Саша не отвечал.

            - Почему, Саша? – не отставал Виктор. - Почему?

            - Так случайно получилось, - скаозь зубы заговорил Саша.  – Я на менеджера учиться хотел. В Академии бизнеса. Мне в бизнесе хорошо. Мне тепло там. У меня к бизнесу талант есть. Я не по своей воле на филфак поступил. На меня цыганка порчу навела. Она меня на улице возле «Чудо-мезенки» поймала. Я там самсу ел. Он у меня самсу хотела отнять. Но я сам самсу съел. Я сам самсу люблю. Я еще проголодался тогда. У меня в школе юного менеджера занятий было много. Тогда она обиделась очень. Она сказала, что она меня проклянет сейчас. Что мне счастья в жизни не будет. Что хуй мне, а не бизнес. Что я на филологию пойду. Я сначала внимания не обратил. Но уже через неделю меня на филфак неведомая сила понесла. А я, блядь, литературу терпеть не могу! Не хочу я литературой заниматься! И языком не хочу! Я читать не люблю. Я ни одну книгу до конца не дочитал. Я в бизнес хочу! В бизнесе мне все нравится. Энергетика, деньги большие. Статус. Респект. Интеллект. Компьютеры самые новые стоят. Костюмы приличные у всех. Девушек красивых вокруг много. В литературе ни хуя же ничего подобного нет! В литературе одно говно собралось. Там тоскливо все совсем. Но я больше к шеоле юного менеджера подойти не мог. То ебнусь по дороге. То вдруг заболит что-нибудь. То вдруг меня на пороге кто-то невидимый за жопу берет и не дает дальше идти. А потом он же меня за жопу берет и на филфак тащит книги эти ебаные читать. Я в церковь ходил. Мы там с батюшкой молитву читали. Но батюшка сказал, что не поможет. Сложный случай. Если цыганка сказала – хуй тебе, а не бизнес, то, значит, хуй. Мы потом с мамой к магу ходили. Он тоже проклятие не снял. Потом мы с мамой самсы десять штук купили и цыганкам раздали. Но все то же самое. Кто-то невидимый за жопу берет и на филфак тащит. Я на филфак все экзамены провалили. Но меня все равно взяли. Вот теперь я как мудак филологию учу. Потом мама мне призналась; это у нас семейное проклятие такое. Это из-за прадедушки все. Он изестный советский поэт был. Твардовский. Он поэму большую написал. Про Тыркина. Или про Перкина. Про Теркина, кажется. Он еще главным редактором одного журнала был. «Здоровья». Или «Крокодила». Хуй его знает. Главный редактор – это вроде как топ-менеджер. Только в литературе. И еще мозги больше людям ебет. В литературе даже еще больше, чем в бизесе, мозги людям ебут. Он совсем не хотел поэтом быть. И в городе не хотел жить. Для него все счастье жизни в деревне было. Он воздух чистый деревенский любил. Поле. Лес. Речку. Его тоже кто-то невидимый за жопу взял и повел в город стихи писать. Он сначала совсем не хотел в городе жить и стихи писать. Но потом привык. Потом еиу все это даже нравиться стало. Мама надеется, что я тоже привыкну. Что я бизнес забуду и мне филология нравиться станет. 

            - И как, Саша? Привык? – с надеждой спросил Игорь.

- Да какой привык! – по-прежнему сквозь зубы говорил Саша. – Мне маркетинг снится. Курсы валют. Бизнес-план. Лизинг там. Цены на нефть. Разные другие цены. А наяву Гоголь, блядь! «Мертвые души». Мы их структуру текста изучаем. У нас сейчас по ним семинар. Там вроде про бизнес, но совсем не про бизнес. Там про другое все. Там про Россию. И еще про что-то. Там туманно все. Я сам уже как мертвая душа. Не могу я больше эти книги ебаные читать! Жззнь для меня кончилась, Игорек! Я каждый день с филфака уйти хочу. Но меня опять кто-то невидимый за жопу держит. Он меня не отпускает с филфака. Я теперь самсу постоянно с собой ношу. Чтобы если вдруг ту цыганку встретить, то самсы ей дать. И тогда она с меня проклятье снимет. Я однажды ее встретил. И сразу самсу ей дал. Только она не брала. Я ей тогда самсу стал в рот совать. Она милицию позвала. Она не цыганка оказалась. Она из Абхазии. Абхазы на цыган очень похожи. И также по-русски плохо говорят. 

