Замирали одиноко дрожащие стёкла, затем разбивались об шероховатую кожу асфальта, вечера тянулись змеиными хвостами, а дни обжигало солнечное око похоти. Приходилось множить память, а затем избавляться, отрезать ножницами губ, выплёвывая слова, как огранённые стёкла, как отполированные морским песком камни. Роженицы не утихали в родильных коридорах весны, они полностью ей подчинялись, отдавались без повода, без остатка. Весна отвечала за плод. Помещение городского морга оберегало тишину и всемирное таинство молчания, что таилось под травмированной, пожухшей кожей трупов. По ночам, когда я прогуливался неподалёку от своего дома, хрустели ледяные кости, пристально наблюдавшие за движениями моего тела с ощетиненных крыш домов. Осиновые сухожилия облюбовали вороны (расселись, словно царицы), а на заснеженных тротуарах (обочинах) размещались вывернутые внутренности попугаев. Во мне бурлили потоки чернильной весны, внутри моей закостенелой головы эхом разрастался каменный крик. Впадины сердца расточали аромат гибели. Зиме срезали скальп. Отняли последнее шуршащее платье. В.J.
(В преддверии весенней лихорадки). 5032013.