньки, они, с жутким воем и лаем, бешено носились вокруг границы очерченной светом горящего фитиля, не в силах её переступить. Скоро вокруг Николая крутился настоящий вихрь из беснующихся буратин. И этот вихрь постепенно сжимался, подступая к Николаю всё ближе и ближе. Поднятая, скачущими марионетками, настоящая буря из пыли, грязи и рваных облаков тумана, всё ближе и ближе придвигалась к Николаю, поглощая свет от искры тлеющего запала. В какой-то момент этот круглый фронт вокруг Николая в одном месте сломался, и он увидел, как на него сквозь тучи зависшей грязи ринулись, стаей бешеных псов, вставшие на четвереньки буратины.

Инстинктивно Николай бросил бомбу им навстречу. Взрыв оглушил его. Он и подумать не мог, что в его бомбе заключена такая неистовая сила. Этот взрыв потряс майдан-балаган. Взрывная волна, легко, играючи, смёла и разбросала поток прыгнувших на него буратин, и, не встречая преград, широким фронтом пошла вглубь майдана, как пену, сдувая липкий туман и разбивая бесчисленные банки. Даже гигантское колесо фортуны, казалось, слегка накренилось, и от её перекосившихся колец раздался протяжным стоном мерзкий скрип, а огромный, мелко дрожащий, пузырь, едва с него не слетел. Всю эту картину разрушений Николай видел как в замедленном кино, когда несомый взрывной волной, под оглушительный аккомпанемент с громким чпоком лопающихся всё новых и новых банок, летел куда-то прочь от майдана.

Падение было ужасным. Пока Николай, еле барахтаясь, пытаясь встать, он ощутил, как его захлестнула волна какой-то шипящей обжигающей жидкости. Когда он кое-как взгромоздился на четвереньки, то обнаружил себя стоящим на краю какого-то провала, среди льющихся туда потоков дымящегося раствора выплеснувшегося из бесчисленных разбившихся банок. Эта бурлящая река несла с собой в бездну, в облаках шипящих брызг, бешено корчащихся уродцев.

-Сколько же я разбил банок? – ошарашено подумал Николай, ощущая, как его смывает к краю обрыва этот бурный поток.

Палка каким-то чудом была всё ещё у него в руке. Он с трудом встал, выставил её вперёд, и опёрся на неё, еле-еле сопротивляясь мощному течению, несколько раз отбивая ногой в сторону тушки, несшихся прямо на него, на глазах сдувающихся, уродцев. Скоро ток стал слабеть. Мимо Николая проплыл последний, еле ворочающейся, уродец, сдувшейся уже настолько, что казался каким-то рачком.

Николай, было, вздохнул с облегчением, соображая, куда теперь ему податься, как его оглушил и пробрал до костей жуткий рёв бесчисленных буратин.

Видно отойдя от шока вызванного взрывом, все буратины майдана-балагана собрались вместе и огромной, страшно воющей стаей, встав на четвереньки, неслись на него. Прижатый к краю обрыва Николай, похоже, был обречён. Не куда было бежать. Но, да и если бы и было бы куда - озлобленные буратины, особенно на четвереньках, двигались значительно быстрее его. Потому, он с ужасом понимал – секунда, другая – и эти злобные куклы просто забьют и затопчут его.

Николай уже видел, как эти бешеные твари, огромным, угрожающе трещащим, облаком, зависли в своём последним прыжке прямо над ним, когда он, в ужасе оступившись, кубарем покатится вниз, в бездну провала, туда, куда только что смыло бесчисленных уродцев.

……………………………………………