Бомбилы. Война. РЭП.

Обсуждение еще тогда не закрытой по цензурным соображениям выставки "Общий простор" которая проходила в Киеве на Арсенальной площади с 8 по 10 февраля 2008 года. 

Олег Воротников (группа «Война»), Никита Кадан (группа «РЭП»), Лада Наконечная (группа «РЭП»), Антон Николаев (группа «Бомбилы»). 

 

 

 

 

Никита Кадан: Я попрошу Антона а потом Олега сказать почему вы приняли участие в этой выставке. 
Антон Николаев: Если честно, я еще до приглашения согласился принять участие в этой выставке о которой ты мне рассказал по дороге в гости к девице из дипломатической семьи. А за несколько часов до этого нас познакомил поэт Миша Гронас с которым мы тогда были частью коллективного тела работавшим над выставкой «Верю» и вместе с другими участниками проекта пытались интуитивно прочувствовать суть коллективного творчества. Пообщавшись с тобой, а знал я о тебе еще от Гриши Охотина, я почувствовал что-то правильное. Для того коллективного творчества, что мы представляем, важны эти личные связи и ощущения. Мы с тобой общались, обменивались духовными соками, и мне показалось, что твой основной задачей является выстраивание позитивистского марксистского дискурса, но по-честному, без набившего оскомину иезуитского политиканства. Я увидел в этом нечто романтическое. И стало интересно. Говоря с тобой было даже приятно натыкаться на те острые углы которые в России уже отработаны в первую очередь Виктором Мизиано и Анатолием Осмоловским. Это казалось уже пройденным этапом, и, казалось, что в России по чистяку так уже сделать нельзя. Но тут я неожиданно наткнулся на тебя и увидел в этом драйв. Рассказав о выставке ты прямо не предложил в ней участвовать, но предложил сделать статью для журнала «Зомби». Мне было интересно попробовать вклеиться в твой марксистско-романтический дискурс. В честном разговоре это было делать сложно, поскольку работа на выставке «Верю» подтолкнула меня к отказу быть дискурсивным и при личном общении больше опираться на интуицию и собеседника чем на логику, тексты же в которых автор как бы умирает можно было бы писать по законам какой-то интересной логической игры. Но я так ничего для «Зомби» и не написал. Но когда ты прямо предложил мне участвовать в выставке, для меня это было хорошим выходом. Поскольку дискурсы они несводимы – а с помощью визуальных образов можно напрямую прорваться к новым смыслам. Поэтому мы просто ринулись на амбразуру, поскольку в ситуации снятия дискурсивного очень приятно даже если нелегко работать – это как наркотик. В общем-то можно сказать что мы поддались на твои чары. 
Кадан: По сценарию в этот момент я должен покраснеть.

 

Олег Воротников: Мы хотим предложить сюжет несколько иной. На самом деле мы не разу не были в Киеве, но уже заметили что для вас на Украине пока важен этот декоративно-левый дискурс. Когда нам задают вопрос: «Что есть дискурс на Руси?», мы никогда не отвечаем по левому, потому что это будет просто нечестно и нет механизмов когда в России это будет работать. На Украине - странное срединное положение между Америкой и Россией. Даже не срединное, а фигура речи в общении между большими странами. И коль Украина становится не пространством а фигурой которую так или иначе наполняют, мы решили съездить и предложить в качестве эксперимента наш безумный трешняк. Тем более что Антон настаивал чтобы трэш этот был не только в визуальных образах, но и в семинарах. Сейчас не совсем трэш-семинар, хотя на столе и лежит половина гниющей освежеванной головы коровы. 
Кадан: То есть получается, что ваше участи и соучастие в процессе в первую очередь связано с личностями, симпатиями и исходя из этого присутствие в проекте меня и Жанны Кадыровой имеет свое значение…

Воротников: Да

Кадан: И еще одна тема к которой нужно вернуться после небольшой паузы – это насчет декоративного левачества на Руси. Потому что нам кажется, что левачество – оно Русь отменяет. Или наоборот – Русь отменяет левачество. Поскольку левачество мыслит интернационалом. Вопрос который я сейчас хотел бы задать. Он достаточно двойной. Он имеет опосредованное отношение к этим темам. Сначала я хотел бы спросить Антона потом Олега о важности идеи безответственности в ваших практиках. А потом бы попросил Ладу Наконечную высказаться об идее ответственности.