            - Я сам всех со всеми путаю, - понимающе согласился Игорь. – Я сам не одной нации определить не могу. Ты не переживай, Саша! Меня тоже кто-то невидимый за жопу держит. Еще крпече, чем тебя. Я сам непонятно как в цирковом училище поступил. Я там на дрессировщика учусь. Мы сейчас сивачей дрессипуем. Это как тюлени, только еще толще. Едят поэтому больше. И характер у них хуже. Но они мячик на носу лучше всех вращают. Правда, через обруч совсем прыгать не хотят. А если прыгают, то обруч ломают. Я сам не знаю, как это все случилось. Я писателем хотел стать. Я с десяти лет прозу пишу. Я каждый день пишу. Мне в этой жизни нравится только писать. Мне больше ничего не нравится. Я уже в Интернете печатался. Я за современной литературой слежу. Я толстые журналы читаю. «Дружбу народов» читаю, И «Знамя» читаю. НЛО тоже читаю. И передачи по литературе на «Культуре» смотрю. Но мне современная прозаа не близка. Там традиционных ценностей мало. Мне традиционная проза близка, Где традиционные ценности есть. Сейчвс надо писать как Тургенев. Или как Чехов. Как Борис Васильев. Как Распутин. Как в традиционно литературе. Сейчас ее время наступает. Я уже документы в Литинститут подал. Но не поступил. Я вместо этого, блядь, в цирковое училище поступил! На дрессировчный факультет. На меня тоже порчу навели. Узбек навел. Сейчас все узбеков бьют. Их действительно вокруг много стало. Они все время на глаза лезут. Они раздражать очень стали. Но я их не разу не бил. Я только один раз узбека ударил. Я, правда, сильно ему въебал. Я не националист. Но так же нельзя, чьобы их так много было вокруг! Вот узбек после того, как я ему въебал, меня и проклял. Он сказал, что я писателем не стану. Что, значит, хуй мне, а не литература. Что я в цирк работать пойду. Я тоже сначала внимания не обратил. Мало ли что там узбек скажет! Тем более, когда ему въебут. Тем более, я в цирке ни разу не был. Я только в театре был. Но дальше все как с тобой, Саша, было. Даже быстрее. Меня кто-то невидимый за жопу уже через два дня взял. И в цирковое училище к сивучу повел. Я и там тоже писать стараюсь. Там, в принципе, тоже можно писать. Время есть. Но мне сивуч мешает. Сивуч меня не любит. Он мне писать не дает. Он не хочет, чтобы я писал. Он, чтоьы я только им занимался, хочет. Он в меня мячиком кидает, когда я пишу. И еще обруч на меня катит. И кусает меня еще. Он меня в основном за руки кусает. Но и за жопу тоже может укусить. И лапой еще меня бьет, сволочь сивучая! Но я от сивуча уйти не могу. Меня кто-то слишком крепко возле него за жопу держит. Я теперь узбека того ищу. Чтобы прощения у него попросить за то, что я ему въебал. И чтобы он мне обратно крепко въебал. Тогда он с меня проклятие снимет. И я тогда от сивуча в литературу уйду. Но я того узбека пока не нашел. Я теперь перед всеми узбеками подряд прощения прошу. И еще прошу, чтобы они въебали мне. Но они боятся мне въебать. Они все бегают от меня. Мне только один узбек въебал. Но он не узбек оказался. Он кто-то другой был. Так что я зря, наверное, у него прощения просил. И въеьал он мне, наверное, тоже зря. Ведь меня по-прежнему кто-то возле сивуча за жопу держит и уйти не дает. Мне только тот узбек нужен. Тот самый, которому я въебал. Мне другие не нужны. Только он может с меня проклятие снять.

            - Игорек, а, может, у тебя родовое проклятие такое? – догадался Володя. – Как у Саши, Игорек!

