Александр Секацкий: Деньги как плод воображения Сущность денег не есть нечто финансовое или нечто экономическое. Чтобы стать деньгами в современном смысле слова, то есть чтобы стать важнейшей совокупной мотивацией мира, они становятся частью человеческого воображения, воли.
В некотором роде само планирование нашего бытия, абстрактной воли и языка воображения связано с тем, что человек в определенный момент обретает способность грезить деньгами.
Современная сберегающая экономика, основанная на стремлении собрать как можно больше вещественных подтверждений блага в одном месте, является достаточно поздним порождением. Во всех архаических формациях ей предшествует "потлач", или одаривание. В то время дистрибуция вещей — это была прежде всего раздача. Вещи уничтожались в жертвенных кострах, и только после этого становилось возможным производство новых.
Возможности инкорпорировать в социальный мир новую никому не известную вещь были резко ограничены. Неизвестно, какие вредоносные свойства ей сообщены. Поэтому столь проблематичными были первые товарообмены.
Очень важен момент, когда экономика, направленная на истребление наличных вещей с целью возобновления пустоты, сменилась стойко работающим коллектором стяжательства, желанием прибавить нечто к тому, что ты уже имеешь. Ключевая роль в этом принадлежит деньгам. Экономика предлагает разнородное суммирование различных функций денег. Это некий привилегированный товар, всеобщая мера труда как стоимость, средство платежа. Все это выглядит неубедительно.
В действительности, если бы деньги оставались всего лишь формой учета вложенного труда, они никогда не смогли бы породить той нескудеющей силы мотивировать, которой они, безусловно, обладают. Переход от вещи к форме товара и затем к деньгам связан со все большим облегчением самой вещи. Исчезает ритуал ее инкорпорирования в сообщество — сопроводительное слово, танец шамана.
Именно тогда, когда среди прочих вещей появляются их сверхбыстрые полномочные представители, собственно деньги, становится возможным пересечь линию между реальным и воображаемым.
Деньги становятся заместителями не только во взаимных расчетах и обменах, но и в структуре человеческих грез. Мы видим, что к традиционному на этот момент языку грез, а именно эротических грез, присоединяется конкурирующий очаг воображения, язык денег. Именно тогда, когда сверхлегкий и быстрый товар своими перемещениями и мельканиями актуализирует для нас весь мир материальных благ, и не только материальных, он становится компактным языком воображения.
Как говорит Кант, 100 воображаемых талеров — это всего лишь воображаемые талеры, их не положишь в карман. Но именно они, проникая в состояние воли, способны порождать абстрактную волю, мотивацию к чистой деятельности.
По мере того как ребенок взрослеет, мы видим, как меняются его желания. Только ребенок способен так хотеть перочинный ножик или бинокль. Взрослый так желать уже не может, его желания абстрактны и расписаны на языке денег. Первичный язык естественных желаний — это желания ребенка, желания аристократа, которому нужно что–то абсолютно вещественное, принадлежащее к разряду чести, славы или любви (рука прекрасной дамы, освобождение Гроба Господня).
На смену этому приходит иная материя желаний, когда ребенок сталкивается с удивительной формой ответа. Ему хочется этот фонарик, а он слышит в ответ: нет денег. Половина его запросов в отношении мира оборачивается жестким "нет денег". И даже некоторым разъяснением, сколько именно денег не хватает.
Поскольку эта безжалостная форма приобщения к абстрактному воображению работает день за днем, месяц за месяцем, год за годом, ребенок начинает ориентироваться среди этой сотни воображаемых талеров. В ситуации нехватки меркнет вещественность его желаний, и сами желания переориентируются на ту форму уникальной конвертируемости между желанием и волей, которая позволяет грезить деньгами.
Александр Секацкий
http://rossia3.ru/ideolog/nashi/dengivoobr