Притчи шестая Иоанна

Продолжу.

То есть понятно, что притча эта такая задачка, которую требовалось решить. Все настолько уже привыкли, что Христос сыпет задачками, что по этому поводу тотчас возникал спор:
«Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира. Тогда Иудеи стали спорить между собою, говоря: как Он может дать нам есть Плоть Свою?»
Спорить начали, потому что еще не успели оправославиться святыми отцами, которые, как известно, всё знали, и не нуждались ни в притчах, ни в обучении, а благодать в них шла сама оттого, что они были православными, и поняли, что Бог состоит полностью и целиком из Троицы. Но иудеи все еще спорили, пытаясь понять в чем фишка притчи про ядение Плоти: «ядущий Меня жить будет Мною».


Ученикам загадка тоже оказалась не под силу: «какие странные слова! кто может это слушать?»
Тут, конечно, дело в том, что сказано было нечто очень неприличное. Всё равно что матом выругаться. Буквально, причем именно в самой грязной форме. У нас сейчас обычно мат пасексу определяется. Представляете вот так – лекция, ученики сидят, комиссия зашла. И прямо без всякой латыни по матери их всех и прочим нехорошим словам. Это настолько резануло слух, что многие ученики стали роптать. Христос усмехнулся – ну услышали и услышали неприличное, теперь пока не увидят воскресения так и будут маяться – можно Ему верить, или нельзя после этой выходки. Впрочем, по привычке Своей, всё же разъяснил что тут речь тоже о словах, конечно, а не каннибализме: «Дух животворит; плоть не пользует нимало. Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь». Предложить съесть человека, это куда большее ругательство, чем его пасексу определить, особенно в те времена, когда как такового мату и не было. Очень грубо. Христос, конечно, сильно утомлял загадками. Во-первых он ставил всех вокруг себя в крайне неловкое положение. Бить могли начать в любой момент. Даже двенадцать примолкли и стояли, переминаясь с ноги на ногу: «не хотите ли и вы отойти? Симон Петр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни..»
Во-вторых обычно было просто непонятно о чем речь, поэтому когда Христос вдруг сказал, что загадки кончились, и наступает разгадка, апостолы поспешили заявить, что наконец все прояснилось, хотя еще не прояснилось ровным счетом ничего: «вот, теперь Ты прямо говоришь, и притчи не говоришь никакой. Теперь видим, что Ты знаешь все и не имеешь нужды, чтобы кто спрашивал Тебя. Посему веруем, что Ты от Бога исшел. Иисус отвечал им: теперь веруете?»
Апостолы сами себя спрашивали – а почему они Ему верят? Ведь непонятно ровным счетом ничего. И в притчах непонятно, и без притч непонятно. Часто было и непонятно где кончается одна притча и положено начало другой.
 «Доселе Я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце».
Никто же не предупреждал что «притча пошла». Притчей было почти всё. Всё, что мы читаем в Евангелиях как слова Христа, говорит о том, что это не бытовая речь, а именно что притчи. Словно Христос и говорил почти одними прибаутками.
Вот приходит Никодим. Разузнать- разведать что тут к чему. Послали православные, которые с человеческим лицом. Дескать, мы знаем. А Он им – да ничего вы не знаете. И пока у вас в голове православие головного мозга – и видеть ничего не можете. Так – предполагаете только. Вот изменитесь – тогда и знать будете. И дальше по ряду загадка на загадке. Разгадают которую потом только святые отцы, те, что в Троице шарили и все ипостаси посчитали сколько их там было.
А уж когда святые отцы дорвались до хлеба небесного, то тут другого результата и быть не могло. Они же не евреи. Они вообще шуток-прибауток не понимали никаких. Написано: «ешьте меня», ну значит едим. Тут для них ни иронии, ни даже неприличия.
Инструкция.
Велено есть – едим.
Теоретическая сторона обучения у Христа состояла из прохождения курса естествознания и социологии, которые были и не разделимы. Тем самым закреплялись навыки, полученные в полевых условиях. Но если на практике было все наглядно, хоть и так же непонятно, то теория выглядела просто непонятной. Никодим приперся, потому что практика выглядела безупречной. Но теория-то была совершенно жуткой. Святых отцов поливает из шланга. Батюшек – из шланга. Библею – из шланга. Вообще на всё шланг положил и льёт. Даже Моисей обтекает. Ну так нельзя в конце-то концов.
Тут еще вот какая штука. Ведь они Ему все честь оказывали: «Иисус же, узнав, что хотят придти, нечаянно взять его и сделать царем, опять удалился на гору один». Плавали за Ним туда-сюда по озеру, чтобы совершить над Ним таинство: «и, найдя Его на той стороне моря, сказали Ему: Равви! когда Ты сюда пришел?»
Они за Ним, а Он – от них. По воде бегал. До того эти зануды Его достали со своей честью.
