В 7 номере журнала "Бельские просторы" вышли мои воспоминания об Александре Гайсовиче Касымове.  Здесь они даны в первоначальном виде, потому что пару желчнывх абзацев приятнее видеть на экране, чем на бумаге. Не знаю, сумел ли я оправдаться, но дело обстоит именно так. 




Литературный человек Касымов

Мы стояли  на крыльце здания, в котором и сегодня располагается газета «Истоки», а когда-то была редакция «Бельских просторов»,  и разговаривали о Касымове  -  Фролов, Кривошеев,  я.
- Как здорово,  что мы работаем  в одном здании и можем видеться каждый день! – вдруг  сказал  Кривошеев.
Не помню, о чем еще мы говорили  в тот день, но в скором времени Кривошеев не прижился в  «Истоки» и уехал в Питер, тоже самое произошло со мной в «Бельских просторах», а  Касымов просто умер.

***
Размышляя о смысле жизни, приходишь  к выводу, что фраза «быть в нужное время в нужном месте» является чуть ли не главным условием для того, чтобы человек состоялся, с единственным уточнением- в нужной среде.
 Представим себе, что в нас есть движущая сила неодолимой силы, которую сломать надо очень постараться. Тогда, как броуновская  частица, любой зависит от того, в какой среде он живет, чем занимается, и в какое время.  Вот в таком духе я и хочу написать о Касымове, передав, по возможности точно, обстоятельства места, времени и действия.
***
Впервые я услышал о Касымове  в годы существования литературного объединения при газете «Ленинец»,  в  1985-м году, на  поэтическом вечере, который проводил в  авиационном институте Виктор Жиганов.  Вечер и был посвящен выходу в свет кассеты, в которой были опубликованы  первые тоненькие книжки титанов нашего лито – Шалухина, Гальперина, Еникеева, Хвостенко, Грахова.  Айрат Марсович Еникеев и сказал тогда речь перед тем, как спеть под гитару. Чуть ли не сердито он втолковывал студентам, что вот  есть такой редактор газеты «Уфимская неделя», который много сил уделяет… И тут память моя отказывается сообщать точные сведения  - то ли культуре, то ли самообразованию, то ли читает много.  Все это выходит глупо, но ощущение от речи было такое- человек хороший, занят нужным делом, брать с него надо пример оболтусам! Оболтусы, которые под гитару Айрата Марсовича  кадрили девушек, речь эту пропустили, понятное дело, мимо ушей.

***
Умные люди, которые снесли в Уфе Ивановское кладбище, догадались заместить его Домом Печати.  Многое можно сказать о нем, но лучше я процитирую  стихи моего друга, поэта Владимира Глинского:
МАТБУГАТ ЙОРТО (Дом Печати (башкир.))
 
В этом доме так мало ослов - все ушли пастись на слова,
В этом доме из тысячи снов выбирают, где нет нас,
Каждый из этого дома вместо прицела держит автограф,
Каждый на птичке апострофа ползет на Парнас.
 
Забавный дом – много комнат, но не на каждой дверь,
Что ни день ловлюсь на мысли, что и звереть лень.
Что ни день забываю: то ли вылез из кожи, то ли не влез,
Выскальзывая из ежедневника очередным SMS.
Литературным трудом в Уфе жили два человека- Мустай Карим и Газим Шафиков. Собственно, немудрено, что большинство пишущих так или иначе прибиваются к Дому печати.  Символично, что познакомились мы с Касымовым не в нем самом, но возле него.
