Об истоках "мужика" и "бабы"
Известный социофилософ Борис Синюков пишет:

"Истоком женского характера является женская община, примитивная таёжная деревня, где мужчин кроме мальчиков до 6-8 лет не было. Изначально брошенные мужчинами после совокупления беременные женщины вынуждены были объединиться, создать оседлые, примитивные поселения типа мед­вежьих берлог и приняться за сельское хозяйство наряду с собирательством по лесам, исключая охоту. Про­изошло разделение труда в смысле воспитания детей, появилось нечто подобное детским садам. Это удел пожилых женщин, освободившихся от тяги к сексу. Наиболее старые, умные, крепкие, опытные старухи избирали главу деревни – Бабу-Ягу. Она руководила всем, но главным образом, совокуплением своих подо­печных с пришлыми молодцами. Это было раз в году на праздник совокупления, как правило у речки, под песню-пляску "А мы просо сеяли-сеяли… А мы просо вытопчем-вытопчем…". Потом этот праздник при внедрении торгового племени в лесную среду с его несторианством (первый этап полуислама-полухристиан­ства) плавно перешел в Ивана-Купалу, то есть в праздник Иоанна Крестителя.

Источником же мужского характера было бродяжничество небольших групп мужчин с подростками по лесам без сколько-нибудь постоянной оседлости: сегодня здесь, завтра – там. Отчего и произошло слово полкание (полк) – болтание по лесам без определенного дела, а что попадется. Основной источник пропитания – охота и грабеж пчел, а также собирательство не впрок как у женщин, а только непосредственно в рот. Естественно, начиналась специализация как внутри бродячих кланов, так и межклановая. Появились пассивные ловцы, охотники-убийцы, рыбаки и даже пчеловоды, которые положили начало оседлым мужским кланам. Из последних, а также частично из рыбаков и ловцов потом вышли хорошие мужья. Что касается охотников-убийц, то из них потом вышли лесные разбойники и грабители женских селений.

Подростки по пристрастиям распределялись между этими специализациями. Только надо заметить здесь, что оторванные от матерей едва вышедшими из пеленок и став взрослыми в мужской среде, мужчины никогда до конца своей жизни не теряли светлых воспоминаний о матери. Но эти воспоминания в силу невозможности осуществления сыновней любви сию минуту оставались только в глубине души, никак не проявляясь в обыденной жизни. Особенно это хорошо заметно в тюрьме. Пока сидит в тюрьме, сколько светлых песен зек не придумает и не споет о матери, но как только вышел на волю, мать снова для него как бы дальше Луны. Побывав разок и выпотрошив кошелек мамаши, парень исчезает с материнских глаз до новой посадки в тюрьму.

Напротив, отношение матери к сыну характеризуется двумя почти противоположными чувствами родом из тех же времен. С одной стороны мать отправляет сына на фронт как бы даже легко. Ибо почти каждая мать должна сходить с ума в этой ситуации, но этого же не происходит. Древний ген, застрявший у неё в крови, дает ей силы противостоять неизбежности: сын должен уйти с ватагой мужиков, чуть повзрослев. С другой стороны, то место у матери, называемое душой, от которого оторвана часть её самое, вечно болит. К девочкам это не относится, так как они всегда рядом. Но так как женская душа с сотворения запрограммирована на сохранение жизни ребенка, то оторванному от неё сыну достается большая часть ее неизрасходованной до конца любви. Это выражается в том, что вернувшемуся из тюрьмы (армии), сыну мать позволяет грабить свой кошелек, чего дочерям удается с неимоверно большим трудом.

Во-первых, мужики наших лесов, и я специально не делю их на русских, финнов, татар, чувашей, удмуртов и так далее, поныне относятся к строительству деревенских своих домов спустя рукава. Углы срубов торчат разными длинами бревен, которые они потом всю свою оставшуюся жизнь намереваются подровнять, да так и помирают.Ведь в их генах раз и навсегда застряло, что это они не для себя работают, а в силу временной, безотлагательной необходимости попраздновать. Женщины же, наоборот, вечно заботятся об уюте, бесполезно напоминая мужу лет двадцать отпилить торчащие бревна углов избы. Зато сами – вечно в деле, совершая непрерывный подвиг в течение всей своей жизни и вопреки здоровью, отрывая время от сна на всякие там салфеточки и занавесочки, к каковым муж совершенно не только равнодушен, но даже как бы и злится, предпочитая простоту и грязь дикого леса. И вообще мужик к любой домашней работе относится как к каторге, а женщина – с нежностью как к самой любви. Мужчина же – соскочил, убежал.

