via pisma08

 Меня часто расспрашивают о последних днях и смерти Патриарха Тихона, скончавшегося в нашей лечебнице, в Москве, на Остоженке. Этот интерес понятен, если только не ждать от врача каких нибудь «политических разоблачений», в связи с толками о завещании покойного Патриарха. Для нас патриарх был больным старым человеком, почти обреченным, или, как он был записан в больничной книге, «гражданином Белавиным», здоровье которого требовало отдыха от всяких дел и тяжелых вопросов. Поэтому никаких с ним бесед, кроме обычных житейских – об его самочувствии, о необходимости для него беречься – мы никогда не заводили; не склонен был к этому и сам наш больной. Неуместны были бы и какие нибудь догадки об иной стороне его жизни, - по случайным его словам или по намекам окружавших его лиц. Поэтому и рассказать о нем я могла, как врач о пациенте, около трех месяцев пробывшем под его постоянным врачебным наблюдением.

Конечно, Патриарх Тихон не был рядовым больным; исход его болезни тревожил Москву и всю Россию, и этого исхода ждали не только люди, ему преданные, но и полицейские власти. Это заставляло нас уже не для собственного, а для общественного успокоения, во всех, даже пустячных с медицинской точки зрения случаях (как, например, зубная боль), обращаться к консультации других врачей и разделять с ними ответственность за состояние больного. С другой стороны, именно это особое положение больного, его высокий духовный сан, часто не давало возможности подвергнуть его строжайшему режиму; свои обязанности главы церкви он ставил выше забот о здоровье, и с этим приходилось мириться в тех случаях, когда не удавалось убедить его беречь свои силы. К сожалению, нельзя было убедить бережнее относиться к немощам старого и тяжко больного человека его окружение, главным образом имевшее к нему постоянные дела духовенство, и еще менее – агента и следователя ГПУ. Тут в российских условиях мы были бессильны. Возможно, что полный покой продлил бы на год-два жизнь Патриарха Тихона; но сам он говорил, что «належаться» он еще успеет, что бросить дела он не имеет права.

Таким образом, в моих воспоминаниях о патриархе не может быть ничего сенсационного. Это просто – история последнего периода его болезни и той стороны его общественного служения, которая была видна и нам, относившимся к нему, как к трудному пациенту, слишком мало о себе заботившемуся. Эти воспоминания я кратко записала, исполняя настоятельную просьбу нескольких лиц.



Поздно вечером 12 января 1925 г. в нашу лечебницу на Остоженке зашел знакомый врач и спросил меня, можем ли мы принять к себе больного с тяжелыми сердечными припадками, нуждающегося в серьезном лечении и внимательном уходе . Я ответила, что можем, но, ввиду тяжкого заболевания, не в общую, а в отдельную палату.

- Значит можно привезти больного завтра?

- Привозите.

- Этот больной Патриарх Тихон.

- Почему же Вы сразу не сказали?

- Боялся, что не примете.

И доктор рассказал мне , что сегодня же должны были перевезти Патриарха Тихона в одну частную лечебницу, где была занята для него комната, но вчера вечером оттуда позвонили и сказали, что боятся его принять. На патриарха это так подействовало, что он отказался переезжать куда-нибудь из Донского монастыря, и врачам пришлось настоятельно требовать, а близким долго уговаривать больного, чтобы он согласился на новую попытку найти для него лечебницу. Что помощь Патриарху Тихону была сопряжена с известным риском – в том вряд ли могло быть сомнение; больницы боялись, что их закроют за это. На опыте своей лечебницы нам пришлось впоследствии убедиться, что опасение это было не напрасно.

О том, что Патриарх Тихон очень болен, в Москве было известно; его положение стало серьезным после того, как в Донском монастыре, в одной из комнат отведенного ему помещения, неизвестными лицами был убит его келейник, как говорили - по ошибке, вместо самого патриарха. Патриарх еще не был очень старым, - в нашей лечебнице ему исполнилось шестьдесят лет, но жизнь в постоянной тревоге, домашний арест в монастыре, которому он был подвергнут, и, в особенности, толпа посетителей, отказывать которым в приеме он не хотел и не мог, - тяжко отзывались на его сердечной болезни. Было важно подвергнуть его больничному режиму и создать часы обязательного отдыха, который был ему необходим, и внимательному наблюдению и лечению, которое единственно могло продлить его жизнь. Кроме давнего хронического воспаления почек и общего склероза, за последнее время у него появились припадки грудной жабы, особенно участившиеся после происшедшего у него на глазах убийства.

