То баю-саю гуж, то гуцелепуж..
Купил вчера первый том избранных сочинений башкирского поэта  Газима Шафикова. Он родился в Киргизии,  там же провел свои детские годы. По соседству жили высланные чеченцы. С одним мальчиком он подружился. Звали его Султан Ларсаев. Вот стихотворение, ему посвященное:

Киргизия, 1944



Заполонили аил наш шумным табором,
Метелило и выло на горах.
И среди скал, заснеженных,
Как мраморных,
Дорогу прорывали трактора.

Приезжие добро свое сгружали,
И все дрожали с холоду,
Дрожали;
У девушек-сережки золотые,
Глаза у них слезами налитые,
Мужчины- в узких дорогих черкесках,
С загаром непотухшим на лице
Старинные напоминали фрески,
Когда нас брали мрачно на прицел.

Затянуты крутыми ремешками.
Кинжал.
Папах каракуль.
Сапоги...
Держал любой за пазухою камень
До вокруг глаз-темнющие круги.

Все было- песни невеселых свадеб,
А больше-молчаливость похорон...
Они не жили с совестью в разладе-
Они  в нее упрятали свой стон.

И есть у них отдельное кладбище
На берегу Таласа,
Под скалой.
Кто вспомнит имена их,
Кто отыщет?
Покрыты они мраком и золой.

(Талас- река в Киргизии).

О своем детстве Газим Газизович написал повесть. Вот отрывок из не, как раз посвященные Султану и чеченцам:

