Дневник оператора. 5-й ДЕНЬ.

5ый день<?xml:namespace prefix = o ns = "urn:schemas-microsoft-com:office:office" />

 

Записи, которые должны были быть сделаны за пятый день, делаются вечером шестого дня. Это связано с тем, что Э и И отравились. Однако по общему согласию болезнь была использована на продолжение эксперимента.

Тяжёлое отравление не позволяло продолжить интенсивный эксперимент и в качестве разгрузки И было предложено решить накопившиеся проблемы с З путём проведения надличностного общения. Болезнь И добавляла фактор изменения техники сеанса: вместо смертельной опасности в качестве ключа использовалась сильная слабость. Таким образом, эксперимет получил дальнейшее развитие через взаимоотношения З и И. А И получил дополнительные идеи о возможном изменении техники эксперимента.

Коротко, проблема З и И состоит в следующем. З является матерью И. Их соотношение возрастов сейчас таково, что И стремится к самостоятельности, в то время, как З постоянно подчёркивает своё материнство над И, и тем самым даёт понять, что имеет право лишать И самостоятельности, когда ему заблагорассудится. Поведение З связано с проигрыванием роли матери и страхом потери соответствующей идентичности. Фактически, З всюду стремится существовать рядом с И, что гарантирует З адекватность его роли. И стремится показать З, что он сам становится себе и отцом, и матерью, и что в этот жизненный период ему нужны хорошие верные друзья, а не родители.

По словам И известно:

«Периодами наши отношения напоминают детскую игру ваньку-встаньку: ребёнок опрокидывает игрушку, она же (игрушка) стремится в устойчивое положение. З постоянно что-то предлагает мне, как будто я не в состоянии сам себе это предложить и сам же решить, нужно мне это или нет. Я безустали говорю, что, мол, спасибо, я сам решу, что мне нужно, а что нет. В итоге, по разговору с ней, я понял, что З считает такие мои проявления за грубость и поскольку она хорошая мать, то терпит их.

Перед тем, как начать действовать серъёзно, я продумал, насколько сам провацирую такое её поведение, и понял, что я называю З «мамой», в то время, как фактически она мамой мне уже не является. Это значит, что мне нужно, чтобы З была мамой и моя грубость нужна мне, чтобы З была «хорошей мамой». Эти соображения позволили мне прежде всего изменить собственное отношение к З, и провести надличностный сеанс общения с ней ещё два дня назад, во время подъёма в гору (этот сеанс был скрыт от Э – прим. Э). Я стремился передать ей, что она свободна, звал её по имени, и говорил, что у неё уже нет сына».

Болезнь И заключалась в постоянной слабости и рвоте. Скорее всего, это было следствием отравления. В момент болезни Э, З и И путешествовали по другому городу, что давало повод З больше чем обычно заботится о И, а И, используя свою болезнь и экстремальные обстоятельства, надличностно общаться с З. Вечером того же дня, состоялся откровенный разговор З с И, в котором уже сама З на личном уровне затронула те проблемы, решение которых предлагал И при надличностном взаимодействии.

И рассказал следующее о своём разговоре с З:

«Мы легли спать и долго не могли уснуть. Разговор начался довольно безобидно: З спрашивала меня о клубах и о том, как и что в них происходит. В конце концов мне удалось растолковать ей, что современные клубы ничем не отличаются от тех, которые существовали в её время. Сменились лишь декорации.

