глава1

ДЕВУШКА ИЗ ЛОС-АНДЖЕЛЕСА.<?xml:namespace prefix = o ns = "urn:schemas-microsoft-com:office:office" />

Что там еще на улицах Лос-Анджелеса?

М.Скворцов.

И еще следующая мысль: «ВСЕ НИЖЕИЗЛОЖЕННОЕ ЛОЖЬ».

Вот и Ескоффи говорит, ты, Никамурито, патентованный лжец. И это еще хуже, чем мысль, это какое-то откровение небожественное. Уютное такое, для внутреннего пользования. Ескоффи человек вычурный, но прямодушный. Вся его жизнь есть череда пронзительнейших откровений. «По панковски надо жить, по панковски!» – говорит Ескоффи, и доказательства, и обоснования к тезису для него, что корове седло. Вот он чешет через клумбу с календулой, оставляя за собой грязные вмятины в оранжевом ковре, и какое нужно еще доказательство его правоте, когда фасад  физиономии украшает такая буратинообразная улыбка. Если он улыбнется чуточку шире, то верхняя половина его головы попросту отвалится. Извиняйте, уж такие мы плагиаторы. Ескоффи внемлет голосу. И если голос посылает его за водкой, под юбку, или по направлению к какой-либо географической абстракции (например, на хрен), то Ескоффи движется с целенаправленностью крылатой ракеты к означенной точке, и нет преград на его пути, и атрофировался орган, которым лгут в его организме.
       Бедный Никамурито, у тебя железа, изрыгающая ложь, развилась до того, что нижним своим краем уперлась в селезенку, а верхний её кончик щекочет вечно черепную крышку, остальные органы жмутся к ребрам, как бедные родственники. События же, они как бляди, или как корнеплоды, от времени сморщиваются и теряют питательность. Оттого и приходится, балуясь лекцией о судьбе «Титаника», добавлять раз от раза по пятьдесят метров к длине его палубы. Зреет на глазах Кава Никамуро Сюдзей, большой любитель загнуть бодягу про чудовищ глубин, и параллельно растет под водой милый его сердцу корабль. И когда в кругу друзей и домочадцев разразится в последний раз Никамурито, он же Кава, он же Кава Никамуро Сюдзей, если кому угодно, сказом о гениальном потонутии, выросший под водой «Титаник» упрется носом в Кони-Айленд, а кормой в утесы Исландии, шарик наш треснет и развалится, наконец, на две неравные части, одна побольше, для нас, вторая значительно меньше, для проклятых гринго. Хорошо бы еще  сплавить куда-нибудь индурцев во главе с наследным принцем Биробиджана Цоцей Фельдманом. Короче, первый лед и горечь мечтаний.

          Что до Цоцы Фельдмана, то вот уж и он образовался. Притаился за дальней стенкой шкафа, ромбическая бабья ладошка щиплет гнуснейшую бороденку, правый глаз следит за эволюциями Кавиной мимики, а левый привязан невидимой ниточкой к пачке писем из Лос-Анджелеса. Цоца Фельдман поэт, и более того, он называет себя поэтом «практическим». Он изобретатель философии «практического искусства». С чем жуют такой анчоус? Ну, например, возжелал Цоца Фельдман страстно какую-либо даму. Другой, например Поручик, из кожи вон вылезет, чтобы растранжирить на объект страсти всю наличность. Цоца же не таков, он напишет лучше стиш, сантиметров двадцать по вертикали, и ходят слухи, что после знакомства с писаниной всякая женщина либо дает Фельдману, либо не дает. А теперь логичный вопрос: «На кой ляд понадобились этому выродку письма из Лос-Анджелеса?»

         Письма из Лос-Анджелеса отличаются продолговатой формой и двусмысленным влиянием на отношение окружающих к образу мыслей Никамурито. Хитроумный Никамурито всем и каждому сообщает об эпистолярных отношениях с жителями столь удаленной местности, чем снискал себе и почет, и уважение. Однако всякому ясно, что не такой Кава человек, чтобы якшаться с жирными гринго, а следовательно, имеет он отношения лишь с гринго худыми, или, того хуже, с какой-нибудь придурочной эмигранткой, индурского происхождения, работающей на почтамте наклейщицей марок. В этом случае Никамурито полный кретин, если соглашается тратить деньги на подобные мероприятия. Однако пока письма лежат стопкой в конвертиках, пока никому не доводилось пытаться разобрать корявый их почерк, весы общественного мнения клонятся в сторону, благоприятную для Сюдзея.

         У Никамурито в руках развернутое письмо. Кава садится к Цоце так, чтобы письмо казалось загадочней и аппетитней, но в то же время не поддавалось прочтению, и пока тот заставляет свои глаза вылезать из орбит, углубляется в чтение:

«Здравствуй, мой дорогой Кава!

Вот уже шестой месяц, как поперек нашей любви лежит океан.        В моем Лос-Анджелесе жара, и гулять возможно только после девяти часов вечера. Но после девяти приличная девушка, если она, конечно, не наркоманка, на улицу выходить не должна. Иначе все решат, что она уже не девственница. Я работаю на Главпочтамте, и у меня появился бой-френд. Весь день я лижу марки с изображениями микронезийских туземок и королевы Виктории, отчего к вечеру язык мой прилипает к небу, и мне нечем ответить на чувства моего бэйби. Ты писал, мой милый, что у тебя сейчас четыре романа. Я девушка европейская, и не могу понять психологию этих шлюх, позволяющих набирать из себя гарем. Погода у нас отличная, особенно после девяти вечера. Ура! Я совсем забыла русский язык, а ведь он до известной степени велик и могуч.

                                                             WithLove. 
Los-Angeles  girl.»