В июле 1988 года я вернулся в Уфу  из Алтайского края, где работал в лесничестве по распределению после сельхозинститута. Каждый день заходил в Дом печати -  искал работу. В один из дней моя тетя попросила купить баллон с газом и привезти его в сад. С ним-то я и пришел в сосредоточие республиканских СМИ и был задержан бдительным постовым.  Почувствовав себя идиотом, как  впрочем, себя чувствует каждый, кто  соприкасается со стражами порядка, после интенсивных препирательств я вышел  на воздух и даже отошел к памятнику Шагиту Худайбердину, дабы при взрыве  ущерб учреждению был минимален.  Здесь и обнаружила меня пробегавшая мимо Света Хвостенко, которая стала радостно смеяться нелепости – моей, ситуации, всего на свете. Радостно возбужденная, она убежала в Дом печати делиться с обитателями переполнявшими ее эмоциями. Первым она встретила поэта Владислава Троицкого, вторым - Касымова. Они и подошли ко мне друг за другом. Мы пожали друг другу руку и по-интеллигентски смущенно стали ждать, что будет дальше. Разумеется, они не увидели ничего странного в том, что человек пришел к Дому печати с газовым баллоном в руках.  
***
Беда мемуаров – это взгляд на прошлое с позиции сегодняшнего дня, когда ты что-то уже понял, переоценил, узнал, убедился, причем не раз и не два. Посмотреть на сегодняшний день с точки зрения прошлого, когда все в тумане, все только мерцает и колеблется, как пьяный воздух лета –трудно, может быть, невозможно.
Но главное, видимо, все-таки было в том броуновском движении, которое мы тогда совершали. Тогдашнеее состояние Касымова   я бы определил так – успешный журналист второго плана. Он писал о репрессированных-реабилитированных,  какие-то юридические  статьи, редактировал «Уфимскую неделю». Что еще нужно человеку, чтобы счастливо встретить старость?  Ему было 39 лет в то время, самое время для кризиса среднего возраста. Мне было тогда 23 года,  я был моложе Касымова ровно на 16 лет. Это важно.
В Уфе дело с поэтическими поколениями обстоит так:  самое старшее представляют Хакимов и   Шафиков, старшее -Шалухин и Касымов,  среднее- мы с Юнусовым,  Глинским и Керчиной. Разница между всеми нами как раз и составляет в среднем 16 лет. На этой основе я вывел теорию, подробнее о которой пишу в своем живом журнале, куда и отсылаю любопытствующих http://husainov.livejournal.com/. Важно следствие из нее, что люди тянутся  к тем, что их старше на половину большого периода, то есть шестнадцать лет, с ними наладить взаимопонимание бывает легко.
Так или иначе, это самое желание вырваться из-за пределов броуновского движения в состояние осмысленного движения, в какой-то поток и привело к тому, что Касымову пришло предложение привезти уфимских поэтов в Стерлитамак.  Он его принял и что называется воплотил в жизнь.
Мы собрались на автовокзале той же компанией-  Касымов, Троицкий, Хвостенко и я. Помню, как долго обсуждали, оплатят ли нам дорогу  - четыре рубля двадцать шесть копеек туда и обратно.  По бюджету это било сильно, скажем прямо.
Из перипетий вечера, который прошел в ДК «Содовик», если не ошибаюсь, я запомнил только выступление Ильдара Хайруллина, отличного певца и очень деятельного человека со своей философией. В нем жило яркое чувство гражданской ответственности за происходящее в стране. Это его и погубило, в конце концов. Ушло время перестройки, и его песни перестали вписывать в окружающую действительность.
Понятное дело, что наша поездка тоже была вызвана к жизни перестройкой. Кто бы куда повез  в советское время молодых поэтов-неформалов!
После концерта мы пошли  в гости к стерлитамакской поэтессе Земфире Муллагалиевой, которая инициировала вечер, за что ей огромное спасибо!   Там он продолжился, там же мы и переночевали, а наутро уехали домой. Из перипетий того застолья   запомнилось одно –  я спросил у Касымова: «Александр Гайсович, можно я буду называть Вас Саша?» Спокойно до того воспринимавший тыканье от людей, почти вдвое его моложе, он чуть не лопнул от возмущения.  Самое смешное, чтоб если бы я начал ему тыкать между делом, он бы и слова не сказал.   Но тут произошло что-то, какая-то искра пробежала,  отчего затем  мы  с ним стали видеться чаще.
