Хороший рассказ, ч.1
Не мой, я рассказов не пишу. Прислали по рассылке с "Биглера". Привожу тут.



Красивая грудь старшего по званию...

«-Чем ты занимался всю службу?
- Устранял замечания!!!
-А что ты видел всю жизнь?
-Грудь четвертого человека...»
(Военная присказка)


Прохор Гонченко во всех отношениях был человеком уникальным. Родившись в забытой богом белорусской деревне со странным названием Туземка, он на коренных обитателей белорусского Полесья был похож так же, как бывает похож китаец на уроженца Эфиопии. То есть имел схожесть лишь в общечеловеческих чертах. Руки, ноги, голова... Генофонд, когда-то заложенный в предков Прохора, на каком-то историческом этапе дал системный сбой, и белорус чистой воды Гонченко внешне походил на щуплого и инфантильного еврейского мальчика с окраин Одессы, которому для полноты картины не хватало только скрипки в руке и вселенской тоски в глазах.

Но сходство ограничивалось только этим. На самом деле Прохор был трактористом, причем с самого раннего детства, начав эту карьеру еще сидя на коленках у отца, тоже потомственного тракториста. Молодежи в их крохотном колхозе не хватало, и потому, как только прозвенел выпускной звонок в их деревенской школе, председатель колхоза какими-то правдами и неправдами умудрился добиться для молодого механизатора Гонченко как бы бессрочной, но все же временной отсрочки от выполнения почетной обязанности каждого советского гражданина - службы в Вооруженных Силах СССР. Поначалу Прохору это понравилось. Он сразу оказался всем нужен, начиная от председателя, заканчивая всеми родственниками и соседями. Его везде встречали как родного, задабривая и угощая то картошечкой с грибами, а то и стопочкой самогона. Но прошло совсем немного времени и Прохор понял, что все эти блага и почет предназначены не ему, а его «железному коню», в незамысловатой сельской жизни незаменимому помощнику. И стоило председателю в виде наказания снять его с трактора на месяц, как Прохор на своей шкуре ощутил верность его догадки. Пропали и угощения, да и про стопарик уже никто не вспоминал, а иные норовили и на двор не пускать.

Прохор загрустил, и после трех ночей, проведенных на сеновале в гордом одиночестве, пришел к выводу, что карьера тракториста в родной деревне не его призвание, а скорее промежуточный испытательный этап, который надо закончить в самое ближайшее время. Что делать дальше, он еще не решил, но постепенно приходил к выводу, что без высшего образования, которым в его деревне владели человек семь, включая самого председателя, ему никак не обойтись. Но чуть было он заикнулся об этом председателю, как тот попытался вспомнить сталинские времена и отнять у Прохора паспорт и все остальные документы, чтобы тот никуда не сбежал. При этом он пообещал при еще одной такой попытке съездить в район и аннулировать его отсрочку в армию.

Прохор, запрятав обиду, затаился, прилюдно признав все свои ошибки и прегрешения, и продолжил трудиться в режиме неистового стахановца. Через полгода председатель перестал на него коситься, и тракторист начал действовать. Почти год ушел у него на тайный подбор учебного заведения.

Гражданские, и тем более, сельскохозяйственные ВУЗы он почти все сразу отмел в сторону по причине их полной несерьезности. Ну не хотелось ему быть агрономом! Был, правда, еще такой Московский институт инженеров с.-х. производства им. В. П. Горячкина, но тут большое недоверие вызывала фамилия в названии. Военные тоже подходили не все. Танковые училища, например, Прохора не привлекали. По его разумению, танк не намного отличался от трактора, который он знал как свои пять пальцев, а значит, и время на это тратить не стоило. В конце-концов смекалистый и по-крестьянски расчетливый Прохор остановил свой выбор на военно-морском училище. Тракторист Прохор наивно полагал, что через пять лет, получив диплом, сможет свободно «не поехать по распределению» и вернуться обратно в деревню поднимать сельское хозяйство, а вот повидать свет на каком-нибудь корабле за время обучения было интересно. И училище обязательно должно быть инженерным. Настоящий инженер в любом колхозе и хозяйстве на вес золота.

Такие нашлись в двух городах. В Ленинграде и Севастополе. В итоге победил Севастополь. Он был в Крыму, там было тепло, и там Прохор никогда не бывал. Не останавливаясь на том, какими ухищрениями Прохор втайне проходил медкомиссии и собирал документы, скажем, что когда, наконец, он поставил председателя колхоза перед фактом своего отъезда в училище на вступительные экзамены, тот долго и молча смотрел на него, а потом, махнув рукой, проводил его немного обидным четверостишьем: «Покинув край болот, густые камыши, толпою ринулись на флот тупые бульбаши...».

