Общаясь вчера с этим олухом даосом, вспомнил те времена, когда был по отношению к церкви внешним, и случалось выслушивать разглагольствования мыслителей,  доведших себя до свободного самочувствия деланием умной морды, обозначавшей окружающим, что уже готов приобщить всякого к плодам усиленных размышлений, поведать о том, что в свободном полете смышленого мозга познал о том, что мужчина и женщина отличаются друх от друха тем, что у одних есть то, чего у другого нет и наоборот.  И действительно. Олухи церковные  от олухов внешних отличаются сильно, сильнее чем мужик от девы. Это я по отношению к фсасыванию восприимчивости.

Щас скажу отличия, морду умную сделаю и все расскажу. Шоп и тем и тем, каггрица, было все сходу понятно. Олух церковный как мозгом шевелит? То есть вот перед ним пролетела мысль, что он первым делом вспомнит? – Уверяю вас, он вспомнит Брянчанинова. И сразу подумает – а писал ли тож самое Брянчанинов? – Если не писал, то все. Не пойдет. Тут церковный олух пустит в ход все свое остроумие, чтоб сказать вслух, что фсасывать воспринимать не авторитетное не намерен. Олух церковный, то есть, читает авторитетов, чтоб знать что они говорили и сравнивать. А олух не церковный, внешний – зачем он читает авторитетов? – Правильно. Тоже за тем самым. Чтоб знать, чего авторитеты еще до него не сказали. Олух внешний вносит в мир свою непосильную лепту. Кладет на алтарь премудрости то, чего до него еще не сделали. Не сравнили, например, чувства с разумом под редким углом зрения, когда смотришь натогож  мужчину или туж даже самую женщину, то есть разруливаешь свои половые асчусчения за счет лапши нАухи доверчивым барышням, привлеченных сильной запахом сильной философии, и «не вдаваясь в детали», мощно заявить «что благодаря большему наличию (растворению) рациональности в чувственной сфере контроль разума слабее». И талантливо, как никто до него, подытожить: «Так, на примере важной темы различия мужчин и женщин я постарался наметить пути философского осмысления взаимоотношения разума и чувств, рационального и эмоционального». То есть олух внешний вынуждено много читает, чтоб не приведи, так сказать, не повториться. А олуху нашему, так же и сказать, ничево этова не надо. Он знает что все, всё написали одно и тоже. Тока у Брянчанинова ангелы волосатые, а Затворнику это не нравилось. Тоись смело можно выдать теологумен патристического характеру, что по Затворнику ангелы возможно броются, но главная чтоб мысль была в русле святоотечском. Не противоречило резко двум высоким авторитетам. А желательно их примиряла, как велел думать Возлюбленный Тапкиным Серафим Роуз. Поскольку противоречий у отцов быть не может фпринципи, то богословская самостоятельно церковного мыслителя сводится в примирении изредка взбрыкивающих головой друх против друха св. отцов, не знавших, что их обоих канонизируют. А внешний оболтус мысли, напротиф, ссорит образно всех мыслителей межсобой, чтоб познать то, что их еще не интересовало. Поскольку мыслители наговорили кучу всего, то можно эту кучу долго переворачивать с одного боку на третий,  то есть показывать, что свободная мысль способна сделать из мухи слона, и поскольку же св. отцы 2 тыщи лет уже мусолят что благодать законнее закона и подлежит более строгому исполнению, то примирение оттенков этого духовного столпа и утверждения, делает задачу встречной – делает из слона муху. Так мир духовный и мир мыслительный стремятся к взаимному примирению и гармонии, и наверняка когда-нибудь встретятся. Почти уверен что это произойдет, как и все в этом мире, «на примере важной темы различия мужчины и женщины». Когда нибудь человечество поймет то, о чем ему толкуют с разных сторон. Мужчина и женщина – отличаются.  Посвященные об этом уже знают.

P.S. Пойду постреляю. Написано в предисловии, что волосы на ушах должны леденеть и шевелиться от ужаса. Щас гляну что за ужас там нарисовали. Вроде установился ужас.