Здесь надо заметить, что в то время я был во власти обаяния Светланы Хвостенко, жила у нас городе такая поэтесса. Фактически наша ровесница, принадлежала она к более старшему поколению,  была в лито  признанным поэтом, титаном ( это вовсе не преувеличение).  Кстати, именно она впервые опубликовала в «Ленинце» мои стихи в 1987 году. Именно она вела долгие годы в том же «Ленинце»,  переименованном в «Молодежную газету», основанную мной при поддержке Шалухина литературную страницу «Остров».
Был я, разумеется, чуточку в нее влюблен, хотя всерьез увлечен не был - с авторитетами в поэзии, со старшими товарищами   не спят, им поклоняются. Только в начале девяностых, когда я учился в Литературном институте, я понял, что имидж городской сумасшедшей не есть ее собственное изобретение и что одно дело употреблять умные слова, а другое- понимать, что ты говоришь. Света   часто говорила  на языке, продолжения которого не знала, как сказано в фильме «Киндзадза».
Замечательный поэт Владислав Троицкий, который теперь, если не ошибаюсь, живет в Белорецке, (привет, Слава, позвонил бы, что ли! Дай знать о себе!)  очень непрост в личном общении. Так что, несмотря на хорошие взаимоотношения, никакого совместного дела у нас не возникло.
Странным образом я воспринял  Касымова как своего товарища, несмотря на разницу лет, и мы после той поездки стали видеться и разговаривать. Именно общение с ним рождало во мне ощущение общего, очень важного дела.
Жил он тогда  в однокомнатной квартире на Проспекте Октября, на остановке Степана Халтурина. Мы сидели на кухне, которая вся была заставлена книгами, пили чай и разговаривали.
Разговоры с Касымовым – это нечто особенное. Очень эрудированный и понимающий, что  говорит, он был замечательным собеседником.  Легче все это представить как отношения учителя и ученика, сам Касымов, кстати, отдал этому дань. Впрочем, я с этим не собираюсь спорить, потому что  вряд ли кто-то из моих современиков в 23 года представлял из себя что-то ряда вон выходящее.  Но в том-то и дело, что общение никогда не бывает односторонним. Дружба – это соединение людей в организм более высокого порядка.
Надо заметить, что касымовский Дом был первым в Уфе, куда я стал вхож. Благодарен супруге Александра Гайсовича, Ольге Павловне, что она с замечательным тактом и терпением относилась к молодому человеку с (что греха таить)  деревенскими манерами.  Касымов был вообще очень домашний человек, не случайно  «Дом»  было для него такое важное понятие.  Он даже у меня спрашивал:  «Как Вы, Айдар Гайдарович,  можете питаться в столовой?  Я могу есть только домашнее!»
Но если я под влиянием Касымова превращался в городского человека, то он под моим влиянием все больше становился литературным человеком, как бы это странно ни звучало. Я выталкивал его в поле литературной деятельности. Разумеется, я делал это бессознательно. 
Кроме того, как это ни странно, я оказался единственным человеком, давшим ему наиболее разумный совет в сложной ситуации. Он жил в однокомнатной квартире, как я уже говорил, с тремя детьми. Город дал ему трехкомнатную, с условием, чтобы он эти две квартиры соединил.  Поскольку все  было мучительно, весь поиск обмена,  то мы об этом часто разговаривали. И я предложил ему: «Александр Гайсович, живите в трехкомнатной, а эту сдавайте».  Александр Гайсович долго смеялся над моей наивностью, но с течением времени оказалось, что я, к сожалению, был прав.
Надо  иметь в  виду, что у Касымова в том интеллигентском кругу, в котором он вращался, был   имидж поэта. Был ли он поэтом на самом деле? Разумеется, да. Но есть важное условие – он не мог передать свою поэзию в словах. Когда он читал сам – ты видел облако над ним. Когда читал его  стихи про себя, с листа - это облако исчезало.    И вот, к его чести, он это понимал, особенно не афишируя, но в ключевые моменты всегда правильно расставляя акценты.
