krasnaya_ribka's Journal
[Most Recent Entries]
[Calendar View]
[Friends View]
Friday, May 6th, 2005
| Time |
Event |
| 2:53a |
Люди, которые выходят в сеть после полуночи напоминают персонажей, совершающих плановые дружеские визиты в районе шести утра. Таких тварей многие не любят. Остальные их бьют, а тот, кто не может дотянуться травит гнид крысиным ядом. Мне мучительно больно, из-за обретения мною статуса полночного врайтера, тем более, что переход пишущей части моей персоны в статус полночности неожиданно совпал с обретением мной способности выходить в нет, минуя административные препоны, то бишь не вставая с горшка. С чем связана моя полуношность пока не ясно мне самому, поскольку теперь весь день я много и бессмысленно хожу, размахиваю руками, и говорю простые и понятные слова сложным и подозрительным людям, чего не могу простить, как себе, так и другим. Впрочем продефицировать… Надо рассказать как и зачем я пересекал границу, причем не только границу дозволенного, но и всего остального. Признаюсь честно, не знаю зачем и кому это нужно. Впрочем незнание сладостней академического камелька. Почнем помолясь.
ТУДА СЮДА ОБРАТНО, ТЕБЕ МНЕ ПРИЯТНО, ИЛИ МАЛОВЕРОЯТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ КРАСНОЙ РЫБКИ В АДРИАТИЧЕСКОМ МОРЕ И В ЕГО ОКРЕСНОСТЯХ.
Мой страх перед чиновником – есть страх животный и тупой. Рядом со специалистом в области документации заведенной для учета и контроля особей моего вида я ощущаю себя дохлой, а иногда и полуразложившейся крысой. Я не люблю и не понимаю абсурда, кстати именно поэтому так часто грешу этой дрянью текстуально. Я не капли не удивился, узнав, что для получения визы в Италию необходимо иметь на руках билет в эту страну, а так же о том, что билет я смогу приобрести только при наличие визы. Я совершил внутреннее движение, напоминающее действия, которые проделывает человек, несгибаемо вознамеривавшийся покинуть пыльный, горящий и одновременно тонущий в океане мешок, и способом столь же увлекательным, сколь и не понятным оказался в дьюти фри. Любой здоровый соотечественник с детства осведомлен о том, что оказавшись в дьюти фри необходимо покупать виски. Остальные сорта косорыловки в такого рода местах приобретают только измотанные вконец тоталитарным паскудством рейверы и сквотеры. Не имея серьезного опыта в получение виски (точнее раньше, покупая виски я всегда оьладал возможностью опереться о плечо друга или еще об какую-нибудь правильную и полезную канитель, к примеру платан) я позвонил, тщательно упомянутому в «Хрустальных пиписьках» О. и сказал: «Смотри, друг мой, я почти уже полетел, и мир, как ему и положено, практически от этой ситуации охуел, но самое поразительное, что я успел зацепить краем ложноножки бутылку Джека Дениелса». «Ты тороплив и не развит брателло, - ответил многоопытный сдержанный О. – С пазырем Дениелса подле хлеборезки ты скорее всего напомнишь окружающим в тех отдаленных местах Жванецкого, нанятого Паперным в качестве конферансье, а это ноу гуд имидж. Возьми Джемисон. С таким напитком в какрмане плаща трудно соскучиться или наскучить, ведь за океаном самогон фальшив, а словарный запас скуден». «Спасибо, - сказал я – Жутко приятно получить полезный и мудрый совет, когда ощущаешь всей шкурой суровый тет-а-тет с прекрасным и яростным миром!», после чего, уже без сомнений в районе копчика, приобрел суровый и сдержаный Джемисон в пластиковой полулитровой бутылке и взлетел в небо над более всего напоминающим тщательно и гпротивоестественно ровно нарезанный, однако совершенно заплесневевевший торт, ранневесенним Шереметьево.
Продолжение следует | | 7:47p |
Вольвоксы переименовали станцию "Измайловский Парк" в партизанскую.
Это не удивляет. Удивляет другое, почему они не переименовали ее прямо в "Говно"?
Круто было бы... Станция Говно!
- Где живешь?
- На Говне!
- А ебешь кого?
- Да, там... лысенькую бабешку с Говна.
Вся эта ебань оттого, что у вольвоксов хуевый вкус, а у меня напротив, пиздатый.
Потому как я понимаю, что станция Говно - это заебца, а станция партизанская,
это словно тебе с нетрезвова просыпу ебло облевали.
Я все могу понять, победа там, 60 лет как трупаки пересчитали и поняли, что телок стало дохуя.
Так назвали бы станцию: "Партизанское говно".
