Итак, приехав с семьей в Финляндию, автор сего мемуара временно поселился в одном маленьком городе у самой-самой русскй границы. Город был самым обыкновенным маленьким финским городом, то есть много хвойного леса, а в лесу дома. Ну, скалы, естественно, и кругом озера разной велечины.
На краю города в здании бывшей больницы - сером и семиэтажном мрачном доме, располагался Центр для беженцев, где у автора мемуара были разные дела, к содержанию этой истории отношения не имеющие.
Жили в Центре люди из разных стран: румыны, иракцы, кубинцы, афганцы, которые ждали получения статуса беженца. Иногда годами, если ситуация была юридически запутанной. Были там и русскоязычные иностранцы, в том числе и из конфликтных регионов бывшего СССР, с которыми я и общался, но вот именно русских до поры не было.
И вот однажды утром грузин по имени Гога подбегает к автору мемуара и сообщает:
- Тут русский объявился, да еще и из Питера!
Автор (это я, если кто уже забыл) страшно обрадовался и направился вместе с Гогой в комнату, где мой земляк остановился.

(Я не буду растекаться на подробности, потому как из собственного опыта знаю, что читать длинные лытдыбровские тексты в ЖЖ тяжело, поэтому стразу к сути).

Товарищ, мужчина чуть старше 30 лет,  оказался писателем, по крайней мере так он себя называл и таким себя он считал. Накануне он купил трехдневный шоп-тур в Финляндию, в первом же городе отстал от своего автобуса, нашел полицейский участок и попросил убежища в Финляндии.

Тут необходимо сделать небольшое объяснение. Получение статуса беженца в Финляндии предполагает, что соискатель бежал из страны, где нарушаются политические, религиозные или иные права и где соискателю существует прямая угроза жизни или свободе.

Россия в середине 90-х годов не считалась страной с таким режимом. Поэтому русским,  изредка пытавшимся на шару зацепиться в Финляндию таким макаром, ничего не светило. Более того. Если для всех иных граждан существовала довольно длинная процедура рассмотрения ходатайства, иногда в течении нескольких месяцев, в течении которых финское государство оплачивало товарищу минимильный прожиточный минимум, довольно высокий, кстати, то дела русских рассматривали по упрощенной процедуре, то есть за 3 недели. И потом отправляли обратно, то есть в Россию. Но и в течении этих трех недель государство платило денежку и предоставляло комнату в подобном Центре для беженцев. Свобода соискателей статуса, кстати, не ограничивалась. То есть некоторые даже покупали машины и ездили по своим делам куда угодно. Условием было только сообщать дежурному по Центру финскому служащему место своего нахождения.

Все это я сразу объяснил молодому писателю из Спб. Что его страшно расстроило.

Теперь о нем. Представлял он из себя очень странное зрелище. Понятно было, что в России жил он очень бедно. Но более всего меня поразило в нем то, что на ногах у него были стоптанные ботинки разного цвета - один черный, другой коричневый. Причину этого я так никогда и не узнал, потому что постеснялся спросить.

Удрать на Запад писатель хотел давно. За год до этого, весной, он купил турпоездку в Польшу. В Евросоюз Польша тогда не входила. Попав туда, он добрался до приграничной с Германией реки - Одер, ежели я не ошибаюсь. Там он разделся до трусов, запихал в трусы завертнутый в полиэтилен паспорт и небольшую сумму денег, за плечи небольшой рюкзак с одеждой, тоже завернутую в полиэтилен, и поплыл навстречу свободе. Но, так как весна была еще ранняя, и вода, соответсвенно, холодная, то на трети пути он понял, что до противоположного берега ему не доплыть. И вернулся.

Теперь это была его вторая попытка.

Писатель был настоящий. В том смысле, что в России он закончил вечерние или заочные высшие сценарные курсы при ВГИК-е, ежели память автора мемуара не подводит, и в конце 80-х годов в коллективном сборнике "Молодые писатели Ленинграда" был опубликован его рассказ. Книжка эта у писателя была с собой. Рассказал был о молодом человеке, вступающем во взрослую жизнь.