            - Наверное, - совсем помрачнел Игорь. – У меня с дедушкой такой случай был. Он тоже однажды узбеку въебал. У него тоже после этого вся жизнь наперекосяк пошла. Узбеков тогда вокруг так много не было, как сейчас. Они еще у себя на родине жили. Но уже тоже было много. Дедушка тоже был не националист. Он еврей был. Ну, не еврей, конечно. Но и не полностью русский. У него расовой неприязни к узбекам не было. Но он тоже решил, что так дальше нельзя. Что и тогда их уже слишком много стало вокруг. Вот он узбеку и въебал. Узбек его тоже проклял тогда. Он сказал, что дедушке хуй теперь будет, а не хорошая жизнь. Что дедушка теперь пидором станет. Дедушка писателем не был. Но он близко к писателям подошел. Он рядом с книгами все время находился. Он в Ленинской бибилиотеке в отделе рукописей работал. Там платили мало, но люди интересные были вокруг. И книги интересные. А рукописи еще интереснее. И буфет у них хороший был. Очень хороший буфет. Дедушка там счастлив был. Но после того, как его узбек проклял, кончилось все. Он совсем скоро на работу пьяный пришел. Потом на работе еще выпил. Потом к сотрудникам библиотеки стал приставать. И к посетителям. Но он только к мужчинам стал приставать. Он их за жопу хватал. И за хуй их хватал. И себя им предлагал завсе то же самое хватать. Целоваться к ним лез. Он им, как они красивые, говорил. Он им минет предлагал сделать. Он им предлагал и ему сделать минет. Он им предлагал за минет самые интересные рукописи показать. В общем, как пидоры себя ведут, так и он себя вел. И говорил все то же самое, что пидоры обычно говорят. Потом он нескольких мужчин в мужской туалет завел. Он их вроде как в заложники взял. Он дверь туалета изнутри заколотил. Он сказал, что он отсюда долго не выйдет. Он тут минет будет делать. Ему тут хорошо. Он тут как в раю. Он только тут себя человеком чувствует. И чтобы ему сюда водки принесли. И самые интересные рукописи из отдела. Он их заложникам даст почитать. И чтобы статью в Уголовном кодексе отменили против пидоров. Чтобы пидорам за то, что они пидоры, не угрожало ничего. Пидоры они, - ну, и пидоры. И пусть себе дальше живут спокойно как пидоры. Но это все при Советской власти было. А Советская власть не любила, когда ей условия ставят. Она и пидоров не любила. И рукописи никому не давала читать. Туалет уже спецназ брал. Но дедушка спецназу живым не сдался. Он себя гранатой взорвал. Заложники не пострадали. Он себя аккуратно гранатой взорвал. Про дедушку потом разное говорили. Говорили, что он и раньше пидором был. Что весь отдел рукописей давно знал, какой он пидор. Но это все вранье. Я точно знаю! Он до того, как его узбек проклял, пидором не был! Он только после узбекского проклятия пидором стал. У нас действительно весь род такой невезучий.

- Игорек, а девушка у тебя есть? – заботливо спросил Егор.  

- Девушка? – удивился Игорь. – У меня девушки быть не может. От меня же сивучем пахнет. У меня раньше девушка была. Когда я писателем хотел стать и от меня еще сивучем не пахло. Оля. Вы ее помните. Она с нами в одной школе училась. Только на год младше была. А сейчас вместо девушки «Знамя». И «Дружба народов». Их запах сивуча так не раздражает.

            - Но это же онанизм, Игорек! – возмутился Егор.