Привезли Патриарха на следующий день. Высокого роста, прямой, седой, очень худой, на вид – гораздо старше своих лет. Несмотря на плохое состояние, он хорошо собой владел, ни на что не жаловался, хотя видно было, что очень нервен и возбужден. Приехал он на своем постоянном извозчике; с ним прибыли два его келейника, один – бесцветный монашек, другой – светский, сын его друзей.

Постоянные врачи патриарха были проф. К. и его ассистент доктор П. Оба продолжали навещать его и в лечебнице. После их консультации с врачами лечебницы патриарху был предписан полный покой, ванны и укрепляющее лечение.

Мы поместили его в небольшой светлой комнате, которая ему понравилась, придав ей, по возможности, «домашний» вид. Комната белая, с окном, выходящим в сад, с видом на Зачатьевский монастырь. Белая тюлевая занавеска, покойное кожаное кресло, небольшой письменный стол. Было воспрещено пускать к больному посетителей без разрешения врачей.

Больной был особенно доволен, что его окно выходит в сад. Когда наступила весна, он любовался видом на монастырь и говорил:

- Вот хорошо! И зелени много, и птички.

Были у него свои иконы, стоящие на маленьком столике, покрытом скатертью, и перед ними лампадка. На стене висела единственная картинка: два мальчика смотрят с моста вдаль.

Когда он чувствовал себя лучше, то много читал, сидя в кресле у кровати. Читал Тургенева, Гончарова и «Письма Победоносцева».

В облачении, белом клобуке и с посохом патриарх казался очень видным и торжественным. Обычно его водили под руки, делая это не столько ввиду его слабости (он был еще достаточно бодр), сколько как бы для почета. Честь выводить его приняла на себя одна из сиделок и муж кастелянши, относившийся к нему с величайшим вниманием и исключительной заботливостью. Но когда патриарх лежал или сидел в кресле в своей комнате, он сразу превращался в больного и жалкого старичка. Здесь он надевал старый и потертый зеленоватый подрясник, устраивался поудобнее и, видимо, радовался возможности посидеть одному и воспользоваться столь редким для него досугом.

Из наших врачебных предписаний труднее всего было соблюсти самое главное и важное – покой для больного. Со дня переезда его в лечебницу не было отбоя от посетителей, одни из которых приходили по делам, другие – навестить патриарха. Были такие, «не пустить» которых было очень трудно. На другой же день явился в лечебницу Тучков, заведующий отделом ГПУ, за которым числился патриарх. Вызвал меня и потребовал свидания с «гражданином Белавиным». Тучков – среднего роста, плотный, крепко скроенный и сшитый полуинтеллигент, обходительный и достаточно развязный. Я сказала ему, что видеть больного сейчас нельзя, так как врачами предписан ему полный покой; всякое волнение для него опасно.

- А что, разве патриарх опасно болен?

- Грудная жаба всегда опасна, а кроме того у него болезнь почек.

- Так что он может у вас скапутиться?

Я ответила, что при такой болезни патриарх может умереть от сердечного припадка.

- Как же вы не побоялись принять его в лечебницу? Ведь, если он у вас умрет, фанатики могут обвинить вас в том, что вы способствовали его смерти.

Объяснила Тучкову, что смерть пациента всегда тяжела, и нередко близкие винят в смерти не болезнь, а лечивших врачей. И все-таки мы должны принимать в лечебницу всех, кому нужна медицинская помощь и уход. Впрочем, нам не приходится опасаться таких обвинений со стороны лиц, близких к патриарху; наша лечебница достаточно в Москве известна.

- А чем вы его кормите?

- Даем то, что предписано врачами.

- Ну, а со стороны ему ничего не приносят?

- Со стороны мы разрешаем ему принимать только фрукты.

- А это хорошо, что вы со стороны не принимаете!

Не знаю насколько была искренна такая заботливость Тучкова; боялся ли он возможных случайностей, или только хотел узнать, насколько бережно охраняется патриарх в лечебнице.

На этот раз на немедленном личном свидании он не настаивал, и приехал снова только через два дня, когда патриарх мог его принять.

