Кстати, вот, святые отцы придумали от делать нечего – а что еще в пустынях делать, кроме как с небольшого ума всякий бред сочинять – придумали, знач, такую схемку вхождения в человека всякой некошерной дряни. Прилог, потом помысел, как «согласие с прилогом», ну а потом - как «согласие» уже, в свою очередь, с помыслом - понеслась душа в ад, исполняя эротический массаж. Не знаю, остались ли сейчас на Руси светлые батюшки, или их всех извела гундяевсо- кураевская синтипоновая лиригия, но вот раньше светлые батюшки от всего этого дико торчали, от одного уже слова «прилог» у них уже начинало выражение литса сильно меняться в сирьезную сторону. Прилог с помыслом было уже, так сказать, штота, супротив чего надо было нахмурить брови и пердупердить уверенным тоном остерегаться. Так всегда приоритеты расставлялись, водить с мозгом дружбу необязательно совсем, а прилогов остерегаться надо было, новая-то лиригия, которую щаз Михалыч с Кураичем зафигачили-таки при поддержке из низов Худиевым, оставили недружбу с мозгом, убрав незаметно трезвенное отношение к прилогу, а раньше не так все было, прилог стоял номером первым, выше гвоздя, которого Михалыч показывает верным. Но остались еще поклонники, из тех, что стоят Михалычу в оппозицеи раком, уговаривая его быть чуть степеннее.

Итак, то, что святые отцы определяли адским словом «прилог», мы можем обозвать иначе и проще: «хотение». Организм сообщает отшельнику, ау, долбоёб, у меня белки кончились, и углеводов осталось на два часа, давай подгружай, а то начну сейчас зубы и волосы отторгать, держу из последних сил, а потом за себя не отвечаю. Отшельник, значит, чувствует, сквозь умную молитву, что организм сигналит, мешает полету в космос на луче света. Отвлекает, сволочь. А космосе – хара-шоо. Черти принимают вид ангелов света. И наоборот. А он летит и угадывает кто из них кто, чтобы уточнить чо дальше делать, попал в исполнении воли божией, или не попал еще, в коррекции нуждается. А организм орет. Хочет жирного и сладкого, чтобы потом его еще на размножение потянуло. Вот за этой стадии любое животное начинает ползать по окрестностям в поисках своего бутерброда с колбасой, но отшельник все же существо из рода людского, он обладает способностью проговорить мысленно свое хотение. Он, значит, выходит из космоса, и говорит себе: жрать охота. Во-от! Вот это уже – помысел. Согласился-таки с прилогом. Обозначил набором семантических единиц.

Остановимся тут. Раньше вот человек еще не был говорящим, но какие-то звуки извлекал. Бежит, допустим, заяц, он тыкал в него пальцем, и говорил: «ы-ы-ы». Или бежит корова, он тычет в нее пальцем, и снова: «ы-ы-ы». Это означало, что надо догнать, поймать, и съесть. И больше ничего. Но потом, чтобы соплеменники понимали его более правильно, он стал про корову говорить более протяжно: «ы-ы-ы-ы-ы!». И выразительнее. Это уже означало, что еды хватит всем с одной бегущей ы-ы-ы. Так речь развивалась, развивалась, и достигла такого состояния, что человек сам для себя стал обозначать все, что он увидел, узнал, почувствовал.

Человек стал сам себе говорить: «вон, заяц бежит». Или: «а не глотнуть ли мне пифка». Итак, мысль это озвученное самому себе хотение, или озвученное же любое явление. Хотение тоже, своего рода, феномен.

Поэтому общепринято, что человек «мыслит». И интересно ведь, зачем он это делает. Животное не говорит ведь себе: «хочу жрать», просто идет и жрет.

Остановимся тут еще раз. На самом деле животное тоже говорит. Кошки людям ежедневно сообщают, что хотят жрать. Или пойти на улицу. И люди их понимают. Но это речь для коммуникации, сама себе кошка не сообщает. Не имеет помыслов. Имеет только прилоги. И ни разу с ними не борется, жывотное бобруйское.

Интересно ведь зачем себе человек чего-то сообщает?

Итак, человек это существо, способное вести внутренний диалог. Разговаривать с самим собою. Иметь собеседником себя самого.

