В Грачанице живут удивительные монахини, очень добрые и гостеприимные. Они  разрешили мне фотографировать, все показали и объяснили, и даже помогли забраться  в капеллу Краля Милутина, вход в которую находится довольно высоко, на расстоянии примерно двух метров от пола. Я испытывала неописуемые ощущения, когда, отталкиваясь от спинки стула, закидывала ногу на первую ступеньку, ведущую к капелле, а потом в абсолютной темноте ползла по крутой и узкой лестнице на четвереньках, с фотоаппаратом, разгребая перед собой паутину и хватаясь за провода, прикрепленные к стене.

   Я уже собиралась уходить, когда монахиня, помогавшая мне проделывать все эти трюки, попросила передать в Москву, в какую-нибудь церковь записку за здравие и за упокой. Конечно, ей нельзя было отказать. Но я не думала, что список окажется столь внушительным.  Когда, получив, наконец, записку, я вышла на площадь, маршрутки уже не было.

   Между тем снова начался дождь. Было очень грязно, под ногами хлюпала какая-то противная  глина, штаны  промокли  до колен, было холодно. На ходу я снимала с себя остатки пыли и паутины. Когда я попыталась выяснить, есть ли здесь какие-нибудь автобусы на Митровицу, то  каждый, кого я спрашивала, отвечал по-разному. Около одного из магазинов стоял полицейский. Обратившись к нему по-английски, я услышала в ответ: «Не бойся, говори на сербском». Тогда  пришлось достать свой мини-разговорник, составленный накануне Аней, и пролепетать: «Да ли овде има неки превоз за Митровицу?»  Посоветовавшись с парой продавцов, он  ответил, что следующая маршрутка придет через час. Я поинтересовалась, можно ли вызвать такси. Нет. Сотовая связь не работала из-за дождя.

   Я села на пень перед палатками, где продавали запчасти, замотала голову в платок, высунула ноги из мокрых мокасин и стала есть кекс, который дала мне монахиня. Видимо, вид у меня был довольно дикий, все проезжавшие мимо удивленно оборачивались. Прошел американский солдат, довольный и счастливый, в высоких, сухих и теплых ботинках на шнуровке. Я, конечно, понимала, что никакой маршрутки не будет ни через час, ни через два, и решила вернуться в монастырь, ждать, когда заработает сотовая связь. Монахини очень обрадовались моему возвращению, хотя мне в тот момент хотелось одного - поскорее выбраться  из этого места.

   Дождь не прекращался, и становилось все холоднее. Через час нашлась машина, мы вышли за ворота. Все было так уныло, неуютно, заброшенно. Этот монастырь в окружении торговых палаток с вывешенными спортивными костюмами и футболками, рядом с ними – запчасти, бегущие не понятно куда тощие ободранные собаки, и финский солдат. Интересно, о чем он думал, стоя целыми днями у ворот монастыря и неотрывно глядя в одну точку? Одна монахиня, совсем молодая, с почти детским лицом, очень общительная и веселая пошла меня провожать. Я спросила, хорошо ли их охраняют, а она опустила глаза, как-то погрустнела и  ответила: «Нет, ничего не охраняют. Это Б-г охраняет, а они – нет».

   Наконец, подъехала машина. Монахиня пожелала счастливого пути, снабдив меня увесистым пакетом еды, и мы попрощались. С таксистом мне тоже необыкновенно повезло (в который раз!) Это был пожилой, небольшого роста человек, с худой морщинистой шеей, седой и строгий. Какое-то время мы ехали молча. Потом, когда он узнал, что я русская, то ужасно обрадовался и растрогался, обнял меня и погладил по голове. Хотя видно было, что он сильно нервничает. Видимо, вождение машины на Косово требует особых нервных затрат. Мы стали разговаривать. Я его понимала, а он – меня, когда я говорила по-русски. Он показал мне на небольшое сербское кладбище на холме справа и сказал: «Все порушено…», потом еще добавил: «Тэжко…»  Мне тоже было там как-то странно тяжело дышать, как будто что-то постоянно давит. И этот серб казался таким маленьким и беззащитным. Я все не могла понять, что заставляет его здесь остаться, сознательный выбор, или просто ему некуда идти. Я до сих пор не могу  ответить на этот вопрос.