            - Это не онанизм, Егор! Это жизнь! – обиделся Игорь. – Даже если это онанизм, Егор, это все равно жизнь! У сивуча же девушки нет. И у меня нет. Но у сивуча и «Знамени» нет. И «Дружбы народов» нет. А у меня есть. Вот в чем разница, Егор! Когда у меня «Знамя» есть, мне уже девушка не нужна, Егор! Я тогда маленьким узбеком себя чувствую. Или узбечкой. Я себя по-разному чувствую. А меня русские националисты со всех сторон обступили. Я к ним в засаду попал. Они меня там давно поджидали. Я уже знаю, что мне от них пощады не будет, Егор! Я себя и русскими националистами чувствую. Как мы маленькому узбеку пощады не дадим. Я тогда как знамя, Егор. Я горю весь, как знамя. Как знамя, развеваюсь. Как знамя, трепещу. Очень глубокий оргазм, Егор! Значительно глубже чем с Олей. Я тогда всем миром себя чувствую! Двумя мирами. Который сверху, Егор. Который ебет. И который, Егор, снизу. Которого, Егор, ебут. И еще третьим миром. Которого ебут, но который и сам тоже ебет. С Олей такого глубокого оргазма ни разу не было. Сивуч, кстати, тоже занимается онанизмом, Егор. Ему ведь тоже без девушки непросто жить. Так что это не онанизм, Егор! Это, Егор, жизнь.

- А, по-моему, это онанизм, - не согласился Егор.

- Нет, Егор! Это жизнь, Егор! – повторил Игорь.

- И меня тоже кто-то за жопу держит, - вздохнул Володя. – Он мне светлую «Балтику» покупать не дает. У меня с «Балтикой» все точно также. Я светлую «Балтику» люблю. Тройку. Или семерку.  А все время темную покупаю. Четверку. И с с провайдером у меня так. Я МТУ люблю. МТУ работает лучше. А все время «Зебру» покупаю. И с телевтдением. Он меня за жопу держит и «Культуру» смотреть не дает. Я «Фабрику звезд» вместо «Культуры» смотрю. И девушки у меня нет. Но мне девушка не нужна. Я же теперь не Володя! Я ведь Лида теперь. Мне уже и без девушки хорошо.

            - Но это же трансвестизм, Володя! – опять возмутился Егор.

            - Нет, Егор. Это не трансвестизм, - мягко парировал Володя.

            - А что же это тогда? - удивился Егор.

            - Это не трансвестизм, - Володя ушел от прямого ответа.

            - А что же? – не понимал Егор.

            - Это жизнь, - объяснил Володя. - Это не сразу произошло. Это все, конечно, долго происходило, пока я Лидой стал. Мне вдруг пидоры нравиться стали. И в пидорах все нравится. И в мелочах, и в главном. Как они ведут себя. Как на жизнь смотрят. Как о жизни говорят. Как книги читают. Как песни поют. Как машины водят. Да вообше все. Мне с ними вдруг хорошо стало. Мне с ними легко. Мне даже с ними хорошо, когда они всякую хуйню свою пидорскую несут. Я ни о чем не думаю, когда пидоры вокруг. Просто лечу куда-то и лечу. Вот так я постепенно Лидой стал. Мне вдруг Володей уэе тяжело было. Но еще и Лидой тяжело. А потом Лидой все легче. И все тяжелее Володей. А потом Лидой совсем легко. И уже совсем тяжело Володей. Я себе никакой опеоации не делал. И одежды женской не носил. Я только колготки иногда носил. Ну, правда, платье еще иногда. Ну, еще там что-то. А все остальное то же самое носил.Так что это само собой так вышло. Просто мне как Лиде все в жизни  стало легче. С людьми жить легче. И ктно легче смотреть. Когда я Володя, я Триера совсем не понимаю. Я его только, когда я Лида, понимаю. И с политикой легче. Я Роосии боюсь, когда я Володя. Она бесит меня тогда. Я в нее тогда не верю. Для меня это задворки мира тогда. А когда я Лида, то Роосия для меня центр мира. Я ее совсем не боюсь. И не бесит она меня. И верю я в нее. Но только как Лида! Я, как Володя, как засохшее дерево был. Меня пидоры к жизни вернули. Пидоры мне мир заново открыли. Я как Володя уже книги перестал читать. Меня пидоры снова книги читать научили. Я только как Лида снова стал читать. Как Лида я теперь много читаю. Я все новое не принимал как Володя. Гламур совсем не принимал. А как Лида я все новое спокойно принимаю. И гламур тоже. Я теперь гламурные журналы регулярно читаю. Я теерь пишу для гламурных журналов. Я, может, скоро в гламурном журнале работать буду. И любовь ко мне снова пришла. Я девушку хорошую полюбил. Люду. Я на ней женюсь скоро.

