В конце фильма показывают относительный «хэппи-энд» - как сложилась жизнь супергероев после победы над Садковым. Похороны Вениамина, на которых показывают голографическое сообщение от него для всех, включая его дочь Алину. Мырзин провозглашает Витухновскую правительницей Прекрасной России Будущего, а сам отправляется на поиски новых приключений с Лососем. Капитан Калоедин говорит всем, что отправляется вернуть на место Вербицкого, позже выясняется, что Вербицкий остался в Бразилии, и когда Милицын встречает его на пляже Копакабана, постаревший Мойша показывает ему доказательство когомологичности структуры Ходжа и посылает его нахуй, говно, убейте себя немедленно, говно, говна много очень, очень много. Выясняется, что Вербицкий писал на тифаретнике за Попера.

Лосось, узнав о гибели своего учителя, прыгает за борт и уплывает в Венесуэлу. Милицын остается один на один с Витухновской, которая на его вопрос отвечает загадкой из «Тысячи и одной ночи», в которой утверждает, что не может дать ему ответ, так как законы и вселенная ей не указ. Потом Витухновская объявляет о том, что у нее есть особая тайна от всех остальных и спрашивает его, можно ли ей поцеловать своего любимого сука. Милицын с недоумением отвечает, что он тоже имеет свои тайны. Тогда Витухновская приглашает его на свидание, отчего Милицыну на самом деле становится не по себе.

Дальнейшее вы видите сами. Во всяком случае, из того, что я видел на экране телевизора. Конец первого актера.


Милицын звонит домой и просит никого не впускать, тем более своего охранника. Затем он одевается как на свидание и выходит, куда указала Витухновская. Несколько минут они идут в молчании. Милицын, как и все нормальные люди в его годы, смотрит на небо. Вокруг белое-белое. И все в нем выглядит такой безмятежной и чистой красотой, что это сравнение несколько неуместно. И вдруг Милицыну в голову приходит мысль: а что, если уже из этой красоты он может сделать вполне мирную и очаровательную подлость? Он понимает, что перед этим у него был эротический сеанс, и приходит в себя. Возвратившись в комнату, он открывает свой планшет и нажимает на клавишу Enter. Застигнутая врасплох Витухновская молчит несколько минут, а потом начинает хихикать. В ответ Милицын издаёт смешок совершенно неожиданным для него самого образом, и ему до смерти хочется нахамить этому самодуру, которого никто не предупреждает и который бросает своего сексуального учителя на съедение оркам во время лагерной голодовки.

Наконец Витухновская начинает дышать спокойнее и уже не так боится Милицына. Милицын просто кладёт руку ей на колено и говорит: «Ты чего?» Витухновская опускает глаза. Милицын делает ей какой-то знак. Витухновская наклоняется и шепчет «Вот чёрт, ушёл!» Милицын отпускает её колено и всё возвращается на свои места. «Ты чего?» — спрашивает она. Милицын берёт её руки и подносит их к своему лицу. «Ты что? Дура?» — спрашивает она. «Просто тебя же звали», — отвечает Милицын. Она что-то шепчет в ответ. Милицын осторожно и нежно целует её в губы, чуть прикусывает зубами мочку и отправляет в рот чуть пахнущую табаком кожу.

Витухновская не вырывается и делает вид, что всё ещё боится Милицына. Милицын убирает руки и тяжело смотрит ей в глаза. «Ты думаешь, мы с тобой инопланетяне какие-то? Да нас с тобой инопланетяне из космоса привозят!» — яростно выкрикивает Витухновская. Милицын кивает. «В другой раз осторожней, — шёпотом говорит он. — Ну просто инопланетянку какую-нибудь… Мы лучше подождём. Так, говорят, и кормят… Если не ошибаюсь, мне теперь всё равно, кто передо мной будет… Так что думай, ты мне ещё нужна. Я с тобой обязательно ещё поползу, любовь моя…» В общем, когда Милицын уходит, то через минуту с зажатым в зубах гитарным струном подбегает Витухновская и жадно впивается в его губы.

Милицын отлетает в сторону и падает. Пылающий в руках у Витухновской гитарный инструмент скрывается в траве. Чуть отдышавшись, Милицын делает несколько шагов. У него кружится голова, но он идет вперёд. Раздвигая руками траву, проходит метров десять, прислушивается, а потом резко поворачивает. Теперь он видит справа светящиеся серые цифры — шестьдесят. Подходит ближе. Оказывается, с противоположной стороны того же дома светится шесть красных огней, и можно разглядеть скрючившегося на земле человека. Он не шевелится. Милицын наклоняется, поднимает его и снова прячет в кустах. Становится совсем темно. И тут он замечает, что его обнимает сильная ручища… Теперь он уже знает, что это Витухновская. Они обжимаются, и тут Витухновская начинает плакать. Милицын обнимает её за плечи и гладит по волосам. «Вы, — говорит, — дура. Вы меня убьёте. Я не хотел…» Потом они целуются крепко. Потом из кустов появляется ещё несколько человек — десяток или полтора. «Мы сейчас уйдём, — говорит Витухновская, — а ты будешь ждать нас здесь.