"Я подошел к матери и красноречиво посмотрел в ее глаза: мол, что здесь происходит? Она тоже ответила мне немым взглядом, быстро наложила в оловянную чашку баурсак и сказала коротко:
— Поешь вот это, сынок, а потом погуляй на улице. Или сходи к своим друзьям.
— К каким еще друзьям? — сделав обиженную мину, спросил я, тут же пожирая еще горячий баурсак.
— У тебя что, нет друзей? А Султан тебе не друг? А Ашим тебе не друг? Ну иди, иди, не мешай нам работать.
Слопав последний баурсак, но не ощутив сытости, я вышел из нашей пропитанной духом свежей крови и жареного сала комнаты, неприкаянно побрел в сторону Водного, на полпути к которому находился дом моего чеченского друга Султана Ларсаева. Мы учились с ним в одном классе, сидели за одной партой и почти все свободное время проводили вместе. Стоит добавить, что и книги мы читали одни и те же: кому какая попадет в руки. Так мы друг за дружкой прочитали в последнее время «Джуру» Тушкана, которая произвела на нас потрясающее впечатление, «Ниссо» писателя Лукницкого — про таджикскую девушку по имени Ниссо, любившую русского парня, которого звали Шо-пир — от слова «шофер», кем и являлся тот парень. Много лет спустя, отдыхая в Пицунде, я познакомился с одним таджикским поэтом. В разговоре с ним я случайно вспомнил про то свое детское чтиво и спросил, каково его мнение о книге Павла Лукницкого. К моему изумлению, он внезапно помрачнел и сказал, будто выстрелил: «Это клевета на таджикский народ!», и больше не добавил ни слова. «О, как же сильно в людях национальное чувство! — подумалось тогда мне. — И даже не просто национального, но и узко националистического. А еще точнее — агрессивно-национального».
А ведь тогда мы с Султаном были в восторге от этого сочинения ленинградского писателя, тесно общавшегося с Анной Ахматовой и сохранившего какие-то связанные с ней документы.
Мне нравилось бывать в доме Ларсаевых. И его отец — высокий и статный человек с сильно поседевшей головой (Султан как-то сказал мне, что он поседел в пути из Кавказа в Киргизию), и обе его жены — Фатима и Варя (именно так звали вторую, более молодую жену, хотя она тоже была чеченкой) относились ко мне чрезвычайно приветливо и обязательно угощали чеченскими галушками с каким-то необыкновенно вкусным подливом. Именно поэтому я стеснялся лишний раз к ним заглядывать. Но Султан меня утешал: «Ты не думай, мой отец тебя просто любит... По-мужски, понимаешь? Если ты у нас не появляешься день-другой, всегда спрашивает: «А где твой маленький дружок?» А других он вообще не выносит, поэтому, кроме тебя, я к себе никого не завожу».
Мне это было непонятно, но очень приятно.
Султан много рассказывал мне о своей столь жестоким образом отнятой у них родине, в прямом смысле не понимая, за что с ними так поступили. Мысль его никогда не добиралась до Сталина. Она не шла дальше «козней русских» — видимо, так объясняли ему эту ситуацию взрослые чеченцы. Но, по его признанию, отец Султана ни при каких обстоятельствах не затрагивал эту тему и запрещал это делать всем другим домочадцам. А еще Султан любил рассказывать о подвигах Шамиля, который для него был выше, чем Пророк Мухаммад для араба или Манас — для киргиза. Шамиль был для Султана — Богом. Именно в таком духе он был воспитан с младенческого возраста. Он знал много эпизодов из жизни Шамиля, вплоть до его феноменального прыжка через двенадцатиметровое ущелье неподалеку от его аула Гуниб. Когда много позже я читал о жизни и ратных делах имама, то с удивлением ловил себя на мысли, что почти все рассказы моего чеченского друга детства полностью совпадали с текстом книги.
Еще Султан Ларсаев учил меня чеченским песням. Благодаря своему довольно рано развившемуся музыкальному слуху, я выучил несколько таких песен. Но все же давались они плохо, может, потому, что попросту не очень-то нравились. В них таился чуждый мне мир. И если я знал и с удовольствием пел десятки киргизских песен, ничуть не уступая своим киргизским сверстникам (а то и превосходя их в этом), то из чеченских мне более или менее запомнилась одна (которая, по словам Султана, якобы нравилась самому Шамилю), начинавшаяся так: «То баю-саю гуж, то гуцелепуж...» К тому же чеченский язык был необычайно сложен для освоения. По этому поводу среди киргизов (полагаю, не только среди них) бытовал анекдот: пришли народы земли к Богу просить у него для себя языки — кому на каком разговаривать. И только чеченцы каким-то образом замешкались, а когда, опомнившись, тоже обратились к Всевышнему, то тот только руками развел: «Где же вы до сих пор были? Ведь все, что имелось, я успел раздать». «Как же нам быть?» — приуныли чеченцы. И тогда Бог махнул рукой: «Говорите себе как хотите!» Вот и начали чеченцы говорить на языке, который никому на земле не был понятен.
Султан до смерти не любил этот анекдот. Он считал, что чеченский язык — самый лучший и благозвучный на свете. «Этот анекдот придумали те, кто оторвал нос от родины и выслал сюда, к этим дикарям», — громко возмущался он, видимо копируя кого-то из взрослых своих собратьев.