            - Но ты же теперь не Володя! Ты же Лида теперь! Как же ты на Люде можешь жениться? На Люде только Володя жениться может, – совсем запутался Егор.

            - Я Люду как Лида люблю. А женюсь на ней не как Лида. А как Володя, – терпеливо объяснил Володя. – Это сложно, Егор. Это ведь не трансвестизм. Это жизнь. Это также все сложно как жизнь, Егор.

            - Это не сложно! – взорвался Егор. – Потому что это не жизнь, Володя! Это трансветизм. И у тебя, Игорек, это не жизнь! Это только онанизм, Игорек! А жизнь – это что-то другое совсем. 

            - Это жизнь, Егор! – Игорь и Володя набросились сразу вдвоем на Егора. – Ты последний мудак, Егор! Ты за деревьями леса не видишь, Егор! Разуй глаза, Егор! Ты сам тогда увидишь, Егор, что это жизнь!

            - Я не последнй мудак, - защищался Егор. – У меня хорошие мозги. И за деревьями я лес вижу. От меня деревья леса не скрывают. Но это все равно не жизнь. Жизнь значительно больше чем трансвестизм, Вололдя! И чем онанизм, Игорек!

- А меня никто за жопу не держит. И девушка у меня есть. Хорошая девушка. Лена. Она филолог. Не как ты, Саша, филолог поневоле. Она настоящй филолог. Но все равно что-то не так, - задумался Виктор. – На нее тоже узбек порчу навел. Она одно время узбеков ходила бить. Она не националист. У Лены у самой сложное отношение к России. И к узбекам сложное отношение. Она, в общем, к ним хорошо относится. Она считает. что им надо навстречу идти. Она поэтому их бить ходила. Она им так навстречу шла.

            - Но это же садизм! – Егор поморщился.

            - Нет, Егор! Это не садизм, - улыбнулся Виктор.

            - А что же это? – Егор пожал плечами.

- Это жизнь, Егор, - Виктор вздохнул. - Лена хотела, чтобы узбеки русские книги читали. Раз они в России живут, то пусть читают. А они не читают. Русский язык не знают, - ладно. Русскую музыку не слушают, - хуй с ними. Русское кино не смотрят, - тоже ничего страшного. Русскую ментальность не понимают, - плохо. Но тоже ладно. А вот русские книги читать все-таки надо. Она поэтому их била. Для их же пользы. Она думала, что, если им въебать, тогда они русские книги станут читать. Она однажды одному узбеку въебала. Узбек не удивился. Узбек уже привык. Ему уже не первый раз в России въеьали за то, что он узбек. Ему за это постоянно в России кто-нибудь да въебет. Но он не понял, за что ему в этот раз въебали. Ему показалось, что не только за то, что он узбек. За что-то еще. А за что, - узбек не понял. Сам узбек, за что ему въебали в этот раз, догадаться не мог. Лена объяснила. Она ему въебала не за то, что он узбек. За другое. За то. что узбек не читает русские книги. Если узбек будет читать русские книги, он станет чище. Лучше. Добрее. Он как человек перейдет на другой уровень развития. Более высокий. Это нужно для его же пользы. Русским книгам все равно, булет их читать узбек или не будет. А узбек от этого выиграет. Выиграет как человек. Выиграет и как узбек  Как человек, узбек перейдет на другой, более высокий уровень развития. А когда Россия увидит, что узбек как человек перешел на другой, более высокий уровень развития, то никто уже в России не въебет узбеку зр то, что он узбек. Узбек заинтересовался. Узбек был заинтригован. Узбек спросил: а какие русские книги ему надо читать, чтобы перейти как человеку на другой, более высокий уровень развития, чтобы никто уже в России не въебал ему за то, что он узбек? Лена объяснила. Книги Толстого. Достоевского. Чехова. И все другие книги такого рода. А если узбек хочет подстраховаться, чтобы после перехода узбека как человека на другой, более высокий уровень развития никто уже в России не въебал узбеку за то, что он узбек, тогда еще узбеку надо читать и книги современных русских писателей. Тогда узбек вдруг обиделся. Узбек тогда Лену на хуй послал. Узбек Лену проклял. Узбек на Лену порчу навел. Узбек сказал, что теперь она сама будет всю жизнь русские книги читать. Она с тех пор и читает. Она книгу «Мастер и Маргарита» читает. Она только ее одну постоянно читает. Она ее до конца дочитает и потом опять сначала начитнает читать. А когда дочитает до конца, то опять сначала начинает. А потом опять до конца и опять сначала. Она как сонамбула ходит. Она на другие книги жалобно смотрит. Она их тоже хочет читать! Но она их не может читать. Ее кто-то за жопу держит возле «Мастера и Маргариты». Он ее очень крепко держит. Он ее жопу ни на минуту не отпускает. Он не дает Лене другие книги читать. Она теперь может читать только «Мастера и Маргариту». Лена плачет постоянно. Лена не ест почти. Она сон потеряла. И похудела очень сильно. Ее сейчас уже не узнать. Я иногда сам вместо нее «Мастера и Маргариту» читаю. Она только тогда может отдохнуть. Так уже год почти. И никто пока не может с нее узбекского проклятия снять.