Так, в возрасте двадцати лет, четырех месяцев и девяти дней в Севастопольское Высшее Военно-морское инженерное училище прибыл абитуриент Прохор Васильевич Гонченко.

Может, разнарядка по социальному признаку, а может, и знания, которые, кстати, присутствовали в голове Прохора, несмотря на почти трехлетний перерыв в учебе, в училище он поступил. Причем плотно зависнув над учебниками, он особо сильно не интересовался точным профилем своей будущей специальности, пребывая в чисто крестьянской эйфории по поводу термина «инженер». Когда же, наконец, ему представился выбор, он откровенно говоря, опешил от открывающейся перспективы. Ядерной энергетики в его районе, да и в ближайших тоже, не было. Была картошка, коровники, трактора, тягачи. Реакторов не было. Никаких. Прохор крепко призадумался, и просидев всю ночь на подоконнике казармы и разглядывая панораму ночной севастопольской бухты, пришел к выводу, что возвращаться в колхоз себе дороже. Председатель его поедом съест и в свинарнике сгноит, да и стыдновато было бы приехать обратно после скандального отъезда. И Прохор остался. Причем не на идейно близком ему электрическом факультете, где кроме электриков готовили и дизелистов, а на самом специальном, первом факультете...

Прошло два с половиной года. Старшина 1 статьи Прохор Гонченко возвращался из очередного зимнего отпуска из дома в ставший уже родным Севастополь, посредством купейного вагона поезда Минск-Симферополь. Прошедшие несколько лет здорово изменили бывшего тракториста. Изменения произошли на глубоком психологическом уровне, сильно испугав родителей в самый же первый отпуск. Дело в том, что вопреки всему, Прохору сразу и безоговорочно понравился весь уклад флотской жизни. Привыкший в своей деревне вставать с первыми петухами, он поначалу с недоумением смотрел на недавних городских школьников с трудом продиравших глаза в семь утра и откровенно смеялся над неуклюжими попытками недавних школьников подшить сопливчик, или того хлеще, пришить погоны. Мало того, многое во флотском порядке показалось Прохору очень практичным и удобным. Например, он с удовольствием складывал вещи в баталерке в аккуратную укладку, каждый предмет одежды полоска к полоске, линия к линии, попутно удивляясь, как же мало места занимает такая груда вещей, сложенных таким вот макаром.

С большим уважением Прохор относился и к всякого рода построениям училища на плацу, недоумевая, как же их председатель в деревне до сих пор не догадался строить механизаторов после обеда перед правлением колхоза. Ведь сколько народа сразу бы с утра до вечера самогонкой баловаться бросило! Но особенно Прохору понравились флотские брюки, в которых напрочь отсутствовал такой элемент как пресловутая мотня, всегда норовившая расстегнуться. Это изобретение, по слухам уходившее в глубину российской истории и приписываемое самой Екатерине Великой, Прохор почитал более всего, и вообще считал величайшим достоянием человечества. А то, что коронованная особа, целая императрица, озаботилась о сохранности задниц моряков, поставило ее в личном списке Прохора великих мира сего на недосягаемую для всех других высоту. И еще Прохору очень понравилось читать. Этого ни с чем несравнимого удовольствия дома он был практически лишен, а вот в училище при всем его широкоформатном учебном процессе оказалось возможным выкраивать время не только на учебу, которая ему давалась как-то играючи, но и на то, чтобы час-другой посидеть с каким-нибудь фолиантом в руках. Читал Прохор бессистемно, и мог, сегодня заканчивая какой-нибудь детектив дефицитного Чейза, назавтра уже с упоением зачитываться воспоминаниями академика Крылова. Все это периодически создавало некоторую путаницу у него в мозгах, что подстегивало желание узнать что-нибудь еще, чтобы устранить это умственное недоразумение. Так постепенно Прохор насыщался знаниями, не всегда, правда, нужными, но интересными и занятными, периодически проявляя на людях эрудицию, совершенно не свойственную недавнему трактористу.

