Порутчик Ржевский: Мой конь вчера ужасно удивил белую кобылу?

Наташа Ростова: Каким же это образом, мон-шер)?

Порутчик Ржевский: Да трахнул….

Наташа Ростова: Оооооо!

Порутчик Ржевский: …Копытом по ебалу.

Всякий литератор должен знать, что читателя, как и грандоподателя необходимо удивлять перманентно, иначе улизнут они к другому автору, хором бзднув предварительно покинутому под сопатку. Однако кормят и ебут, как известно под разную музыку. То что патока читателю – для грандотателя навоз и наоборот.

К примеру, читатель любит удивляться живому и задорному поведению автора, грандодателю же напротив мил автор статичный, а лучше и вовсе мёртвенький. Или скажем, грандодателя влечёт текст нравоучительный и полный гражданственного смысла, ан то читатель такого тексту отродясь не кушает, сцуко кобелиное. Как быть? Ведь в одном случае автор рискует лишиться брюха своего, а в другом аудитории! Выход найден. Как и всё новое в нашей стране, пришло спасительное решение из Петербурга. Обрёл сей благой вектор великолепный стилист и престидижитатор слова Павка Крусанов.

В чём состоит находка? А в том, что оказывается не менее чем на авторскую весёлую распущенность или же высоколобую невменяемость читатель бывает падок и до авторской же мрачной и густопсовой осоловелости, а так же до свирепого мракобесия. Причём, что интересно, к таким свойствам художника имеет охоту читатель отнюдь не только широкий (широкий сракой и еблом - сиречь глупый) но и читатель думающий. Причём последний в значительно пущей мере, так как первый больше интересуется водкой и борщом. И что характерно, а во многих случаях даже поразительно, грандодатель так же симпатизирует не только осоловелости и мракобесию, но ещё и казематному духу,  низкопоклонническому чинолюбию, и прочим полезным для государства материям.

Однако Павел Крусанов не только разработал великолепный метод при использование коего козёл совершенно не шамает принадлежащую автору капусту, а совсем напротив отгоняет от неё свирепых волков, он ещё и  соорудил этим методом три могучих поступательных полотна отечественной мысли. Первое полотно (Укус Ангела) подействовало на меня как ломтик нежнейшей прохладной селёдки, попавшийся при выпивание чашки горячего ароматного капучино. Я повёл себя наподобие престарелой вдовы, проведшей бурную ночь в обществе самгиноподобного студента, и обнаружившей наутро, что ёбарь спиздил у ней припрятанную коробку колумбийских сигар и фамильный кисет с анашой. Я закатил очи горе, и приторно, глубоко поражённый грехопадению вселенной выдохнул: “Но каков мерзавец!”.  Укус Ангела – это беспизды потрясающий, сияющий, искрящийся русский постмодернистский роман, идеалогически являющийся однослойной черносотенной агиткой. Вещь рядом с которой сало в шоколаде – хуйня на постном масле. Прочтите если не читали. К концу, кто не эякулирует, сблюёт!

Привожу цитату по памяти, не серчайте за неточности: “Cемём пил семь дней, по прошествии которых увидел наконец синего чёрта, и тут же пить перестал, так как доподленно знал, что синих чертей не бывает”.

Однако как великолепна глупа эта книга! Ах, да и только!

Вторым на свет явился, похожий на хомячка, пушистый тёплый и вонюченький “Бом! Бом!”. Штучка забавная, ан на мой вкус недостойная потерянного времени. Правда крепко вставляет пронизывающее книгу ощущенье чуть осоловелой летней послеполуденной обречённой нереальности вселенной и мира. Да и превращенье романа в сказку про белого бычка впечатляет нежненькой такой, кроличьей предсказуемостью. Идеалогически книжка как-бы подтрунивает над блеском и нищетой нуворишей, и одновременно гладит по шерстке  рабскую струнку национальной экзистенции, демонстрируя несказанные прелести права крепостного.

Но во сколько раз мощнее и яростней оказался последний роман автора – “Американская Дырка”. Красота и магия этой книги заключается в том же, в чём прелесть и волшебство полёта бумеранга. То бишь поразительна и великолепна прямота авторского высказывания, восхитительна совершенно лубочная простота предложенной картины мира, великолепна прямая и предсказуемая, как граница Казахстана, сюжетная линия, и всё вот это улетев уже напрочь в пропитанную берёзовыми почками, ладаном и кирзой даль, вдруг возвращается, и ебашет уж закрывшего книжку и собирающегося уже уйти читателя по затылку. Как это? А вот как. Сначала умный читатель оченно злиться на то, что эта подлюка, афтар, хапает своими лапищами нашего героя Курёхина. По мере того, как автор превращает великого попмеханика в говорящее полено укутанное в тухлое проимперское тряпьё, читатель страдает, мучится бессильной злобой, но не может бросить книгу, не узнав на какое максимальное паскудство в области глумления над трупом гения сподобиться автор. И наконец, пока Курёхин на протяжение последних двадцати страниц несёт жуткую национал-патриотическую бульбуляцию, словно только что вышедшую из-под пера Константина Крылова, совершается чудо этого романа. Сквозь мутную коричневую тьму читатель вдруг понимает, что вся эта книга ( в оличие от других того же автора) написана особенным, прилипчивым и медовым приторно отвратительным языком. Это язык официантов, парикмахеров и прикафедральных хуесосов. И ещё, эта, заведомая округлость изнурительно банальной засаленной и одновременно высохшей фразы свойственна стареющим крондштатским пидорам, когда те наставляют миньёнов в науке верного минета. “Так вот оно что!” – начинает смекать читатель – “Не зря откопали! Не зря и веник в жопу засунули!”. И тут же лупит ему по башке вернувшийся бумеранг: “Ёбаный в рот! Тупой я скворечник !  Фамилия же главного героя МАЛЬЧИК!”.