Но не легко было оберегать патриарха и от других посетителей, в особенности, от приходивших к нему по делам церкви – от митрополита Петра Крутицкого и других. Только две первые недели нам удавалось ограничивать их визиты, часто – вопреки просьбам самого больного. Позже, когда он немного оправился и особенно когда он стал выходить, эти визиты были ежедневными и явно для него утомительными. Но патриарх считал своей обязанностью лично вникать во все дела, подлежащие его ведению.

За эти две первые недели Патриарх Тихон очень отдохнул и, насколько мог в его положении, поправился. Он видимо наслаждался своим покоем и предписанным ему режимом. Нервное возбуждение улеглось, и частые анализы показывали, что улучшилось состояние почек. Сам он не раз говорил, что чувствует себя гораздо лучше и бодрее. Врачей принимал всегда с ласковостью и охотой, любил поговорить, пошутить. К персоналу лечебницы относился с исключительной приветливостью – и к нему относились с тем большим почтением и предупредительностью. Во всех своих нуждах старался обходиться помощью Кости, своего светского келейника, к уходу которого он очень привык. Бывший при нем монашек заботился о нем меньше; так, например, он нередко пускал к патриарху посетителей без нашего ведома и даже вопреки запрещению.

В разговоре с патриархом мы старались не подымать никаких волнующих его вопросов. Сам он заговаривал на темы, посторонние его болезни, всегда в шуточной форме. С моим мужем, доктором, говаривал подолгу о предметах посторонних; в беседе со мной упомянул однажды о живоцерковниках, но сейчас же свел на шутку, чтобы не продолжать разговора на эту тему.

Мы, все врачи, очень просили больного продолжить строгий режим и дольше не заниматься делами, но убедить его не удалось. На третью неделю пребывания в лечебнице он уже ежедневно принимал Петра Крутицкого, своего ближайшего помощника, а также часто вдову его убитого келейника, которой он многим помогал. Эти визиты всегда его очень много утомляли. Но и помимо них приходило много людей по делам, за советами, за благословением, за помощью, просто навестить. В приемной была всегда толпа, которую приходилось убеждать дать больному покой. Дважды приходила к нему депутация от рабочих фабрики бывшей Прохорова и какой-то другой. Приносили ему подарки. Рабочие поднесли ему пару хороших сафьяновых сапог на белом кроличьем меху, в которых позже он всегда выезжал на церковные службы и которыми очень гордился. В морозную зиму эти сапоги были для него, действительно, спасением. От другой рабочей депутации он получил церковное облачение.

Петра Крутицкого патриарх, по-видимому, не очень долюбливал, хотя в приеме ему никогда не отказывал. Это был высокий, тучный, пышноволосый, грубоватый и довольно неприятный в обращении человек. Говорили, что патриарх не долюбливал его за то, что он слишком настойчиво добивался перед ним поста московского митрополита и почти вынудил у патриарха это назначение. Петра Крутицкого монашек пускал часто без разрешения, как и других архиереев. Бороться с этим нарушением предписанного режима было очень трудно, сам же патриарх не протестовал и не жаловался.

Заходили к патриарху и наши больные; их посещения его не волновали и, напротив, очень ему нравились; он сам расспрашивал про больных и интересовался их судьбой. Помню, что одна наша больная очень боялась предстоящей ей тяжелой операции; перед самой операцией попросилась к патриарху поговорить, и мы ей разрешили. От патриарха она вернулась совершенно успокоенной: он поговорил с ней ласково, уверенно и утешительно. Это была помощь патриарха врачам. Каждый хирург знает, как облегчает его работу спокойствие и полное доверие больного.

Несколько раз был у патриарха Тихона чекист Тучков. Когда он заходил, патриарх отсылал всех. Однажды он рассказал, что Тучков неоднократно предлагал ему уйти на покой – уехать куда-нибудь на юг.

- Что на покой... Успею належаться, а пока нужно работать!

Так же он отвечал и нам , когда мы уговаривали его отдохнуть подольше и не выезжать по приглашению на церковные службы.

- Нет, поехать надо. Работать нужно! Если так подолгу не показываться, так и забудут меня.

Не останавливали его и холода. На уговоры отвечал, показывая на теплые сапоги, подаренные ему рабочими:

- А вон они стоят. С ними никакой холод не страшен.

Приезжал в больницу следователь ГПУ и долго допрашивал патриарха. Перед визитом Тучкова и следователя патриарх волновался, но старался шутить; говорил:

- Вот завтра приедет ко мне некто в сером.

О допросе и разговорах с Тучковым никогда ничего не рассказывал.

(Продолжение ниже)