- Это самовнушене? – спросил Егор.

- Заебал ты, Егор! – снова заговоорили сразу вместе Игорь и Володя.  – Это не самовнушене, Егор! И не трансвестизм! И даже не онанизм. Разуй наконец глаза, Егор! Это жизнь, Егор. Жизнь!

- Наверное, жизнь, - неожиданно легко согласился Егор. - Нет, не жизнь, - снова не согласился он. - И у меня не жизнь. Хотя  у меня вроде нормально все. Меня никто за жопу не держит. На меня сивуч обруч не катит. И Лидой я себя не чувствую. И с девушкой у меня все в порядке. У меня хорошая девушка. Ира. Она узбеков не бьет. И не только одну книгу все время читает. Она много книг читает. Но с ней тоже что-то не так. На ней, кажется, тоже узбекское проклятие висит. На ней в последнее время узбекские знаки появились. Она модель. Она хочет топ-моделью стать. Чтобы Наоми Кэмбелл с Водяновой в жопу засунуть. К ним в агенство на показ узбек пришел. Узбек там прилично себя вел. И на показе вел себя прилично. И потом на фуршете тоже себя прилично вел. Но он вдруг Иру раздражать стал. Они на фуршете случайно рядом оказались. Она сказала тогда: «Понаехали тут». Она раньше ничего подобного никогда про узбеков не говорила! У нее это случайно вырвалось! Она первый раз в жизни про узбеков такое сказала! И тихо сказала. Она сама почти не слышала, что она сказала. Но узбек услышал. Узбек тогда сразу очень злой стал. Узбек Иру проклял и порчу на нее навел. Узбек сказал, что это еще видно будет, кто куда понаехал. Что она теперь узнает сама, как в России узбеком быть. Что она теперь сама узбеком станет. Ира испугалась очень. Она хотела извиниться перед узбеком за то, что она сказала «Понаехали тут». Что она так больше не будет. Что не надо ее проклинать и порчу на нее наводить. Но узбек исчез сразу, как будто он на фуршет и не приходил. И даже на показ не приходил. Вот так все получилось. Ира узбеком не стала. Но с ней постоянно что-то узбекское происходит. Ей кажется, что на ней хлопок растет. 

            - Это самовнушение, Егор! – пренебрежительно сказал Саша. – Хлопок на человеке не растет, Егор. Хлопок, Егор, только на хлопковом поле растет. А на человеке только человеческое растет. Волосы, например, Егор. Мозоли. Ногти. Мысли разные. А когда хлопок растет, то это самовнушение, Егор.

            - Это не самовнушение, Саша! - огрызнулся Егор. – Это только похоже на самовнушение. И симптомы самовнушения. Но это не смовнушение. Это другое совсем.

            - А что же это, Егор? – спросил Игорь недоверчиво. – Если это не самовнушение, Егор?

            - Что, Егор? – Володя тоже не поверил Егору.

