Бесконечный перфоманс
Когда-то считалось страшным оскорблением облить могилу покойника дерьмом, или забросать горой мусора, ведь над могилой должно было возвышаться нечто прекрасное, произведение искусства, как то едиственное материальное, на чем остаётся зримый след души творца.

Но это в старые, дикие, невежественные времена. Теперь всё по иному, нынешние властители дум давно уже избыли эти дикие представления. Куча мусора для современного художника – основной элемент произведения искусства, к которому может прилагаться разве что, голая жопа самого творца. Таким образом, акт творения современного шедевра теперь означает высерание из себя экстрементов, завершающегося триумфальной демонстрацией орудия, только что сотворившего очередную порцию прекрасного и вечного – голой задницы творца.

Пришло новое понимание искусства. Теперь произведение искусства уже не творение, а процесс. Перфоманс. Подразумевается, что не важно, что будет сотворено, (верней, на самом деле понятно, что же будет сотворено) а сам акт (процесс) творения.

Но тут возникает вопрос – а чем же акты творения и перфомансы великих художников современности из галереи гельмана отличаются от известных процессов жизнедеятельности, которым время от времени предаются все другие категории населения?

Ведь мусорят, а тем более испражняются, практически все, при этом довольно регулярно в силу пока ещё непреодолимости биологии. Чем же тогда толпа перепившихся шашлычников отличается какой-нибудь творческой группы актуальных художников?

Может только тем, что гопники гадят время от времени, когда напьются, а художники непрерывно находятся в творческом поиске? То есть всё дело в количестве испражнений и частоте дефекации, когда качество переходит в количество. Быть может, если срать и гадить только в свободное время, перепившись на шашлыках – то это жлобство, а если на постоянной и профессиональной основе, особенно в галерее гельмана – то великое искусство и поэзия?

Но ведь, например, привокзальные бомжи также прилюдно срут, мусорят, сквернословят и т.д. и т.п. и при этом это происходит у них непрерывно. С точки зрения концептуалиста - вся жизнь в искусстве. Более того, с точки зрения стороннего наблюдателя, мы будем вынуждены признать, что перфоманс бомжей в художественном смысле значительно более сильный и образный, чем у всяких приговых и прочих творческих личностей из гельмановского клоповника. Такие типажи, такая сила образа, такие перфомансы что …

Чем же тогда перманентный перфоманс потерявшего человеческий облик бомжа отличается от творческой деятельности одухотворённого творца, того же пригова, например?

Неужели только различием в географии приложении их усилий? Повторюсь – насрал и потерял человеческий облик у трёх вокзалов – под рёбра милицейской палкой, насрал и продемострировал потерю человеческого образа в галереи гельмана – премию и признание?

Наверное, ответ на этот вопрос невозможно найти, не обратившись к самим авторитетам из среды современный творческой элиты. Вот, например, что пишет о своей среде ценитель современного искусства и поэзии (и особенно творчества пригова) потомственный интеллигент митька ольшанский.

Так как его журнал удалён, то, к сожалению, буду вынужден по памяти пересказать содержимое его откровений.

Митька называет существ, к сообществу которых принадлежит - интеллигентами. Будет в дальнейшем использовать его терминологию (хотя, наверное, это не очень корректно, поэтому я буду применять кавычки).

Итак, митька пишет, что основное отличие современной “интеллигенции” от прочих городских “жлобов” (их митька называет посадскими, тем специально подчёркивая их этническое происхождение) в том, что “интеллигенты” больше гадят и нисколько этого (в отличие от посадских) не стыдится. Например, “интеллигенты” более неопрятные, чем остальные категории населения. Поголовно ругаются матом (в том числе митька особо отметил, что матом повально ругаются все “интеллигентные” самки). “Интеллигенты” не имеют стыда, и, в частности. это проявляется в том, что они рассказывают друг другу о своих сексуальных партнёрах все интимные подробности, при этом постоянно ими меняются, то есть спариваются примерно так, как в стаи бездомных собак. “Интеллигенты”, в отличие от неразвитых посадских, не дорожат своим словом, то есть, бесчестны и лживы – дал слово, взял слово … “Интеллигенты” постоянно грызутся, ругаются, собачатся по любому поводу и без повода и т.д. и т.п..

То есть практически своими повадками и ментальностью митькины “интеллигенты” ничем не отличаются от сообщества бомжей. Но почему же тогда существует факт пространственной, а главное, социальной дифференциации этих двух групп существ относящихся (по митькиному признанию) к одному виду?

Неужели всё дело в том, что волей случая некоторые кочевья бомжей случайно забрели на ночёвку в модные галереи и редакции журналов, что и предопределило разницу в судьбе между ними и прочими, менее удачливыми, их собратьями?

Ответ на этот вопрос даёт сам митька. По митьке, “интеллигенты” отличаются от всех остальных, тем, что принадлежат к определённому клану, остро осознают эту свою принадлежность (клановость) и, главное, они верны …. идеи.

Что же эта за идея, которой так преданы современные “интеллигенты”? Об этом митька прямо ничего не говорит, видно секрет. Но благодаря счастливому стечению обстоятельств, в виде смерти пригова, нам стало ясно, что же эта за идея, объединяющая вечно грызущихся “интеллигентов” в единый и сплочённый клан.