         Прочтя, Никамурито аккуратно запихнул листочек обратно в конверт, и сел за ответ:

                                             «Диа Гёл оф Лос-Анджелес!

Пишу тебе прямо отсюда, с трудом вспоминая английский ленгвидж, названный немощным такими «титаниками» мировой литературы, как Шекспир, Шелли и Оскар Уайльд. Пока ты была со мной, я имел пять романов одновременно, и был счастлив, как никогда. Я уже давно не лизал марок, и даже немного тебе завидую. Погоды у нас вовсе никакой нет, и я шляюсь чёрти где и ночью, и, разумеется, днем. По-моему, мои соседи догадались, что я не девственник. Вчера бабушка с четвертого этажа принесла мне использованный презерватив. Он случайно упал ей на голову. Какого хрена старая крыса шляется под окнами среди ночи? Если у тебя есть соображения по этому вопросу, изложи их в следующем письме.

После девяти часов вечера ко мне приходит Фельдман, и мы с ним мечтаем о выпивке, в том случае, конечно, если не пьем. Огромное видится только на очень большом расстояние, и я тут решил с полпинка все твои проблемы:

Пусть твой бой-френд получит анонимное письмо, что, мол, в детстве ты жила в литл Сибериа таун  Омск, энд ю вё дефлорейтед бай вишес норд игл виз биг топор на левом плече. Увидишь, твой бэйби сразу сделает тебе предложение, или, на худой конец, посадит  на иглу. Кстати, если ему вдруг ненароком после этого придет в голову, что ты не девственница, скажи ему, что ты еще и наркоманка. В любом случае, ты убиваешь сразу двух зайцев. И сможешь гулять хоть всю ночь.

Океан внутри нашей любви есть, и тут уж никуда не денешься, но помимо медуз в нем водятся подводные лодки и трансатлантический кабель.

                                              Виз Транс-Атлантик кабель

                                               Кава Никамуро Сюдзей.» 

         Кава любил давать советы. Если им следовали, он удовлетворял свою страсть экспериментатора. Если нет, то Кава укреплялся в том соображение, что невнимание к его советам приведет человечество к гибели. Частенько, следуя Кавиным советам, люди попадали в затруднительные ситуации. Философа Никамурито такое положение вещей ни капли не огорчало. В конце концов, все начиналось в этом мире за здравие, а кончится, вне всякого сомнения, за упокой, и не нам расшатывать фундаментальные законы мироздания.

         Однако трагедия заключалась в том, что сегодня самому Каве был необходим совет. Хитрозадый индурец, Фельдман, возжелал, видите ли, вечернего кофейку.

         Когда Цоца чего-либо очень хотел, то для начала он требовал безоговорочно и незамедлительно. Обычно в ответ его посылали за мороженым. Тогда он начинал шантажировать и угрожать. За это ему либо давали в глаз, либо спускали все на тормозах. Затем Цоца падал на колени и умолял. Ему разъясняли, что унижая себя, он унижает и нас. Тогда Цоца принимался юродствовать, рассчитывая на вековую предрасположенность русской души к блаженным. Если и таковое поведение не приносило ему удачи, то напоследок Цоца просил чего-нибудь попроще, и пока все растроганно ходили за этим, он брал то, чего добивался с начала, и смывался. Сегодня Цоца сначала попросил Каву показать ему письма из-за границы, чего Кава не мог позволить даже своему ближайшему другу, Фельдману, и, пройдя все свои обычные стадии, жалобно взмолился о вечернем кофе.

         Мужественный бескомпромиссный человек, например, Поручик, при такой диспозиции взял бы письма с собой на кухню и варил бы кофе в душевном покое и в близости милых сердцу документов. Хотя без сомнений, тот же Поручик срезался бы еще на Фельдмонических мольбах, и до этой фазы дело бы не дошло. Но не таков был Кава! Не мог он прямо в лоб сказать Фельдману, что знает, зачем тот отсылает его на кухню. Не мог! Кто способен, пусть осудит.

         Кава ушел на кухню и варил там кофе, пока, по его расчетам, Фельдман не дочитал все письма до конца. И только тогда позволил себе появиться на пороге с двумя дымящимися чашками.

         Однако и Цоца был не всемогущ! Он не мог не насладиться победой до конца, не мог не продемонстрировать Каве своего безграничного превосходства. Кава взглянул на Цоцу сверху вниз, Цоца медленно оторвал глаза от последнего письма, и улыбнулся тепло, по отечески.

         Кава отступил на шаг, пролил плюху напитка на ковер и зарычал: «Пойдем на кухню, ты, вонючая тварь!» Цоца улыбнулся, теперь уже по типу доброго раввина и поплелся следом за Кавой в сладкой обреченности, по свистящему коридору, на полную пара от кипящего белья кухню. Вода из огромного бака залила конфорку, и газ с тупым шипом входил в воздух сладостной вонью. Кава, как всегда, испугался до такой степени, что обогнал события на пятьдесят шагов.

         Друзья еще стояли на освещенном пороге, Кава с двумя симметричными чашками, и Цоца в сползших носках, когда Кава уже щелкнул выключателем (интересно, каким местом он это проделал, ведь обе руки-то заняты), и яблоко морозного взрыва обглодало тонкие ветви оконных рам, лопнули пузыри стекол, хрустко посыпался растрескавшийся кафель. Огонь проник внутрь Кавы, спрятавшегося под стол, и Цоцы, вцепившегося в холодильник. И где-то с той стороны они обнялись и разрыдались, до такой степени вдруг стало весело.

Подумалось, отчего бы не вести себя подобным образом. Вдруг кого позабавит. Я сам весьма люблю романы с продолжением и  все такое.
Выкладываю все эти дела опять же по просьбе polinka_see@lj