Переход в новую для него сферу- литературную – вызвал в нем культуртрегерские действия. Он взялся печатать мои стихи в «Вечерней Уфе», где стал завотделом культуры. Доходило до смешного - я приносил ему свои стихи что называется нарастающим итогом, то есть старые плюс новые, и некоторые стихи он публиковал в газете несколько раз. Просто они ему нравились. 
Любопытно, что забота о продвижении чужого творчества подспудно жила в нем все время. До того он вызвал к жизни такого поэта, как Юрий Андрианов. Работавший на почтамте юноша прислал свои первых стихи в «Вечерку», они попали в руки     Касымова, и вместо того, чтобы, по примеру более старших товарищей из русской секции раздолбать в пух и прах его творчество, как это случилось с Шалухиным и тысячами других начинающих, не менее юный Александр Гайсович   их опубликовал. Вдохновленный  успехом, Андрианов поступил в Литературный институт. Любопытно, что в журнале «Бельские просторы», который возглавлял Юрий Анатольевич, Касымов так же опубликовался один раз. Баш на баш, скажем так.  Вообще число людей, которым Касымов помог, исчисляется сотнями, если не тысячами.
Перестройка продолжалась, процесс, что называется, углубился, и в городе появилась газета «Волга- Урал».  Касымов перешел в нее работать заместителем главного редактора и еще больше ушел  в литературную работу- стал выпускать приложение- «Белый лист». Я к тому времени учился в Москве, в Литературном институте,  встречал его первый номер и передал Маэль Исаевне Фейнберг, известному филологу.  С этим номером произошла комическая история-  Маэль Исаевна загрузила его в багажник своего жигуленка, увезла в Переделкино, и там пачку газеты стащили неизвестные, не позарившись на какие-то материальные ценности, лежавшие рядом. Андрей Вознесенский даже написал по этому поводу восторженные стихи,  тем более, что  в  газете была опубликована статья самой Фейнберг про Пастернака, любимого учителя сами знаете кого. 
По поводу этого «Белого листа» мы спорили с Александром Гайсовичем. Я, по выражению Касымова, «отданный  в обучение в Литературный институт, Льву Адольфовичу  Озерову»,  был недоволен изобилием всякого рода москвичей, которые  заполоняли девяносто процентов  газеты. Касымов, как всякий либерал, хулил уфимских авторов, которые, не спорю, бездельники еще те. Но газета «Волга-Урал» обнакротилась, как, собственно, и вся перестройка, и Александр Гайсович вернулся в  «Вечернюю Уфу».
К тому времени я тоже вернулся в Уфу после учебы в Лите и стал работать в  Доме печати. Каждый день я спускался на третий этаж, и мы часами разговаривали с Александром Гайсовичем. И тут наши фазы существования стали разделяться.  Я осваивал компьютер, он кривился в ответ на упоминания каких-то терминов и всячески высмеивал компьютерную грамотность.  Прошел год, и наши роли поменялись- Касымов стал с восхищением рассказывать, что  он удачно  записал на дискетку и что такое «формат Це». Я издал самодельную книжку, он снова смеялся  такой самонадеянности. Через год он сам стал издавать журнал «Сутолока», который начался с того, что я принес ему  рассказ Гульсиры Гиззатуллиной «Богатырша», переведенный нами с  Зухрой Буракаевой. Выталкивание в литературу продолжалось, и он стал больше уделять внимания  критике.  Наконец его заметил журнал «Знамя».
Разумеется, для них он был только бедным родственником из Бердичева, который привлекается для самой грязной работы, на которую белые люди уже несогласны, этакий литературный аутсорсинг. Но, вдохнув московской литературной пыли, познакомившись с кучей людей, написав чуть ли не сотню рецензий, став лауреатом премии журнала «Знамя»,  Касымов захотел большего. Когда освободилось место заведующего отделом критики(после Александра Агеева), он думал, что его пригласят. Разумеется, должность  заняла какая-то московская родственница. Но для Александра Гайсовича это был большой удар. По большому счету всей своей жизнью он был готов к тому, чтобы жить в Москве.