И еще Прохор, наконец, понял, что же такое женщины... Конечно, в его Туземке тоже были ядреные молодухи, с которыми можно было позажиматься после танцев на сеновале или еще где-нибудь, попробовав на ощупь их крепкие груди, спору нет. Но вот дальше процесс как-то не развивался, а если и сдуру свершалось то, от чего рождаются дети, то это одноразовое упражнение заканчивалось как обычно шумной свадьбой на всю деревню с предварительным мордобоем со стороны родственников потерпевшей. Попросту говоря, до приезда в Севастополь Прохор знал женщин слабо, а точнее, на ощупь выше пояса и исключительно теоретически ниже пупка.

Приморский город быстро исправил это мужское недоразумение, благо внешность Прохора вызывала практически у всех женщин, включая стареющих нимфеток бальзаковского возраста, острое желание прижать это хрупкое создание мужского пола к своей груди, согреть, приласкать и уложить в постель в кратчайший срок. Буквально уже во второе или третье увольнение в город Прохор был отловлен на Северной стороне на площади Захарова засидевшейся в невестках двадцатипятилетней аборигенкой Милой, коварно заманившей его к себе домой обещанием накормить домашними котлетами. В принципе она это сделала, правда, после мощного трехчасового марафона в узковатой, но мягкой хозяйской кровати. В училище Прохор возвращался в легком ступоре от пережитых впервые ощущений, с блаженной улыбкой на лице и пакетом этих самых котлет подмышкой. Любвеобильная Мила за пару месяцев обучила Прохора всему, что любила и умела сама, попутно разочаровавшись в нем как в кандидате в мужья, но оставаясь в полнейшем восторге как от мужчины, ибо оказалось, что учеником он оказался творческим и очень инициативным. Потом Мила все же вышла замуж за крепкого телом и очень боевого мичмана с БПК «Азов», но и в его отсутствие она продолжала «подкармливать» Прохора, правда, уже от случая к случаю, но всегда обильно и от души.

Сам же Прохор уверенно наверстывал упущенное, по сути, оставаясь все таким же простым, скромным и немного застенчивым деревенским парнем, что действовало на севастопольских девушек как блестящая бижутерия на стаю сорок. Наверное, этим он, не осознавая того сам, и покорял местных красоток, начиная от пролетарских морячек с Корабельной стороны, заканчивая утонченными интеллектуалками из околотеатральных кругов, причем, абсолютно не напрягаясь и не прилагая никаких усилий. Так что, глядя на все это с общепринятой точки зрения, был старшина 1 статьи Гонченко по части физической близости с лицами противоположного пола практически в шоколаде.

В Минске в купе к Прохору подселились две могучие женщины с не менее могучими сумищами, которые с крестьянской непосредственностью еще до отхода поезда разложили на столе вареных кур, десяток вареных яиц, плотно откушали, и так же молниеносно все спрятав, завалились спать на свои полки. Одна внизу, а другая на верхней полке над ней. Прохор остался сидеть у окна с книгой в руке, но уже через час атмосфера, создаваемая двумя посапывающими матронами, сморила и его, и он задремал с книгой на груди.

Проснулся Прохор от стука открываемой купейной двери. Было уже темно, женщины продолжали уверенно сопеть на своих местах, не реагируя на внешние раздражители, а в открытой двери на фоне освещенного коридора виднелся чей-то силуэт. И судя по всему, поезд стоял на какой-то станции. Прохор спустил ноги с полки, и щурясь от яркого света, попытался разглядеть стоящего человека.

- Вы к нам в купе?
- Дддд...да!- голос оказался женским, и довольно милым, несмотря на дрожанье.
- Входите... пожалуйста... - Прохор встал.
- Я сейчас выйду, а вы располагайтесь...

Девушка сделала шаг внутрь. Она была невысокая, худенькая, и едва доставала макушкой до подбородка не такого уж и рослого Прохора. В их деревне таких, как правило, называли «недокормышами» и ставили на самую легкую работу. Зима в тот год удалась, и девушка, одетая в симпатичное, но явно не по сезону пальто была поверх его закутана во что-то бесформенное, то ли в огромный шарф, то ли в небольшой плед. Им же была укутана и голова, так что из лица на общее обозрение представал только красный нос и теряющиеся в глубине материи глаза. Девушке сильно замерзла, о чем настойчиво и безостановочно сигнализировали всем окружающим ее зубы, выстукивающие какое-то неимоверное соло на ударных, достойное джазового фестиваля. Она как вошла в купе, так и осталась стоять в дверях, даже не опустив огромный чемодан на пол. Прохор понял, что девочка замерзла так, что сейчас и говорить-то не может.