- Не знаю, - немного смутился Егор. – Но не самовнушение. Но и не жизнь. И твой трансвестизм, Володя, не жизнь. И твой, Игорек, онанизм не жизнь. И сивуч твой не жизнь Игорек! Это узбекское проклятье, а не жизнь! Я сам сначала думал, что это самовнушение. Или волосы такие странные растут. Но это не самовнушение. И не волосы. Это на самом деле хлопок. Он у нее на лобке растет. И на подмышках. И в других местах немного. Там такие ямочки есть совсем небольшие. Вот он как раз из них растет. И по цвету хлопок. И по форме. Настоящий хлопок. Не придерешься. Но потом это проходит. Потом ничего не растет. А потом Ире кажется, что она казан. Что внутри нее плов готовят. Что внутри нее рис с мясом тушат. И морковки для цвета добавляют. Узбек всегда морковки положит в плов. Узбек без морковки плов не представляет. И еще какие-то для вкуса приправы в нее кладут. От Иры в этот момент пловом пахнет. И металлом. И бульканье изнутри. Но это тоже проходит. Потом ни запаха, ни бульканья нет. Но потом ей кажется, что она чайхана. Что в ней зеленый чай подают. Тогда она зеленая и горячая вся, а на теле круглые вмятины от чайной посуды. От пиал там. От блюдец. От ложек тоже вмятины есть. Заварочный чайник самые большие вмятины оставляет. Но это тоже проходит. Все, в общем, проходит, Но скоро что-то другое наступает. Потом ей кажется. что она дыня. Тогда она вся белая и сочная. Из нее сок сладкий идет. И кожа полосатая немного. Как корочка на дыне. Ира кричит еще очень сильно, когда она на дыню похожа. Как будто ее ломтиками режут. И это проходит. Но она долго потом помнит. как она дыней была. Еще иногда она на спине лежит, и ее наизнанку всю выворачивает. А на лбу полумесяц горит. Я узбеков не так хорошо знаю. Я понять не могу, на что из того, что там у них есть, Ира похожа, когда она на спине лежит, и наизнанку ее всю выворачивает, а на лбу полумесяц горит! Но это уже не казан. И не дыня. Это, вероятно, уже какой-то более сложный узбекский знак. Это тоже проходит. Но потом долго о себе напоминает. На ней еше стигматы появляются. У узбеков стигматов нет. Но на Ире еще почему-то и стигматы есть. Она еще стихи на узбекском  читает. Красивый язык. И стихи любопытные. Очень звучные стихи. Ира даже рада, что она теперь узбекский знает и стихи на нем может читать. Только ее жалеют все. Она в этот момент совсем на русском не говорит. Она всем только стихи по-узбекски читает. Ее всем поэтому и жалко, что такая симпатичная русская девушка, а по-русски не говорит. Но зато по-узбекски красиво стихи читает. Но это проходит тоже. Потом она узбекский забывает и опять на русском говорит. Так тяжело, конечно. Мы с Ирой много раз пытались узбекское проклятье снять. Мы неделю перед узбекским посольством на коленях стояли. Мы всем узбекам, которых встречаем, теперь «Здравствуйте» и «Спасибо, что приехали» говорим. Но ничего не помогает. На Ире все равно что-то узбекское постоянно происходит. Ей по-прежнему все то же самое кажется. Что хлопок на ней растет. Что она казан и что в нее морковку в плов для вкуса добавляют. Что она чайхана. Что она дыня. Что ее на ломтики режут. И наизнанку ее выворачивает тоже. И полумесяц на лбу горит. И стихи она по-узбекски читает. Она пока узбеком не стала. Но уже, наверное, скоро полностью узбеком станет. Не знаю что делать. Как еше можно узбекское проклятье снять.

- Ничего, Егор, не делай, - ободряюще произнес Саша. - Оставь все как есть, Егор. Не трави себя, Егор! У тебя отличная девушка, Егор. С ней все в порядке. Даже если она, Егор, дыня. Даже если она станет узбеком, Егор. Это, Егор, не узбекское проклятье. Это жизнь, Егор.

            - Жизнь? – переспросил Егор.

            - Жизнь, Егор, - подтвердил Виктор.

            - Жизнь? – переспросил еще раз Егор.

            - Жизнь, - подтвердил и Володя.

            - Жизнь, - тоже подтвердил Игорь.

            - Жизнь, - согласился наконец Егор.