Сейчас я на полчаса выйду, а ты жди». Когда Витухновская вышла, Милицын остался один. «Интересно, — думал он, — А какая разница — быть колдуном или нет? Главное, чтобы тебя не убивали…» Он подошёл к дереву, сел на него и задумался.

Потом всё вспомнил — в том числе и то, что он никогда раньше не думал об этом — и пришёл к выводу, что колдуном быть ещё сложнее, чем обыкновенным человеком. «Чего я тогда её и взял? Мог бы сказать про себя… Или про что угодно другое». Он задумался. Вскоре из кустов вышла Витухновская. «Что, больше никого нет?» — спросил Милицын. «Никого, — сказала она. — Идите вперёд, у нас впереди». Милицын спустился с дерева. «И долго ты собираешься здесь сидеть?» — спросил он. «А я тебя спрашиваю! Не надоело?» Милицын замешкался — не то от страха сделать что-нибудь не так и не оправдать ожиданий Витухновской, не то от неловкости. «Нет, — ответил он, — все нормально. Скажи, а зачем тебя на пятую избу кто-то позорил? Чтобы ты на корове поехал? Нет, не верю. Ты постой, а то я тебе за этот вопрос мозги вышибу. Хоть понимаешь, что с нами сейчас происходит?» Витухновская молча отвернулась, а когда Милицын попытался её задержать, шарахнулась в кусты. «Постой! — закричал Милицын. Она скрылась в ближайших кустах. Милицын подбежал к Витухновской и ухватил её за руку. — Чёрт побери, Витухновская! Скажи! Что-нибудь?» — «Нет, — ответила Витухновская. «Значит, не хочешь говорить? Тогда идём к людям!» Витухновская опасливо двинулась вперёд и только через десяток шагов осмелела и начала пятиться назад. «Подожди, Витухновская! — закричал Милицын. — Идём ко мне! У нас будет разговор серьёзный! А ты будешь ни о чем не догадываться!» Витухновская исчезла в кустах. Через минуту Милицын и Витухновская уже входили в чей-то двор.

Милицын остановился у огромной кучи хвороста и повернулся к Витухновской. Она стояла в нескольких шагах от него и напряжённо молчала — видно, решала, стоит ли ходить за хворостом и ходить вообще. Тогда Милицын с преувеличенным вниманием оглядел её с головы до ног, решив, что надо подойти к ней с более откровенным и располагающим к себе видом, и пошёл к валяющейся около кучи хвороста ветке. «Скажи, — сказал он наконец, — где ты ходишь к людям? !» Витухновская молчала. Милицын сердито всплеснул руками и кинулся на Витухновскую с кулаками. Витухновская дёрнулась, но не отступила — видимо, всё-таки была женщиной и на подобное никак не рассчитывала. И тогда Милицын стал медленно приближаться к ней. Она попыталась задеть его веткой, но вместо этого ударилась о его колено и упала на колени. «Ты сама просила не приезжать», — сказал Милицын и занес над ней кулак. Но тут же опустил его, чуть поднял и подмигнул Витухновской.

Она улыбнулась ему и высвободилась из его объятий. Милицын подошёл к ней, поднял с земли палку и, сделав с ней несколько шагов, опять поднял — и занес снова, теперь уже над головой Витухновской. «Отпустите её, говорит мне, или я за себя не отвечаю». Витухновская подняла глаза. Милицын опустил палку. «Я устал и хочу отдыхать, — сказал он холодно. — Скажите своим людям подождать меня в пещере, а то мы с ней не договорим».

Вениамин, идите нахуй! Да вы в детство со своими ракетами, а? А отец у вас сейчас в Париже? А брат в ГДР? А мама в Швеции? А братья-сестры в Швейцарии? А подруги с Канады? А потом что? А потом? Да когда же вы поймете, мужики? А так можно? Нахуя ты пишешь эту рыготину? А, старый поц? Вот когда нахуя ты этим Нихдюшам пишешь сейчас, тогда и поймешь, что ничего не понять теперь будет. Нахуя ты пишешь это дерьмо по ночам? Нахуя ты хочешь это записать? Не, сука, не по ночам. По выходным. А то и вообще – когда люди на работе, понял? Нахуй тебе в отмашку мой «пикап»? А, чмо?

Не читала. Многа букофф

Блаженная Любушка Рязанская