Мастер - Горький, Воланд - Ленин. Продолжение
Возвращаюсь к истокам «Мастера и Маргарита».
Был в конце XIX века такой философ-самоучка, химик по образованию Николай Захарович Васильев, примерно из той же обоймы, что и большевик-мистик Богданов. В общем, это такие русские ницшеанцы. Например, Васильев любил шокировать кружок своих последователей, в числе которых был и Горький, поеданием хлеба, посыпанного хинином, сеансами тантрического секса (попросту – свальным грехом, нередко и однополым), а также лекциями по философии (в конце концов Васильев отравился в 1901 году индигоидом, работая ассистентом у профессора Коновалова в Киеве).
Так вот, после очередного «философского сеанса» у Васильева Горький заболел шизофренией. Сам он описывает течение своей болезни в небольшом очерке «О вреде философии».

Уже на второй лекции Васильева Горький «почувствовал, что мозг мой плавится и кипит, рождая странные мысли, фантастические видения и картины. Чувство тоски, высасывающей жизнь, охватило меня, и я стал бояться безумия. Но я был храбр, решился дойти до конца страха, и, вероятно, именно это спасло меня.
За рекою, на темной плоскости вырастает почти до небес человечье ухо, обыкновенное уxo, с толстыми волосами в раковине, вырастает и — слушает все, что думаю я.
Длинным двуручным мечом средневекового палача, гибким, как бич, я убивал бесчисленное множество людей; они шли ко мне справа и слева, мужчины и женщины, все нагие, шли молча, склонив головы, покорно вытягивая шею. Сзади меня стояло неведомое существо, и это его волей я убивал, а оно дышало в мозг мне холодными иглами.
Ко мне подходила голая женщина на птичьих лапах вместо ступней ног, из ее грудей исходили золотые лучи. Вот она вылила на голову мне пригоршни жгучего масла, и вспыхнув, точно клок ваты, я исчезал.
-Общая цель всех чертей — помогать людям в поисках несчастий.
-Это — ложь! — кричал я озлобясь.— Никто не ищет несчастий...
Тогда являлся некто. Я слышал, как он гремит щеколдой калитки, отворяет дверь крыльца, прихожей, и - вот он у меня в комнате. Он - круглый, как мыльный пузырь, без рук, вместо лица у него циферблат часов, а стрелки из моркови. Я знаю, что это муж той женщины, которую я люблю, он только переоделся, чтобы я не узнал его. Вот он превращается в реального человека, толстенького с русой бородой, мягким взглядом добрых глаз; улыбаясь он говорит мне все то злое и нелестное, что я думаю о его жене и что никому, кроме меня, не может быть известно.
— Вон! — кричу я на него.

«Вот на скамье бульвара, у стены Кремля, сидит женщина в соломенной шляпе и желтых перчатках. Если я подойду к ней и скажу:
— Бога нет.
Она удивленно, обиженно воскликнет:
— Как? А — я? — тотчас превратится в крылатое существо и улетит, вслед за тем вся земля немедленно порастет толстыми деревьями без листьев, с их ветвей и стволов будет капать жирная, синяя слизь, а меня как уголовного преступника приговорят быть 23 года жабой и чтоб я все время, день и ночь, звонил в большой гулкий колокол Вознесенской церкви.
Так как мне очень, нестерпимо хочется сказать даме, что бога — нет, но я хорошо вижу, каковы будут последствия моей искренности, я как можно скорей, стороной, почти бегом, ухожу».

«Я поселился в предбаннике. Особнячок был не совсем пригоден для семейной жизни, он промерзал в углах и по пазам».

«Маленький, черный, горбатый психиатр, человек одинокий, умница и скептик, часа два расспрашивал, как я живу, потом, хлопнув меня по колену страшно белою рукою, сказал:
—Вам, дружище, прежде всего надо забросить ко всем чертям книжки и вообще всю дребедень, которой вы живете. По комплекции вашей вы человек здоровый — и стыдно вам так распускать себя. Вам необходим физический труд. Насчет женщин — как? Ну! Это тоже не годится. Предоставьте воздержание другим, а себе заведите бабенку, которая пожаднее в любовной игре, — это будет полезно.
Он дал мне еще нескольхо советов, одинаково неприятных и не приемлемых для меня, написал два рецепта, затем сказал несколько фраз, очень памятных мне:
—Я кое-что слышал о вас и — прошу извинить, если это не понравится Вам. Вы кажетесь мне человеком, так сказать, первобытным. А у первобытных людей фантазия всегда преобладает над логическим мышлением. Все, что Вы читали, видели, возбудило у Вас только фантазию, а она совершенно непримирима с действительностью, которая хотя тоже фантастична, но на свой лад. Затем: один древний умник сказал: кто охотно противоречит, тот неспособен научиться ничему дельному. Сказано хорошо: сначала — изучить, потом противоречить — так надо.
Провожая меня, он повторил с улыбкой веселого черта:
—А бабеночка очень полезна для вас».

Ну а теперь вопрос на засыпку: какой еще источник лежал в папочке «Сбор информации» у Булгакова, кроме истории болезни Ленина? Правильно, горьковский очерк «О вреде философии».