+1000000000000000 йотталионов. Карлики, сумевшие вскарабкаться пусть даже и на труп гиганта, видят дальше и больше. Замечу, что даже жертвы, принесенные советским народом (если не брать вторую мировую, где мы были как бы все же не очень виноваты), хотя и огромны, но и в некоторой степени способствовали жизнеутверждению на просторах Евразии.

И ведь правильное совершенно замечание. Издаля посмотришь - вроде задумка хороша. Поближе подойдешь, там-сям ковырнёшь - ну ее нахуй, задумку такую.

+1.

В порядке текущей заботы о вашем образовании:

Мы приближаемся к высочайшей из вершин.
Перед нами Конвент.
Такая вершина невольно приковывает взор.
Еще впервые поднялась подобная громада на горизонте, доступном обозрению человека.
Есть Конвент, как есть Гималаи.
Быть может, Конвент -- кульминационный пункт истории.
При жизни Конвента, -- ибо собрание людей это нечто живое, -- не отдавали себе отчета в его значении. От современников ускользнуло самое главное -- величие Конвента; как ни было оно блистательно, страх затуманивал взоры. Все, что слишком высоко, вызывает священный ужас. Восхищаться посредственностью и невысокими пригорками -- по плечу любому; но то, что слишком высоко, -- будь то человеческий гений или утес, собрание людей или совершеннейшее произведение искусства, -- всегда внушает страх, особенно на близком расстоянии. Любая вершина кажется тут неестественно огромной. А восхождение утомительно. Задыхаешься на крутых подъемах, скользишь на спусках, сбиваешь ноги о выступы утесов, а ведь в них и есть красота; водопад, ревущий в дымке пены, предвещает разверзшуюся пропасть, облака окутывают острые пики вершин; подъем пугает не менее, чем падение. Поэтому-то страх пересиливает восторги. И невольно проникаешься нелепым чувством -- отвращением к великому. Видишь бездны, но не замечаешь великолепия; видишь ужасы, но не замечаешь чудесного. Именно так судили поначалу о Конвенте. Конвент впору было созерцать орлам, а его мерили своей меркой близорукие люди.
Ныне он виден нам в перспективе десятилетий, и на фоне бескрайних небес, в безоблачно-чистой и трагической дали вырисовывается гигантский очерк французской революции.

Виктор Гюго, "1793"
написано было в 1872, спустя 80 лет.

благодарю
книга Гюго, кстати, великая
я ее читал подростоком - и она, без сомнения, была одной из тех, которые сформировали меня как личность - наряду с Лемом, Стругацкими, Шолоховым, тремя Толстыми, Ильфом и Петровым

Мне вот интересно - а что этот Елизаров писал во времена оно...
Или он как те "товарищи"-патриоты, что заламывали и кричали - "Мы целились в коммунизм, а попали в Россию!"
Как странно в общем-то это смотрится...

Р.S. Тьфу-ты - он же только школу советскую заканчивал...

Ну так, царская литература была еще круче, и что?