Николаев: Что касается безответственности я сначала скажу дискурсивно, потом попытаюсь по существу. Дискурсивно, в рамках политики, или, если угодно левачества, социальная активность людей жестко купирована. Нас всегда посылают на три буквы и не оставляя возможности дискурсивно легитимизировать любое девиантное действие. Тем самым нас ставят в положение когда мы перестаем говорить, а начинаем творить безумства под лозунгом "мы не знаем чего хотим». Мы считаем, что когда нам не дают возможность совершать правильных вписывающихся в политический дискурс поступков, они таким образом легитимизируют нашу безответственность, или, если хотите, безумие, невменяемость. Тут простая схема и не стоит об этом думать – все понятно. Сущностно нам интересна другая вещь. Нам интересно было бы сконцентрироваться на важной и для меня и для Олега теме – невменяемости. И, что особенно важно для меня, попытаться как-то прочувствовать собственную невменяемость в соотнесении со страновой невменяемостью. Это очень интересно и это очень сложно.
Невменяемость в отличии от безответственности которая у нас социальная, дает какие-то огромные внутренние силы. Мы искали точки этой невменяемости. Пока мы для себя определили, что точки этой невменяемости спорадически разбросаны по райцентрам. Россия – это не Украина, Россия -это империя, которая кроме к стремлению к экспансии стремится замыкается на себе. Поэтому в России крайне важна инфраструктура. И там где эта инфраструктура (дороги, провода, связь, система осуществления власти) которую иногда хочется сравнить с проводами заканчивается, как раз на уровне райцентров, получаются такие места где люди как бы повисают на обрывках иногда даже оголенных проводов и эту невменяемость чувствуют своими руками по которым периодически бьют разряды бессмысленного тока. Что с этим делать из центра совершенно непонятно – нужно ехать самим и налаживать коммуникацию. Хотя бы на уровне культурного обмена. Они знают язык нашего общения, потому что они образованные люди, а мы их нет. Они находятся в подвешенном состоянии между деревней, которая все-таки живет иным общинным бытом, во многом приближающемуся к хайдеггеровскому поселению-эйдосу, и городу, носителю имперской культуры. Для нас этот сюжет очень важен и интуитивно понятен поскольку все руководство профсоюза: Россихин, Воротников и я несколько лет прожили в деревне прежде чем переехать в город. И мы хотим по принципу «никогда не поймешь, что утопия, а что нет пока не начнешь действовать», ехать в эти самые города висящие на обрывках проводов и просто там вживаться в ситуацию чтобы находить точки соотнесения нашей внутренней невменяемости со невменяемостью страновой. И фиксировать все сюжеты которые в этих условиях сами по себе родятся.

Воротников: Это Антон говорит, в первую очередь о себе. Я вижу проблему этого проекта в том, что это в первую очередь модернистский проект в известной степени драматический: мы поедем туда. И для меня это минус. Потому что есть проблема преодоления постмодернизма и в первую очередь она решается путем возвращения на старые рельсы и в этом она более эффективная и именно в этом основная проблема левацкого арта

Наконечная: Мне сейчас слушая твой ответ приятно было понимать, что у нас все наоборот. Если у вас власть берет ответственность за все и вы безответственны, то у нас получается, что власть полностью безответственна. Наше действие мотивировано тем, что власть безответственна, а мы берем эту ответственность на себя.

Николаев: У нас в России сейчас такая ситуацию – что искусство осталось едва ли не единственным институтом у которого есть свобода высказывания. И эта свобода обеспечивается как раз социальной безответственностью, что естественно требует моральной ответственности, меру которой каждый художник, писатель, поэт определяет субъективно. По сути искусство в России подменяет собой публичную политику: парламент, журналистов и даже общественные организации.

Кадан: Я вижу в этом интенцию демократизации. Настоящей живой демократизации снизу. Это не похоже на то что Ющенко болтает по телевизору. Это настоящая демократизация снизу. Все в порядке.

Николаев: Мама – анархия, папа – империя. Империя – это империя. Анархия – это анархия. Вот мы и офигеваем. Мы позволяем себе и политические высказывания – у нас и антипутинская акция была – когда «Война» катала по баннеру баранов

как метафору о том, какой реальный смысл у баннеров «План Путина» развешанных по всей стране.

 

Кадан: Когда мы поставили вагончик на Арсенальной площади повесили плакаты Глущенко и поставили газеты рядом, то мне бросилась в глаза совершенно не заданное нами сходство выставочного контейнера с палаткой манифестантов. Мы сначала думали что из-за этих мятых баннеров это будет больше похоже на какой-то балаганчик: зазывала у входа, цирк приехал, а оказалось, что визуально больше похоже на плакаты: «требуем немедленного отстранения…» или другие излюбленные слова манифестантов. И собственно этот проект четко попал в контекст посторанжевой политической жизни. Сейчас новая серия этого сериала: министр внутренних дел побил мэра города Киева и люди очень на это эмоционально реагируют и их реакции отменяют ценность этого властного сериала поскольку настоящий сериал оказывается в живой политике. То есть политика действительным образом оживает в виде реальной борьбы за демократические права.