И еще хочу сказать о том, что Султан учил меня драться. Дело в том, что, несмотря на свой малый рост, я был физически сильнее многих своих сверстников и даже ребят постарше меня. Слова «мал, да удал» я слышал из уст старших почти всегда, когда мне приходилось с кем-нибудь бороться на потеху взрослых или бежать на какое-нибудь расстояние на игрищах, устраиваемых специально для малышей. Когда мы играли в «красно-белых», суть которой заключалась в том, чтобы стремительно вбежать в тыл «противника» и выкрасть его флаг, который мог быть красным или белым, меня старалась заполучить и та, и другая команды. Мне чаще других удавалось это сделать, принося своей команде победу. Но вот когда дело доходило до драки, я вдруг становился пассивным, мгновенно пропадало всякое настроение колотить кого-то кулаком или, того пуще, каким-нибудь тяжелым предметом. И не потому, что я был трусом, боялся чьих-то ударов или вида пролитой крови. Просто у меня не поднималась рука на другого человека; мне не хотелось ни с того ни с сего делать ему больно. Однажды Султан, договорившись с киргизскими ребятами, решил устроить драку между мной и одним из киргизят по имени Аделькан. Встав кругом, они вытолкнули нас в середину и стали науськивать друг на друга. Аделькан, которого в других случаях я побарывал запросто, оказался решительнее меня: шлепнул ладошкой по голове. Это было очень оскорбительно, но и смешно одновременно. Султан закричал: «Дай ему по морде! Ну, чего ты стоишь? Как терпишь?» Но я, увы, стерпел. И тогда довольный Аделькан победоносно вышел из круга. По всему, ему тоже не очень-то хотелось со мной драться; ведь наши дома находились по соседству и мы с ним всегда были в приятельских отношениях. Киргизские ребята промолчали, но Султан все-таки ужалил: «Эх ты! Нашел кого пугаться!» Эти слова ударили меня куда больнее шлепка Аделькана, и в ту ночь я даже не спал и, кажется, молча поплакал в подушку.
Но увернуться от этого дела, без которого любой мужчина — не мужчина, мне, разумеется, так и не удалось. Причем довольно скоро. Неподалеку от Водного находился детдом, чьи обитатели разгуливали по окрестным местам стайками, вступая в драки с местными мальчишками и воруя у зазевавшихся хозяев все, что плохо лежит. Так вот с редкого разрешения моего отца мы с Султаном отправились в большое село по названию Орловка смотреть какой-то трофейный фильм. Орловка та находилась от нас в пяти километрах, и ночные походы туда и оттуда были небезопасны — именно из-за возможной встречи с детдомовскими шалопаями.
Фильм был отличный. Мы возвращались домой с моим чеченским другом, обсуждая каждый его эпизод. И вдруг Султан резко приостановился и настороженно огляделся по сторонам.
— Что случилось? — испуганно спросил я, сразу вспомнив, что мы проходим неподалеку от того злополучного детдома.
— Вот что... — как-то зловеще произнес Султан, не глядя на меня. — Если дрейфишь — кати вперед, а мне придется принять бой. Потом я тебя догоню.
И он, нагнувшись, стал выискивать при лунном свете придорожные камни. Не успел я опомниться, как на нас воронами налетели какие-то темные фигуры, не выше меня ростом, и я получил довольно сильный удар в челюсть. За первым почти сразу последовал второй... Потом третий... Я и впрямь хотел было дать деру, но успел заметить, как мой друг-чеченец героически отбивается от целой своры пацанов, которые макушками голов едва доходили до его подбородка. Неожиданно для меня пацаны те стали один за другим отлетать от Султана и шлепаться на каменистый грунт шоссе. Один из них громко завыл от боли, другой, сильно хромая на одну ногу, улепетывал прочь; третий схватился за правую часть лица и начал орать: «Он выбил мне глаз!» И тут сердце мое разгорелось как у лермонтовского Мцыри и все мое существо зажглося «жаждою борьбы»: я прыгнул на ближайшего противника, который стоял в каком-то оцепенении, видимо сильно озадаченный таким поворотом дела, он тут же оказался подо мной; подражая Султану, я пару раз ударил кулаком по лицу подмятого мною пацана, и тот заскулил по-щенячьи, и этот его скулеж заструился в моем сердце сладостным бальзамом. Я быстро вскочил на ноги, и как раз вовремя — еще один детдомовец налетал на меня справа, но тут же получил разящий удар моего кулака в нос, который сразу растекся густой юшкой. И тут я понял, что на этом бой завершен: стая детдомовских волчат стала убегать от нас так же быстро, как налетела, бросив на произвол судьбы своих поверженных товарищей, и именно тогда я впервые понял, как отвратительна человеческая трусость, ибо она непременно сопряжена с предательством. Убегавшие со всех ног драчуны и воришки вызвали у меня такую гадливость, такое всепобедное чувство презрения, что я издал рык, как лермонтовский барс из все того же «Мцыри» и, подобрав с дороги первый попавшийся в руки камень, изо всех сил запустил его вослед улепетывавшим гаденышам.
Чья-то увесистая рука легла мне на плечо, и я сразу понял, что это рука Султана.
— Не ожидал, — сказал он негромким голосом. — Молодец! Чего ж ты тогда этого Аделькана испугался?
— Но он же на меня не нападал, — только и нашелся я что ему ответить.
— Тоже верно! — поддержал меня мой друг. — Надо драться, когда на тебя нападают.

Я начал вспоминать о Султане Ларсаеве, едва началась первая чеченская война. И затем вспоминал почти каждый день. Мне все время казалось, что в какой-нибудь газете в отчете о событиях в Чечне обязательно всплывет его имя, и потому просматривал почти всю центральную прессу, специально посещая для этого разные библиотеки. Но имя Султана ни разу не всплыло на газетной полосе.
Где ты, мой чеченский друг детства?
Жив ли ты, или прах твой давно уже покоится в недрах той земли, которую ты называл своей родиной и которую так любил еще не осознанной до конца, но нежной и неизбывной любовью?"(http://www.hrono.info/text/2004/shafi10_04.html)

Может быть, Султан Ларсаев еще жив? Может быть, живы его дети? Может быть, им будет радостно узнать, что в этом мире был человек, который вспоминал по хорошему чеченца?

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
"Башкирский девственник" и "Аждаха" - два моих романа в одной книге. Уже в продаже в магазине "Белая река" в Уфе, в киоске БГПУ. Или пишите в личку:).