Затем разговор плавно перетёк в то, зачем люди ходят в клубы и что им там нужно. Я сказал, что хожу в клубы для общения, что через общение с другими людьми и через разнообразные ситуации я познаю себя. З утверждала, что нет нужды общаться с кем-то, необходимо лишь познавать себя. Я соглашался и настаивал на том, что общение с другими это только средство познания себя. Так разговор медленно опустился на уровень глубже и уже возник вопрос, на сколько нужно изменять себя при встрече с внешней реальностью, а на сколько нужно менять саму реальность. Здесь мне нечего было ответить, потому как я сам об этом сейчас активно размышляю. И в качестве аргумента, З сказала, что я ей грублю, а она от этого не меняется, всё равно любит меня и заботится обо мне – это должно было означать, что она определяет реальность, а не реальность её. Тут-то я ей и выложил все свои размышления на счёт моего к ней отношения. Она даже не стала задавать наводящих вопросов, а просто заявила, что она ничего не поняла, что мы слишком глубоко зашли и что нужно вернуться назад, к предыдущей теме – о соотношении Я и реальности. На вопрос, почему она так резко уходит от темы свободы детей от родителей, был получен короткий и однозначный ответ, что она ничего не поняла и не хочет об этом говорить».

Как видно из разговора, З активно, на уровне с И, принимает участие в логике разговора до тех пор, пока разговор не касается их лично (тоесть пока разговор интерсубъективен!). При конкретизации темы и переходе на личный уровень (тоесть при выделении конкретного субъекта), З начинает всё отрицать через слова «я ничего не поняла». Возможно, что надличностный и личный уровни развиваются в человеке независимо, различие в развитии этих уровней можно видеть в диалоговом общении З с И: интерсубъективно З понимает, а субъективно увидеть ту же самую мысль уже не может. Подобные факты определяют одно из необходимых условие успешности надличностного общения: «адресат должен уметь адекватно переводить надличностный язык в личный, тоесть интерсубъективизм в субъективизм».

Вечером И сделал следующие записи в дневнике:

«Я всегда хотел понять, каково это – быть красивым человеком? Хотел перевоплотиться в красавца и пожить в его шкуре. Почему-то я думал, что через шкуру красивого человека мне станут доступны тайные прелести мира сего, которые скрыты от глаз «обычных» людей.

Недавно я стал понимать, что мои новые солнечные очки делают меня просто неотразимым красавцем, особенно, если к ним ещё добавить аккуратную прическу и стильную одежду. Так вот, одевая на себя такой сказочный прикид, я стал перевоплащаться в красавца и наблюдать за изменениями!

Одно изменилось точно – на меня стали смотреть! Смотрят все: и мужчины, и женщины. И вот странное дело – когда на меня смотрит тот, кто нравится мне, я скромно опускаю глаза и прохожу мимо, и вообще в этом костюме красавца я становлюсь как неприступная крепость! В моём поведении появляется много условностей и границ. Иногда я даже ничинаю окутывать себя легендами о красоте! Откуда это противоречие? Ведь красивым хочется стать, чтобы дать себе больше возможностей, а на факте получается, что только отнимаешь их у себя (и у других).

Я думаю, здесь дело в несоответствии оказываемого внимания собственно тому, чему оно оказывается. Ведь так приятно видеть, сколько людей смотрят на тебя, восхищаются тобою, явно с интересом наблюдают за тем, как ты себя держишь, что сейчас делаешь. И всё это придаёт такую мощную силу собственной значимости, что можно больше ничего не делать – знай себе, ходи по улицам и наблюдай своё отражение в заинтригованных глазах прохожих! А вот если очки снять – то всё, пшик! Отсюда и неприступность берётся: охрана собственной мощнейшей общественной идентичности, ведь если перед каждым очки снимать, то и смотреть никто не станет, ибо без очков смотреть не на что – несоответствие видимости сущему! Хотя спорно всё это…

Теперь я понимаю, что происходит с красивыми людьми. Их всех, как фея в сказке про Цахеса Циннобера, мать природа околдавала красивой внешностью, и если они эту внешность перед каждым разоблачать станут, будут показывать, что там, за ней находится, то у них сразу никакого приемущества перед обычными людьми не станет! Вот они и делают машины по охране этих приемуществ: конкурсы красоты, стандарты, моды, культивация понятий о сексуальности… Короче, сложно им свои приемущества охранять, вот и придумывают они о себе кучу загадок и тайн, чтоб, как у Достоевского, «чудом, тайной и авторитетом» править сознанием людей и создавать себе блага да выгоды!».