Блядь, право слово, как дети малые. | | 11:44p |
ТУДА СЮДА ОБРАТНО, ТЕБЕ МНЕ ПРИЯТНО, ИЛИ МАЛОВЕРОЯТНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ КРАСНОЙ РЫБКИ В АДРИАТИЧЕСКОМ МОРЕ И В ЕГО ОКРЕСНОСТЯХ.Часть 2, часть 1Я люблю летать, и разумеется я люблю летать пьяным. Вообще перемещаться с места на место значительно смачнее будучи в говно. Если бы я не ссал цирроза такой толстой с прозеленью струей, я стал бы Крузенштерн. Я никогда не блюю в морскую воду, и сметливо смотрю в горизонт. Из меня вышел бы тонкий, мягкий Крузенштерн. Я не стал бы вешать юнгу вверх ногами, и ебать его в рот, только за то, что он липнет к новому коку. Так по отношению к несчастному, и без этого обреченному на анальное возмездие ребенку может поступить только хуевый злобный Крузенштерн. Из такого Крузенштерна надо варить борщ и сразу же выливать за борт, потому что из говна пиздатого борща не сваришь. Самолет вообще предмет забавный, снаружи и спереди он выглядит, как достаточно крупная и обвисшая жопа с крыльями. Такие жопы в мучнистых ноздреватых бугорках и складках обычно принадлежат женщинам большим, но пугливым, с длинными в кобылу прыщавыми бледными лицами, и млечными холодными ступнями, на грубых синевато белых пальцах их ног, торчат единичные длинные унылые волоски. Однако сракоподобие сие обманчиво. Изнутри в самолете совершенно нет ничего от прямой кишки, особенно когда он уже взлетел, но еще не набрал высоту, скорее уж он похож на рот во время минета (с точки зрения ебущего, но не сосущего), это сходство обусловлено тонкостью самолетных стен, по отношению к холодной белесой, необязательной обширности застенного пространства. Попробуйте, ебя в рот трогательную, нежную девушку, потрогать свой хуй, сквозь ее щеку, и вы поймете, о чем я. В случае же с самолетом, на месте хуя присутствуете вы целиком. Это чувство сладостного, буквального неземного охуения сильно усугубляется алкогольной стронгониной. Человека интеллигентного и юного, первый полет может заставить ссать, плакать и любить уже после ста-ста пятидесяти грамм дешевого шотландского пойла. Я не юн, и летел не впервой. Для того, чтобы добраться до чувства сладостного умиленья, близкого к тому, что испытываешь, осторожно и грустно мочась в любимый рот, мне потребовалось полтора часа и триста грамм алкоголя. Тогда я стал светлым строгим и стеклянным, как малый набор химпосуды. Я внутренне пронзительно рыдал, пробираясь вдоль сидений в далекий и маленький, словно терновый куст, на горизонте покрытой густым и полупрозрачным ливнем украинской степи, самолетный сортир. Я вспоминал как мягко указывала лапкой Наттержак мне на зеленый кубик коридора, как оранжево садилось солнце перед взлетом, я смотрел на кучевую, все еще освещенную мохнатую белезнищу, и понимал, что валюсь телеграфным столбом в оранжевый сумрак, лечу с велосипеда в росистую по пояс траву, несусь со скалы вниз, в ярчайший холодный стеклянный бой вечернего черного моря. Я впервые падал в яростное, яркое и огромное пространство за пределами того обширного, мрачноватого и многообразного, несмотря на некоторую монотонность места которое мы русские, по свойственной нам слепой категоричности и некоторой инерции мышления привыкли называть своей страной. Мне нравилась мысль, что со мной это происходит не в пятнадцать припизднутых лет, а значительно позже. Такого рода острые эмоции в юности пугают и заставляют молодого человека прикрывать ебальничек и чресла потливым ватерклозетным цинизмом, дерюжкой вонюченькой и не слишком прозрачной. Я отхлебнул еще, и за круглым окном резко, галлюциноторно стемнело. Малопонятные крепкие душком русскоязычные, однако акцентированные девки, лет по пятнадцать впереди визгливо заржали и захлопнули свою шторку, нарочито агрессивно двигая небольшими, но сильно лоснящимися сиськами. Самолет резко лег на бок, потом на другой. Пьяные попутчики стали пихать газетки в карманы нелепых корявых сумищ. За окнами поплыли состоящие из верениц электрических огоньков гигантские знаки, наподобие тех, что видать с небес в пустыне Наска. Сочные оранжевые виноградины огней, на густом малиново-черном, с синими прожилками клубистом фоне. В герметичном салоне самолета началась весна. Внизу был Рим. Выйдя из самолета, покачиваясь, и скалясь я из чистого любопытства влез в какой-то курортно-футуристическом монорельс, и он привез меня в полупустое и приплюснутое сине-желтое здание, где во множестве бродили скучные карабинеры. Один из них сидел в уютной будочке и этим меня к себе очень расположил (умный человек всегда обустроится). Не владея итальянским, я подошел к будочке и просунул в дырку на ней свой паспорт. Мне просто хотелось таким образом познакомиться. Карабинеру мой паспорт очень понравился. Он очень долго мял его в крошечных, слабых кроличьих лапках, потом одел на голову цилиндрический с полоской картузик, и потащил меня к другим карабинерам. Те обступили меня и радостно, возбужденно стали ощупывать. Наконец два самых маленьких и жизнерадостных (хотя и сонных) карабинера приволокли коротенькую лишенную шеи женщинку. Она знала на английском не меньше двадцати слов, и тут же весело, и пританцовывая стала мне рассказывать, что у меня очень плохая виза, а так же интересоваться где я такой отстой добыл. «В посольстве дали!» – ответил я. Продолжение следует |
|