Общение с настоящим дураком провоцирует умного на исполнение своего предназначения. 
Вот так вот.

Сквозь высокие грязноватые окна пробивались тоненькие солнечные лучи. Могли бы и не пробиваться. Проку от них не было никакого, разве что пыли поиграть-покружиться. А так… Впрочем, про толк – это ещё понять надо, что он такое есть. Но света уж точно они не прибавляли.

Столы, стоящие в глубине огромного зала и не претендовали на чужой свет. У них была своя жизнь. Сумеречная, вечновечерняя жизнь настоящих письменных столов. Лампы под густо-зелёными абажурами, какие-то бумаги, книги, наваленные как попало, или сложенные аккуратными стопками, пепельницы, письменные приборы.

В зале было пусто, только за дальним столом в высоком дубовом кресле расположился человек в сером балахоне. Одной рукой он механически постукивал по массивному подлокотнику, другая расслабленно лежала на столе в круге тёплого света. Рядом валялась книга - жёлтые листы, покрытые полу-стёртыми буквами.

Просторный балахон скрывал фигуру. Лицо было трудно разглядеть из-за густой тени абажура. Но, судя по освещённой руке с выступающими под сухой и желтоватой, как старая бумага, кожей венами, человек был далеко не молод цо было трудно разглядеть из-за густой тени абажура, но, судя по руке, желтоватой, в цвет бумаге и такой же сухойа стул идаже .

Он читал толстую книгу без явного удовольствия, но сосредоточенно и терпеливо, изредка делая какие-то, только ему понятные пометки на обрывке листка. В массивной каменной пепельнице слегка дымилась гора окурков, выдавая недозатушенного собрата.

Где-то скрипнула дверь, и послышались шаги. Шаркнул по полу придвинутый стул.

Некоторое время человек ещё делал вид, что не замечает вторжения, но когда пухлая ручка в чёрном атласном манжете вбросила в круг света яркую карту, он коротко кивнул и прикрыл книгу, заложив страницу листком с записями. Потом медленно поднял карту, поднёс к глазам, опять отодвинул в круг света, пристроил, чтобы не мешали блики и вгляделся в нарисованную на ней фигуру.

Приятное очень молодое лицо, седой парик с буклями, бордовый камзол, кружевные манжеты, тонкие руки с длинными и крепкими пальцами. Перевернул, прочитал имя.

Медленно повернувшись к пришедшим (круглолицему пухленькому старичку в чёрном, уже успевшему плотненько усесться на стул и даже немного поёрзать для удобства и укрепления позиций, и стоящей рядом с ним сухопарой даме в длинном плаще, опиравшейся на посох), человек сварливо спросил: «Ну и зачем он мне нужен?».

Голос его был тусклым и как будто чуть потёртым о долгое молчание, дым и невесёлые мысли.

Старичок, как бы даже подхихикнув, ответил звонко и неуместно громко.

- Да не он тебе, а ты ему. И даже не ему. Уж этот-то и без тебя бы как-нибудь. Сальери!

С этими словами он выхватил из пальцев человека карту, всунул её в неизвестно откуда взявшуюся колоду и, подпрыгнув на стуле, запихнул колоду под себя.

Человек переждал суету с картами, прикурил сигарету и, недовольно поморщился.  

- Во-первых, ты, как всегда сжульничал – не перетасовал. Сам выбрал. А во-вторых, скажи на милость: этому-то, как его…я зачем сдался? Тем более, что выпал не он.

«У-тю-тю-тю, - обрадовался старичок, - Тебе понадобились ритуальные пляски? Может ещё на колоду поплевать? Или сдвинуть желаешь?»

Тут он резко сменил тон и закончил уже сухо и даже неприязненно: «А всё лень ваша. Расслабляетесь вы тут на отдыхе. Выпал тебе Моцарт и идёшь к Моцарту. А нужен ты действительно Сальери. И, между прочим, не только ему. Ещё уйме народа нужен. Даже в далёкой снежной России!... Но это уж совсем не твоего ума…»

- Ой, только не надо про далёкую снежную Россию. Видел я вашу Россию... То сожгут, то маленьким умрёшь...Увольте, ради всего святого!

- Уволишь тебя, как же... Ладно, кончай капризничать. Пора.

Пожилой человек в сером бесформенном балахоне с сожалением смял в пепельнице окурок и распрямился в кресле. Вытянув руки вперёд, он внимательно посмотрел на свои пальцы с коротко остриженными ногтями, встряхнул кистями. Потом встал, закрыл руками лицо и застыл так на несколько секунд.

Пришедшие тоже застыли и наблюдали за манипуляциями с напряжённейшим вниманием. Старичок даже дышать перестал, схватил-было спутницу за руку, но тут же отдёрнулся и, извинительно улыбнувшись, быстро вытер руку о чёрные атласные штаны, несколько излишне туго обхватывающие его круглые ляжки. Дама позы не поменяла, но как бы тактично отдалилась немного.

И вот оно произошло. Сначала из съехавшего вниз рукава балахона выглянул ослепительно-яркий красно-зелёно-золотой обшлаг, прозвенел бубенчик, потом что-то стало меняться в самом воздухе. Толи луч из окна всё-таки добрался до этого угла, толи поменялся накал электричества в зелёной лампе, но марево задрожало, рассыпались и растаяли мелкие искорки, пробежала волна…

Балахон куда-то исчез, между раздвинутыми пальцами подмигнул ярко-карий глаз. Руки опустились.

На каменном полу зала стоял и щурился в потолок лёгкий, юный, в цветастом трико с бубенчиками. Улыбка до ушей. На рыжих вихрах колпак, на носу конопухи. Какие-то ужасающие тапки с длинными, загнутыми кверху носами и тоже, а как же без них, с бубенцами. Дурак дураком. Скоморох. Шут гороховый.

Старичок встряхнулся и перевёл дух.

- Тьфу и ведь не первый кажется раз, а пробирает, как будто никогда не видел. Как это у тебя получается?

- Сюрприз! ...Честно? Сам не знаю. Просто так правильно.

- Хороший ответ, главное понятный. Ну, с Богом!

Юноша слегка подпрыгнул. Прозвенел бубенцами. Подмигнул старичку.

- С Тотом, Тором и Вицлипуцли?

-Не шути!

- Я – не шути? С ума сошёл! Мир сошёл с ума! Ладно-ладно, не дуйтесь. Бегу-бегу!

И, уже на бегу, обернувшись: «Но скажите же мне, ради …кого хотите, при чём здесь Сальери?»

«Не твоего ума дело, дурак!» – прошелестела из-под капюшона доселе молчавшая дама и стукнула посохом о камни пола. Вместо глухого удара по залу разлетелся еле уловимый и слегка вибрирующий металлический звон.