Она была мне неявной сестрой,
И часто по вечерам
Я ей давал поиграть перо
Вороньего серебра,
И сделав немыслимое лицо,
И щеку грызя себе,
Она щекотала пера концом
Впадинку на губе.
И я решался забыть о лжи
Родимых моих темнот,
И думал, что буду отныне жить,
Как медленный синий крот,
Как розовый, страшный, большой хомяк,
Немыслимо хорошо...
Бузинною трубкой кривой дымя,
Бордовый лепить горшок...
Чтоб внутрь облепиховый отсвет тек,
Подкрашивая траву,
Немыслимым, белым, пустым путем
На талый, пшеничный звук...
Но темная созревала рожь,
Которой нельзя собрать,
И в мой кулак забирался нож
Вороньего серебра.
И падал за спину спелый дом,
И розовая гроза
Тончайшим, пепельным, свежим льдом
Затягивала глаза.
В лимонный пруд уходила мышь,
В колодцах светилась блажь,
И стены думали, что ты спишь,
И прозрачневели аж...
Повсюду казался тончайший треск,
Так черная стрекоза
Летит сквозь сосновый оранжевый лес,
Стократно его в глазах
Своих повторяя... Пейзаж врастал
В пронзительный поворот
И все пропадало. И мягко так
Я отбирал перо.