Вся эта публика дружно завыла и объединилась, когда Галковский призвал не давать им денег. Итак, стало ясно, объединяет и сплачивает нашу интеллигенцию – идея того, что их обязаны кормить. Кто же их обязан кормить? Как кто - да мы же, презираемая ими "слобода". Понятно, что вспышка ненависти к Галковскому была не в угрозе потерять жалкие для них 4000$, а в том, что он посягнул на основу их мироздания - ведь Галковский заявил, что он не обязан их кормить, и призвал всех нас перестать кормить эту шоблу.

Почему они же они так уверены в этом своём праве на содержание и кормление?

А вот тут то мы и возвращаемся к началу поста. Они уверены в своём праве на кормление, потому что объявили процесс своего бесконечного свинства искусством. Поэтому, когда Галковский заявляет, что испражнение пригова никакая не поэзия, а графоманство, он выбивает краеугольный камень из основания их благополучия – право называть беспорядочный и неряшлевый процесс своего жора, ебли, ругни и испражнений творчеством.

Поэтому для них нет иного пути, как истово защищать пригова, всячески превзнося его слабоумный бред – защищая пригова, они защищают своё право называть свою бездарность и безобразность, поэзией, литературой, искусством ... и потому иметь доступ к кормушке.

Более того, встав на этот путь, они не могут не уничтожать настоящие искусство, настоящую поэзию, литературу. Вот что, например, написал один из поклонников пригова: Пригов был одержим манией деконструировать и отменить поэзию (по крайней мере, в её традиционном понимании).

Кривляние, притендующие на "место в искусстве", не может существовать рядом с настоящим искусством (с искусством в её традиционном понимании), оно может быть только вместо, что неизбежно порождает маниакальную ненависть ко всему небезобразному и неизвращённому и, как следствие, неистовое вытаптывание любых ростков настоящего и истинного, живого. Вот и отличие митькиного интеллигента от бомжа -деграданта: бомж тпросто живёт в непотребности, куда его забросила судьба, печальное и безжалостное стечение обстоятельств, митькин же "интеллигент" непотребствует же совершенно сознательно, он творит непотребство. Бомж просто живёт на своём социальном дне, не стремясь никого туда затащить, митькины же "интеллигенты" стремятся всё вокруг себя исказить так, чтобы кругом было одно сплошное уродство. Бомж живёт вне прекрасного, митькины "интеллегенты" сознательно и остервенело уничтожают прекрасное.

Пригов стал символов уродства, права на уродство, а главное претензией уродства называться Русской поэзией.

В этом смысле сдохшему пригову необычно повезло – ему воистину воздвигли в символическом пространстве Русской литературы памятник полностью соответствующий масштабу его творчества. Издеваясь над Русской поэзией, садистки пытаясь её отменить, с маниакальной настойчивостью обливая её помоями своих стишков-испражнений, он неизбежно подготовил свой последний посмертный перфоманс. Всю жизнь, издеваясь над прекрасным и святым, он сам предопределил издевательство над своим трупом после смерти.

Сначала чинные буржуазные похороны – фальшивая позолота церкви, попы, дорогой гроб, престижное кладбище … А потом в московском подземелье, словно спустившись прямо в его дорогую и гламурную могилу, расширившейся до лабиринта преисподней и мистическим образом принявшей образ московской подземки, его же духовные дети, ученики в безобразном, устроили пьяный дебош, всё облевав и заполнив кучами мусора, огрызками и испражнениями. (Холёная помпезная дорогая упаковка, а внутри - гора мусора и дерьма! Удивительно, насколько всё в этом перфомансе символично. Где-то я слышал, что магия - символизм доведённый до последнего, окончательного, предела.)



Нет, весь я не уйду - сказал великий поэт. Люди вдохновения остаются в своих стихах, романах, открытиях ... Они остаются как знак, как озарение, след соприкосновения с мечтой, как символ того, что есть над этим миром и любовь, и истина, и красота, что можно подняться над болью и судьбой, увидеть прекрасное и совершенное, встать и сделать этот мир лучше.

Но можно ли злобные вирши пригова назвать стихами? Конечно нет - это всего лишь клевета на поэзию и имя поэта. Но ему, к его и нашему несчастью, суждено всё ж таки остаться среди нас. Нельзя называть себя поэтом всуе. Сами того не понимая, не ведая что творят, взращенные им же циники и подлецы, являсь орудиями мстительного приведения, совершили обряд заточения его души в жестяную коробку заплёванного ржавого вагона московской подземки.

Да, весь он не уйдёт, и теперь он будет, бесконечно нарезая круги по кольцевой линии, снова и снова проявляясь то в макроте чахоточных плевков на истёртом полу, то липким бесформенном пятном блевотины, то комьями грязи и другим мусором ...

Вот такой вот бесконечный перфоманс!

Так и будет теперь вечно кататься эта гора мусора и дурно пахнущих объедков в заблёванном вагоне московской подземки по кольцевой – единственное что осталось и теперь навсегда останется от пригова в Русской литературе.

Теперь если вам в последнем старом вагоне на кольцевой линии будет шибать в нос прогорклый запах свежесдохшего бомжа, то знайте – это дух вечно гниющего пригова, “великого поэта”, кружит и кружит в грязном вагоне, не в силах теперь из него выйти теперь уже НИКОГДА.

Вечно гнить, растекаясь густой вонью, по грязному громыхающему полу скрипучего вагона, вызывая рвоту у пассажиров – разве может и могло ли быть у него другое посмертное существование?

Но разве он сам этого не хотел, разве не об этом он мечтал в минуты "творения" своих …, когда он деконструировал Русскую поэзию, надеясь так её оболгать, называя свои вирши стихами, чтобы окончательно её уничтожить, вызвав к ней всеобщее отвращение?