Еще одним ударом для него стала необходимость размена квартиры на трехкомнатную и одну, которая случилась по разным причинам, вдаваться в которые я бы не хотел. Разрушился его Дом, разрушалась среда, в которой он жил. 
В жизни есть разные люди - редактора, которые тебя публикуют после сотни истерик по поводу неправильно поставленной запятой, после редактуры в стиле компрачикосов. Затем они же всю жизнь считают, что создали тебя как автора и требуют коленопреклоненного почитания. Существуют и поэты, которые заявляются со словами:  «Я уже три месяца пишу стихи, когда меня примут в Союз писателей?» 
Попили кровушки у Касымова и молодые люди Яковлев с Вахитовым. Любопытно, что они воплотили в жизнь принцип глумления как творческого начала. Эпиграммы с намеками на личную жизнь, которые они ухитрялись печатать в прессе, разного рода насмешки, даже то, что они выжили  Касымова из созданного им литературного объединения – говорит о том, что перед нами незаурядные персонажи.  Все перекрыла статья в газете «Истоки», в которой Касымова ругали за то, что в альманахе «Голоса вещей» так мало стихов Яковлева и иже  с ним. И это при том, что альманах был попыткой издаваться компанией, за свой счет. Честно, как и обещали, поступили только Юнусов и Лина Султанова. Остальные уклонились от невыполнимой миссии. В конце концов  я нашел где-то деньги и расплатился с издательством.
Но Яковлев и Вахитов по крайней мере честно следовали своему принципу и в этом следовании дошли до конца – один сошел с ума и рано умер, а второй  стал публицистом.
Все эти издержки литературного процесса Касымов испытывал на себе чуть ли не каждый день. При этом порой можно услышать о ком-то, что вот человек основал журнал, является основателем.  На бюджетные деньги журнал может основать  любой. Касымов действительно основал журнал «Сутолока» и выпускал его несколько лет.  Сам нашел деньги, авторов, читателей. Он получил известность в  России, да и сам Александр Гайсович стал литературным критиком всероссийского масштаба.
Наконец он опередил свое время – начал вести в интернете дневник, в котором откликался на литературный процесс. Это было за несколько лет до расцвета живого журнала. Представляю, как популярен был бы в нем  Касымов. 
Уфимская  интеллигенция ничем не отличается от всероссийской и также заражена   преклонением перед западом, на худой конец перед москвичами. Покупать свой доморощенный журнал было выше чувства собственного достоинства, хотя речь, понятное дело, не идет о суммах свыше ста рублей.   Даже книгу Касымова купили не более ста человек. Говорят, дорого. Хотя рубль в день- за год можно было бы накопить.  Справедливости ради надо заметить, что и сам Александр Гайсович  был московскоориентированным товарищем. Невозможность уехать в столицу и невозможность оставаться  в Уфе, которую он исчерпал для себя,  и привели его к печальному исходу. Этот кризис, который он бы, уверен, преодолел,  совпал с кризисом, который привел к исчезновению его Дома. Разумеется, происходило это на фоне перманентного финансового неустройства. И все  вместе это оказалось непосильной ношей для Александра Гайсовича.
Но есть и мистика в том, что два лучших представителя уфимской литературы старшего возраста - Шалухин и Касымов- ушли почти в одно и то же время, друг за другом, даже в одном и том же месяце- июле. Этому объяснения у меня нет. 
Жизнь циклична, человек живет и реализуется в обществе, в своей среде - все это банальности, которые тем не менее каждый открывает для себя заново.  Главное, чтобы было желание прожить свою жизнь ярко и интересно. Касымов это сделал. Теперь он растворен в воздухе, в земле и воде, без его опыта уже не обойтись. Есть книга, в которой он живет, есть имя, которое значимо для каждого, кто занимается литературой. И если не это главное для писателя, то что же тогда главное?