В шестой Иоанна описана ситуация, похожая на то, как если бы невеста в церкви вдруг отказала жениху в самой грубой форме. «Ушла из под венца», как говорят. Они уже начали ритуально так играть в подданных, кричалки кричать: «что нам делать, чтобы творить дела Божии?... Господи! подавай нам всегда такой хлеб». То есть уже стали лепить царя прямо на коленке. Дай знамение!, и быстренько покончим с этим делом. Корону готовьте, щас мазать будем.
Ну Он и дал им очередь поверх голов. Прямо из шланга.
Облом какой. Я, говорит, и есть хлеб. Обтекайте.
В ответ на оказываемую честь, Христос их просто оскорбил. В душу наплевал. Ведь что было. Туча свидетелей видела как хлеб из ничего стал появляться прямо батонами. За ночь сбегали за местной комиссией по канонизации, чтобы чудо засвидетельствовать. Пока нашли официальных лиц, которые могут рукоположить и все такое – Он уже убёг. Догнали. А дальше оставалось засвидетельствовать, как батоны начнут с неба падать, и дело в шляпе. Это для Златоуста «Я – хлеб, Меня ешьте» звучало торжественно, и вызывало духовное слюноотделение и трясение конечностей до изнеможения. А для иудеев это было издевательством. Христос им говорит – «какой еще хлеб, вы чо – голодные?» Да еще с издёвкой: «Я вам точно говорю, вы не чудо увидели, а просто объелись» (6: 26). И смеется: «меньше ешьте, больше слушайте, будет вам хлеб». Они Его тоже, конечно, из Себя вывели своей глупостью. Стоило народ покормить между делом, как они сразу все слова забыли, и в голове остался один хлеб. А о чем говорилось до раздачи хлеба уже не помните? – Не, не помним. Хлеб давай.
Разговор с глухими все эти притчи шестой Иоанна: «ядущий Меня жить будет Мною… ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день». Чтобы выбить из их головы хлеб, Христос начинает уже говорить на грани фола. «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним».
Ну да. Большинство учеников оказались просто православными монархистами. Что толку ходить, если никакого православного результата так и нету? Его в цари, а Он вон что говорит. Безперспективен.
И это ставит еще вопрос о том, насколько убедительно для фанатиков чудо. Ведь хлеб был? – был. Чудо было? – было.
Так почему ушли?
Многие люди думают, что вот если бы им хоть раз в жизни увидеть настоящее чудо, то как бы их вера возросла. Уж тогда бы они - ух. И постились бы, и молились бы, и не осуждали бы. Потому что имели бы свидетельство неоспоримое, что «что-то там точно есть». И что это «что-то там» любит православие и отзывается на хаспотьбох..
По этой причине чудеса так и редки. Ну вот поставьте себя на место Бога. Какого Ему делать чудеса, когда каждое такое чудо тотчас истолковывается исключительно в виде поддержки православия. Или ислама. Или еще какого культа Полинезии. Доказывая им самим, что у них тут все истинно. Христос даже оговаривается специально на эту тему: «нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». А то начнется. И у нас, дескать, вера истинная. У всех вера истинная.
По той же причине притчами говорил. Загадками. Чтобы люди не понимали Его слова так, как понимают святые отцы. Что «пришел Христос и сказалъ: даю вам учение о Троице, евхаристию, иерархию, и самую суровую мораль паседьмой». И свалил опять на небо в бинокль смотреть как исполняют.
Говорил загадками, чтобы чёрствые тупицы не смогли до конца опошлить Слово, превратить его в троицу, иерархию, волшебную еду и монашеский устав.
В религию.
Превратили, конечно. Пошленько так получилось. Тошненько. Да и кончилось промыслительно Чаплиным и Гундяевым. Обещалось всему этому быть «доколе не окончатся времена язычников». Но не ради же религии прошла в Европе христианизация язычников. Слово все равно слышалось теми кто имел уши и умел слышать. Христиане все равно не переводились. И еду ели, и иерархию ублажали, но все равно милость и вера слышалась им сквозь мусор вероучения. Происходило главное – разделение. На пусей и гундяевых. На живых и мертвых. Причем не радикально так, не. Именно такие среднестатистические пуси, среднестатистически понимающие что главным содержанием жизни остается свобода, и такие же среднестатистические гундяевы, желающие всем рабства. На тех, кто разгадал незамысловатые загадки Христа сердцем, и тех, для кого всё сказанное осталось неразгаданной загадкой.
В шестой Иоанна прозвучала загадка про Слово. «Иудеи стали спорить между собою, говоря: как Он может дать нам есть Плоть Свою?» А вот так. Молча. Одни еду едят, другие Слово слушают. И одни ядущие другим ядущим помешать не могут. Ибо ядущие воображаемую плоть, воображаемо истекая слюной духовного желания, не понимают как можно есть Слово. Оно для них несъедобно. А Слово о том, что все живые – живы. Живых в прошлом времени не бывает. Так же, как и мертвых не бывает в настоящем.