Во-вторых, женщина никогда не находит покоя в своем доме, у неё столько дел, что только малую толику запланированного она успевает сделать. Любой другой свихнулся бы от одних только мыслей о невозможности все дела переделать, а она – как пчела. Это в ней сидит с того самого времени, о котором я веду речь, когда твоя жизнь и жизнь твоих детей зависит только от тебя одной и соседок по деревне. Отсюда братство женщин, настоянное на противоречии соперничества в любви. Но соперничество не у всех и непостоянно, а братство между всеми – всегда. И мужики этому здорово удивляются, не понимая сути постоянных женских общений, посиделок, сплетней. Ведь женщины тысячи лет не могут друг без друга обойтись. Они вынуждены друг другу прощать мелкие обиды во имя самого постоянного и многоликого общения.

Мужики же вечно маются в деревенском доме без работы: возьмет топор, подержит, бросит. Возьмет вилы, махнет три раза, поставит. Лучше всего у него получается планировать, и думать, чего бы еще такого – разэтого сделать? А думать, естественно, хорошо лежа, с трубкой в зубах. Или стоя с лопатой в руках и раздумывая: или погреб покопать, или огород, или стойло почистить? Но так как все это разом не сделаешь, но все это нужно делать, то не лучше ли ничего не делать: столько "делов", что всех их не переделаешь. А вот в лес сходить, это – дело, вдруг чего-нибудь попадется? Или на рыбалку, вдруг – поймается? А пока лучшая дума – как жить дальше?

Заальпийский север Западной Европы – это точно наша средняя полоса и даже живут там племена с одним и тем же названием прусы, а мы русы. Не думаю, что одна буква за тыщу лет и при стольких чуть ли не ежегодных изменениях в языкознании слишком много значит. Так вот эта самая средняя полоса победила католицизм, каковой и у нас существовал до самого Алексея Михайловича, отца Петра, с помощью одного лишь просвещения народа. Ибо протестантизм, кальвинизм и так далее, не что иное, как этапы просвещения. Людям стали внушать, что не надо ничего у бога просить, это бесполезно. Священники не должны быть профессионалами на зарплате и взятках в виде индульгенций и прочих церковных поборов, церковь должна быть бедной, без золота и риз с бриллиантами, разумно бедной. Лучше на место разжиревших попов избирать самых благополучных людей типа тренера на общественных началах, которые умеют устраивать свою жизнь, чтобы они учили всех остальных верующих в бога. Причем учили бы не вере в бога, ибо это – в самой их душе, а правилам жизни, включая закон.

Главное, люди должны понимать, что благосостояние зависит не столько от их личного труда (это – само собой разумеется), сколько от разумной экономии и разумного же накопительства. И умения накопленное сохранять и приумножать. И стараться не лениться, как в работе, так и в учёбе. Особенно это настойчиво надо вдалбливать мужикам, и теперь вам это – понятно. Но самое главное – закон, равный для всех, суд – равный для всех, прокуратура – не пугало, а средство охранения закона, даже и от посягательств на него самого государства. И не молчать, спрятавшись на рыбалке, словно малое дитя. Действовать, защищать себя, жену и своих детей. Только не кровавым и беспощадным способом как учил великий Ленин, это – утопия. А обращением к телу закона, митингами и демонстрациями, хождением на избирательные участки не в пьяном виде, а – в разумном. Вы ведь гомо сапиенс – человек разумный, хотя и не очень на сегодняшний день. Не хватает просвещения. Но и умение ловко пинать мяч – это не просвещение".
Далее (и многое другое от Снюкова) здесь:
http://www.borsin1.narod.ru/download/17sovrmugjik.htm
(Очень многое, кстати, у Синюкова для своих теорий перенял другой крупный социофилософ Д.Галковский).