- Проходите, проходите, девушка... Ваше место наверху, но я вам внизу уступлю... Вы раздевайтесь, я за чаем схожу... а то у вас от такого перестукивания зубы напрочь повылетают.... - сделав неуклюжую попытку пошутить, Прохор выскочил из купе и отправился к проводникам. На его удачу кипяток нашелся, и через несколько минут он вернулся в купе. Девушка сидела на его полке так и не раздевшись, с чемоданом у ног.

- Ну, вот... давайте-ка я чемодан наверх заброшу, чтобы не мешался, а вы берите чай.... согревайтесь...

- Спасибо... - откуда-то из глубины пледа прошептала девушка, и взяв двумя руками подстаканник, попыталась сделать глоток. Зубы, продолжавшие жить своей активной жизнью, сделать этого не дали, выбив какой-то африканский ритм о стекло стакана и чуть не расплескав чай.

- А вы ставьте стакан на стол и с ложечки... потихонечку...
Прохор вытащил из рук девушки подстаканник и поставил на стол.
- Дайте-ка руки...
Пальцы у девушки оказались просто ледяными.
- Да вы что, без перчаток? Совсем с ума сошли? В такую погоду? Ой, беда... Ладно, сейчас разогреем... потерпите немного...
- Потеряла я их...

Прохор оперативно залез в свою сумку и извлек фляжку с ядреным домашним самогоном, которую ему незаметно от матери сунул в вещи отец. Плеснул себе в ладонь.
- Ну, девушка... держитесь! Сейчас будет немного больно.
И начал растирать руки девушки. Он старался как мог, а девушка от боли начала тихонько поскуливать, видимо, боясь разреветься во весь голос.

- Еще чуть-чуть... еще немного... - Прохор как мог заговаривал мычащую девушку, продолжая растирать ее пальцы так же, как когда-то в детстве растирал ему отец. Потом, видимо, боль понемногу начала отпускать, и девушка шепотом попросила:
- Хватит... спасибо большое... мне уже жарко... пальцы горят...
Прохор в душе даже обрадовался тому, что массаж закончен по просьбе пострадавшей, потому что от излишней старательности у него самого уже дрожали руки и учащенно билось сердце.
- Не за что... не за что... ну и хорошо... ну и ладно... вы переодевайтесь, я пойду покурю...

Курил Прохор редко, но сейчас, порывшись в шинели, извлек нераскрытую пачку «Родопи» и отправился в тамбур. Он выкурил две сигареты залпом, потом еще одну, уже смакуя, и окончательно придя в себя, отправился в купе, попутно размышляя, что за муха его укусила с этой «скорой помощью». В купе было тихо. Девушка, так и не раздевшись, уже спала, полулежа на подушке Прохора. Будить ее он не стал, а тихонько расстелив матрас на верней полке и обернув подушку полотенцем вместо наволочки, залез наверх. Под руку попала фляга, впопыхах брошенная на ту же полку. Поразмыслив с пару секунд, Прохор решительно открутил крышку и основательно приложился к горлышку. Видимо «снотворное» было свежее, непросроченное, так как уже через пару минут курсант провалился в глубокий и безмятежный сон.

Под самое утро соседи незаметно вышли на своей станции, оставив Прохора с девушкой в купе вдвоем. Но этого он не слышал, спокойно посапывая на верхней полке, утомленный ночным бдением с подмороженной девчонкой. Проснулся он от легкого потряхивания по плечу.
- Извините... а вы чай будете?
Прохор с трудом разлепил веки. Перед его лицом торчали два огромных зеленоватых глаза. Причем, кроме них и двух аккуратных косичек, торчащих в разные стороны, больше ничего видно не было.
- Это я... ну... соседка ваша... Алиса... чай вот принесли... будете?

Гонченко молча пододвинул голову к краю и посмотрел вниз. На него снизу вверх глядела вчерашняя «охлажденная» девушка. У нее оказалось простое, но симпатичное и очень милое личико с огромными и просто завораживающими глазищами. Видимо она хоть и согрелась за ночь, но воспоминания о морозе были еще свежи в ее памяти, и поэтому, несмотря на жарищу в купе, от которой у Прохора банально пропотели трусы в интимных местах, одета была в огромный, не по размеру вязаный мужской свитер. Это было до того смешное зрелище, что непроизвольно усмехнувшись, Прохор кивнул головой и спустил ноги с полки.