Еще у него была стопка отпечатанных на очень плохой бумаге маленьких книжечек в мягкой обложке. Это были изданные за свой счет стихи. Эротические стихи. Насколько понял автор мемуара, именно этот сборник и был непосредственной причиной, заставившей писателя рвать когти с Родины. По крайней мере с его слов выходило так, что на издание этого сборника он занял у кого-то денег, тираж не разошелся, затея себя не окупила, и те, кто дали в долг, писателю (а, значит, и поэту) угрожали страшной расправой.

Стихи не произвели на автора мемуара сильного эротического воздействия, скорее, они показались ему несколько гинекологическими.
Очень сильно напрягая память вспоминается нечто вроде:

Коль ты правильный мужик,
А не жалкий пидор,
Должен ты отлично знать,
Где любимой клитор.

Ну и вообще. Был писатель неухожен, плохо подстрижен, и вообще производил очень грустное впечатление. И все время повторял: "Мне не нужно от финнов ничего, готов нужники чистить, лишь бы не жить в этой ужасной России! И писать по вечерам то, что хочу".

Автор мемуара когда-то и сам хотел посвятить свою жизнь изящной словестности, поэтому судьба русского литератора очень его тронула. И он старался ему помочь, в том числе в общении с работниками Центра и в обустройстве его краткого пребывания в Финляндии.

В принципе шанс у товарища был. В Финляндию по такой же схеме приезжали румыны, которые тоже тогда были уже свободны от социализма, и которым статус беженца тоже не светил. Но они в течении тех недель, как жили в Центре, бегали по финским кабакам и танцам, находили там страшных как сама смерть финок лет на двадцать старше и выскакивали и женились на них. Потом, получив через несколько лет статус постоянного жителя Финляндии, со своими финками-алкоголичками они разводились, и вытаскивали из Румынии всю свою настоящую семью.

Но это были красавцы южного типа, высокие мусулистые статные ребята, в очень хороших костюмах.

Писатель же, как уже было сказано выше, был жалок, сутул, неопрятен, и, в довершении всего, в разных ботинках.
То есть даже самая последняя финская алкоголичка самого что ни есть преклонного возраста на него явно не позарилась бы. В довершении всего английский его был крайне плох, практически никакого, ну а финского, ясное дело, у него не было вовсе. То есть коммуникация с местными жителями не сложилась бы.

Наверное, он и сам понимал, что этот вариант не проходит.

Потом у него началась обычная процедура проверки обоснованности предоставления статуса беженца, то есть так называемые интервью в местной полиции с участием полицейского переводчика. Довольно быстро товарищ понял, что я был прав в своих мрачных прогнозах, на которые он, как я уже сказал, сначала на меня даже обиделся, обвинив в излишнем пессимизме.

Последней попыткой избежать депортации был следующей ход. Однажды утром он поймал автора сего текста и сказал:
- Слушай, а что, если я скажу финнам, что я представитель сексуального меньшинства и жизнь моя в России невозможна?
Автор, подумав, сказал ему, что, согласно российской же прессе, в составе правительства Ельцина не менее половины открытых педерастов, то есть гомосексуализм не является "обижаемым" в России, поэтому тема не прокатит.
- А если я скажу, что я зоофил? - с надеждой спросил литератор.
На это автору сказать было уже нечего.

Тема зоофилии явно тоже не помогла, потому что через положеные три недели к Центру подъехала полицейская машина, и русского писателя и поэта увезли в сторону его туманной и холодной Родины. Прощаясь, он сказал, что попробует в момент пересечения границы съесть свой загранпаспорт, но, даже если он так и сделал, вряд ли это сработало, потому что больше автор его в Финляндии не видел.

И как сложилась его дальнейшая жизнь, увы, неизвестно.