Когда старый, задроченный профессор сообщает своей старой, заёбанной им прислуге: «мари-ванна, не мешайте мне, я думаю», это значит, что он вошел в диалог с собою, и больше ему никого не требуется. Ни для сексу, ни для кофию с печеньем не желаете ли. Человек сам с собою говорит чаще и охотнее чем с окружающими, от которых ему один облом. Поэтому замечено, что тот, кому есть что сказать, чаще молчит. Или пишет. Свободно и легко люди говорят друг с другом о тряпках, рыбалке, погоде. Да и то, нередко вступают в споры. Человек как индивид самое понятное себе существо, потому что свои хотения, прилоги свои, или свой выбор феноменов, на которые он обратил внимание, ему ближе и понятнее.

«Думание» это диалог с самим собою. У человека есть время самого себя спросить и самому себе подыскать логичный, или просто удовлетворительный ответ, не вступая в конфликт. В конфликт ему придется вступить, если он пожелает узнать, настолько ли его внутренний собеседник – он сам – удовлетворителен. Насколько его сигнал о пробежавшем зайце понятен соплеменникам, и, следовательно, осмыслен, способен дать осмысленный результат.

Таким образом, диалог с самим собою это удовлетворение потребностей самого себя. «Согласие с прилогом». Диалог с окружающим это всегда конфликт, спор, в котором, по Павлу, выявляются искусные. Значит – испытанные, проверенные, убедительные. Обладающие умением аргументировать, создавать понятный дискурс. То, что понятно всем, или многим, то встроено в общую интуицию мироздания. Оно протянуто сквозь нить жизни, бьется с ней одним пульсом. Верное, правильное – понятно всем на физическом, интуитивном уровне. Сопротивляющиеся понятному, похожи на святых отцов, которые боятся своих хотений, мешающим их психическим упражнениям. Русское родовое православие оттого нелогично, что боится вторжения в себя всякого здорового смысла. Оно тяготеет к искусственным, безжизненным построениям, лелеющим свои больные психические образы. Оно любит бессмысленные, яркие цитаты, непригодные ни для чего, кроме словоблудия.

Поэтому монологи русского человека, болеющего родовым православием, когда он влезает в диалог, если к ним прислушаться, представляют собою обрывки внутреннего диалога, сбивчивого в тех местах, где ему не хватило инструмента для объяснения самому себе каких-то положений, и он заткнул их по привычке цитатами из великих. Или из любимых кинофильмов, книг. Из библеи. Он не может опознать и разгадать ни входящие к нему хотения, ни феномены, и он их по- святоотечески отторгает. Борется с ними. Или уж если «согласится», то «увлекается» ими до полного разврату мозга. Он не отделяет доброго от плохого, не имеет искусства различения.

А причина тому засранные с детства мозги. Закачка говна в мозги совершается через учебно-воспитательные центры и через массовую информацию. У человека очень скоро выветривается способность думать самостоятельно, вместо этого подгружается требование зубрить авторитетов.

Итак, прилог, или хотение, как всякий феномен, человек волен опознать, осмыслить. Для этого ему надо его помыслить. «Согласиться» с ним. А потом начинать уж бороться, спросив себя прежде – а надо ли. Может, все-таки, пожрать, дать белка организму. Целесообразность вручения организму белка, жирка и углеводки определяется долгосрочной задачей. В родовом же православии никогда никаких задач долгосрочных не ставилось кроме обожения, то есть превращения себя в мумию, лишенную всех желаний.

Никакая логичная и аргументированная мысль не вхожа в православную голову, потому что там ей путь закрывают инструкции, мануалы. И лишь где и по каким пунктам нет инструкций, происходит прямо обратное – дикий полет фантазии, маниловщина и хлестаковщина. Родовое русское православие требует не впускать в себя ничего, что следовало бы рассудить. И только рассудив принять или обезвредить. Борьба со всякими естественными позывами ведется как на персональном, так и на государственном уровне. Здесь не положено негодовать на несправедливость и гнилым зубом на власть громко. Только самым извратным образом обсуждать Яхты Абрамовича, то есть действовать строго по инструкции. Святоотеческая прививка населению позволила государству создать этот болезненный фон, в котором все естественное борется на корню и отвергается, а все противоестественное и извратное цветет и пахнет. У людей отбиты все хотения, прилоги, он их не рассуждает, не помышляет, почитает опасными. В лучшем случае человек «начинает с себя», и делает это вечно. Потому что «начав», он что делать с собою тоже представляет очень плохо.

Продолжу мож потом.