- Буду... только вот одеться бы...
Девушка Алиса, все так же взирающая на него откуда-то снизу, мгновенно покраснела и опустила глаза.
- Я отвернусь... или выйду сейчас....
Пока она что-то сосредоточенно искала на столе, Прохор мигом натянул спортивные треники и спрыгнул с полки.
- Да не надо... я уже! Сейчас умоюсь быренько... и почаевничаем....

Гонченко, зацепив полотенце, выскочил в коридор вагона и занял очередь в место общественного пользования, в которое, как принято, была очередь. Когда, наконец, он вернулся в купе, Алиса сидела на своей полке, поджав ноги и натянув гигантский свитер до пяток.
- А меня зовут Прохор...

На большее у бравого курсанта Гонченко сообразительности не хватило. Он уселся напротив Алисы, и принялся с отсутствующим видом рассматривать пролетающие за окном пейзажи. Уже давно привыкший к тому, что инициативу всегда и везде проявлял женский пол, Прохор неожиданно для себя понял, что совершенно не знает, как себя вести, что делать, и о чем собственно говорить в том случае, когда девушка ему самому нравится, но вот интереса к нему не проявляет абсолютно. Такого в его практике еще не случалось.

- А вы курсант, да? - тишину неожиданно прервала Алиса, которой тоже очень надоела какая-то неестественная и напряженная тишина в их купе.
- Да. Из зимнего отпуска еду... А вы как догадались?
Алиса неожиданно для насторожившегося было от вопроса Прохора громко и звонко рассмеялась, обхватив ладошками щеки.

- Ой... Прохор, ну вы даете... вон же шинель висит, да и в тельняшке вы тоже...
Прохор исподлобья кинул взгляд на вешалку, где блестя якорями на погонах и тремя курсовками наружу, висела шинель, осознал комизм ситуации, и тоже рассмеялся. Лед сломался, и теперь они оба хохотали, словно отыгрываясь за предыдущие минуты молчания.
- А сам с таким серьезным видом... сидит... не дышит... военную тайну блюдет...
- Ага... а что я ... танцевать должен что-ли?

Насмеявшись, они сначала одновременно предложили друг другу позавтракать, потом стукнулись лбами, начав синхронно выкладывать на стол продукты, а в конце концов Прохор, открывая бутылку теплого «Славянского», купленного у проводницы за безумные пятьдесят пять копеек «для аппетита», умудрился облить обоих пивом с ног до головы, после чего в купе установилась атмосфера как после хорошей попойки. Слава богу, попутчиков к ним не подсадили, и уже через полчаса они разговаривали так, словно были знакомы не первый день.

- А я в гости ездила. К подруге... мы еще с третьего класса дружим... она замуж вышла сразу после школы и уехала жить к мужу... и по крымской привычке с одеждой недоглядела... А зима тут не чета нашей...
- Алиса, а вы...
- Прохор, давайте уже на ты... А то неудобно как-то... как пенсионеры разговариваем...

Прохор заулыбался. Предложить это сам он хотел, но как-то стеснялся.
- Согласен... Алиса, а ты где живешь?
Алиса улыбнулась.
- В Севастополе. Я и родилась там. Работаю... медсестрой. А что? Хочешь потом наше вагонное знакомство продолжить?
- Да!- молниеносно выпалил Прохор, мгновение спустя даже застыдившись от собственной несдержанности.
- И я согласна... - как-то тихо и застенчиво ответила Алиса, и как показалось Прохору, даже слегка покраснела. Она вообще, кажется, смущалась и багровела в лице при малейшем поводе, пряча глаза за распущенной челкой. Удивительно, но она была так миниатюрна, что рядом с ней Прохор, не отличавшийся богатырской статью, совершенно неожиданно впервые в жизни ощутил себя настоящим мужчиной, способным не только брать что-то у женщины, но и отдавать, а если надо и защитить это худенькое создание от кого бы то ни было.

В Симферополе они вместе, не сговариваясь, пересели на электричку на Севастополь, причем худосочный Прохор еле дотащил совершенно неподъемный чемодан Алисы до вагона, пока она суетилась вокруг него с его сумкой, пытаясь помочь, если не делом, так хоть словом. Они так и разговаривали до самого Севастополя, расставшись только на перроне. В училище Прохор ехал, сжимая в кармане клочок бумаги с телефоном Алисы, и мечтательно улыбался, сам не понимая чему...




Окончание следует.