   Потом он мне еще что-то говорил, показывал знакомые ему места, албанские дома, кладбища, мавзолей султана. Когда мы проезжали Косово поле, закончился дождь, небо продолжало оставаться в тучах. И вдруг выглянула радуга, яркая и чистая. Она проходила как раз над башней, а внизу было огромное, широкое поле со свежей весенней травой. В тот момент водитель казался мне таким сильным, гордым и спокойным. И мне было абсолютно не страшно. Он внушал какую-то твердую уверенность. Я ела яблоко, смотрела на радугу и загадывала желания. Это был первый красивый пейзаж, который я видела на Косово. 

   Подъезжая к Митровице, мы остановились, там были полицейские, серб начал вешать на свои автомобильные номера газету. Рядом была военная база, у ворот которой лежали  три собаки. Албанские собаки не откликаются на человеческий зов, только предусмотрительно лают, а когда приближаешься к ним, отходят на безопасное расстояние. Среди них была одна, которая не отошла, а продолжала лежать. Она была страшно худая, вся в мелких ранках, с редкой всклокоченной шерстью. Видимо, она просто не могла встать. Но глаза у нее были необыкновенно живые, большие, голубые и влажные, и очень уставшие. Как у больного ребенка.

   Когда мы приехали в Митровицу, я думала, что попала, наконец, в большой город. Но оказалось, что здесь существуют те же проблемы, что и в Грачанице, когда каждый говорит разное, и никто ничего не может сказать точно. Я не поняла, что место, где остановилась машина, и есть автобусная станция, и стала искать какое-нибудь солидное здание со стоянкой и заметным количеством народу. Минут через сорок, опросив почти половину населения Митровицы, выяснила, что автобусных станций существует несколько, и что выглядят они не совсем обычно. Это незаметная ржавая будка, где иногда можно купить билеты. В тот момент все они были почему-то закрыты. Я дошла до реки и увидела мост, огороженный колючей проволокой, и трех полицейских, сидевших посередине моста. Несколько сербских юношей «любезно» объяснили, что автобусная станция находится по ту сторону реки. В середине колючей проволоки был оставлен небольшой проход, я пошла. Полицейские смотрели на меня очень внимательно, но ничего не говорили. Присутствие колючей проволоки к тому моменту казалось уже совершенно нормальным явлением.

    Снова показались облезлые многоэтажные дома. Правда, народу было заметно меньше. Те немногие, кто встречался на улицах, дико озирались. Когда я увидела минарет, в моей голове появились первые сомнения. Осмотревшись, я заметила, что такие минареты поднимаются повсюду. Я обратилась к мужчине лет сорока пяти с маленьким ребенком. Он был весьма приветлив и хорошо говорил по-английски. Я спросила, где здесь находится автобусная станция, повторив на всякий случай ту же фразу по-сербски. Он спросил, куда мне надо, я ответила, что в Сербию, в Кралево. Тогда он произнес такую загадочную фразу: «Вы знаете, я живу «здесь», поэтому то, что происходит «там» я не знаю. Отсюда точно уехать нельзя. Спрашивайте «там». И улыбнулся. Тогда мне все стало ясно. Я пошла обратно. Спросила у полицейских на мосту, они по телефону выяснили расписание. Где останавливаются автобусы, конечно, не объяснили, но, опросив еще человек десять, я нашла, наконец, нужную остановку, где по счастливому совпадению в тот момент стояла Аня. Она была ужасно удивлена моему рассказу и долго смеялась. Минут через 20 мы уехали в Рашку.