КРЫМ, КАК МЫ ЕГО ЗНАЕМ ПОДХОДИТ К КОНЦУ!

Ничто совсем не предвещало, когда я слезал с троллейбуса на автовокзале в Ялте, и тут как пошло предвещать...
С ушами заложенными после перевала, я традиционно оперся о первый попавшийся платан. Зафиксировал изобилье теплых каштанов, в желтых пятнах света на асфальте, полюбовался на стайку аборигенок в кожаных куртках со стразами и ярко розовых юбках поверх черных в сетку чулок. Спустился к центральной городской реке. Она текла с несвойственной осеннему времени полнотой и скоростью. Нехорошо, подумал я, как бы чего не вышло.
<>Чем дальше пробирался я в сторону набережной, тем более зловещие знаки обступали меня. Сдавая вещи в камеру хранения, я узнал, что теперь она работает до семи. Присел с бутылкой портвейна на живописнейшее крыльцо административного здания, в районе  рынка, прямо за садиком, и неожиданно оказался пристыжен двумя вполне себе дружинниками в штатском. Думал развод, ан нет, никто на деньги даже и не намекнул. Допил я в ужасе портвейн и поспешил к центральному месту поклонения всех ЮБК-поломников, к подвальному кабаку вожле ЖД касс, на котором всегда, со Времен Глобального Шаманизма была лаконичная и простая вывеска - две, видавшие виды, деревянные бочки, и жутковатая темная грубая надпись ВИНО. Теперь над этой вывеской появилась еще одна, разухабистая, световая, и совершенно непредназначеная к прочтению. Внизу в подвале мне стало страшно. Новый, навесивший чудную вывеску, хозяйн выкрасил, паскуда, стены в белый цвет, Вместо древних деревянных столов поставил новые из стекла и метала, а под потолок повесил, подлюка, страшно сказать, ТЕЛЕВИЗОР, под которым, к ужасу моему, сидела за этим самым жутким столом семейная пара В ТЕМНЫХ ОЧКАХ и телевизор СМОТРЕЛА. Конечно же этот убийца, я имею ввиду нового хозяина древнего "ВИНА", выбросил на помойку две основных приметы "ВИНА", жутковатый гамбринусовский полумрак и застоявшийся запах портвейна... Мне нужно было придти в себя, я подошел к новой ПЛАСТИКОВОЙ стойке и попросил двести... хотя нет, давайте триста грам хереса, угу... да... и муската крымского бутылочку с собой... спасибо...
Впервые за долгие годы, не жмурясь, я выбрался из подвала на набережную. Как там канатка, прыгало мое сердце... Что с ней... Воображение нарисовало застекленные озонированные кабинки, сердце трепетало... Нет! Нет! Нет! Слава Тебе Господи! Жива канатка, так же скрипит, так же дрожит, и раскачивается, все те же шаткие люльки... Но рано я радовался. Не тронув тела канатки, они принялись медленно убивать ее душу, они стали реставрировать открывающийся с нее ландшафт. Они отштукатурили старую ратушу, и больше нет прекрасного контраста между помпезным фасадом и невиданной обшарпанностью всего остального, они посносили плоские под коричневыми крышами строения в начале канатки, и сделали евроремонты в полуразрушенных колониальных домиках в конце. Больше никто не читает в руинах на рваном матрасе затертый морской роман, и красавица в одном носке не выплескивает через ржавые перильца таз в язких эмалевых цветах, больше не мчатся кошки по нагретым кровлям, не играют мальчишки среди сараев в неведомую, но очень военную игру... Продажные твари, убийцы, тупые бездушные свиньи... Рядом со всем этим "Последний Самурай" - рождественская комедия...
Наконец я добрался до вершины канатной дороги, однако кошмар продолжился и здесь. ЭТИ ЗВЕРИ РАЗБИРАЮТ ЗЕВСА! Тот самый, нелепый, самый чудовищный и корявый памятник дизайна времен Великой Бандитской Революции. Художесвенный проект фантастического размаха, рядом с которым "Сеятель" О. Бендера не больше, чем банальная академическая штудия.
Мои силы иссякли, я прямо на набережной поймал такси, и почти не торгуясь, за девяносто гривен, ринулся в "Ласпи", едва успев выхватить из камеры хранения вещички.
В Ласпи я быстренько получил едва ли не самый хороший домик в прекранейшей на всем побережье, лучезарной "Тавриде", восхитительном естественном парке, из можжевельников и диких дубов, с кривыми дорожками, мостиком, деревянными беседками, огромными камнями вместо скамеек, покрытыми самым настоящим мхом, с ежами и сойками, с открывающими длинные пасти осенними желтопузиками, с похожими на солце тарантулами на полу, и ажурными геккончиками на стенах, с паутинками пролетающими мимо сидящих на столбиках ворот огромных богомолов, с тянущимися на многие километры вокруг СОВЕРШЕННО ПУСТЫМИ ПЛЯЖАМИ. И все это блаженство удивительно непричесано, как-то наивно пронизано светом и присыпано первыми желтыми листьями... И почти никого народу, две три хомячих фамилии на весь лагерь... Не все потеряно, подумал я, пойду в "Чайку", выпью бутылочку "Борисфена" под салат из рапанов за приезд, а за одно помяну почившую душу Ялты.
Я поднялся по знакомой многим моим читателям бетонной леснице. Ужасным знаком показалось мне подозрительное отсутствие на ней виноградных улиток и сколопендр, всегда по вечерам выползавших греться на горячий камень. В тревоге я подошел к "Чайке". Холодный пот прошиб меня. ЧАЙКИ БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО! Кафе, в котором я обсуждал с друзьями свой первый коитус находилось на последней стадии демонтажа. Исчезло все. Исчезла пронзительная веранда с проволочными причудливо покореженными ветрами перилами, исчезла самая вкусная курица на побережье, белиард с шарами, как надкусанные яблоки, домашнее вино изподполы, шестнадцатилетние халдеюшки, по совместительству путанки... Все было мертво... На негнущихся ногах я спустился по серпантину до поворота, где обнаружил слабое себе утешение, новое маленькое кафе, под названием "Вираж". Там был "Борисфен", удивительно вкусное сухое вино всего по семь гривен, музыка Боба Дилана и Джетро Тал, и компания всяческих ностальгирующих элементов, наподобие меня... Купались голыми в светящемся море и стреляли во тьму шампанским "Золотая Балка".
В свой день рождения, я узнал от директора базы, что "ТАВРИДА" ДОЖИВАЕТ СВОЙ ПОСЛЕДНИЙ СЕЗОН! Что на месте этого, одного из самых прекрасных выденных мною в жизни мест, построят многоэтажного бетонного монстра, с кондиционерами, пляжем из привезенной гальки, регулярными садами, террасами, пальмами и агавами, на листьях которых традициооно будет вырезано хомячьим приплодом слово, сочно и коротко отражающее то, что ожидает в дальнейшем в этих местах меня и таких как я. За три дня до отъезда, я стоял на осыпи возле "Виража", а мимо меня, в клубах бензиновой гари, с треском ломая свисающие над дорогой ветви моожжевельников и дубов, продерались в гору по узкому серпантину огромные, словно неумолимые огромные атомные Мойры КАМАЗы, увозя на себе какой-то особо крупный "таврический" скарб. Очень хотелось плакать, но вместо этого я все глотал и глотал вино из безжалостной пыльной бутылки. "У НАС ЗАКОНЧИЛАСЬ ВЕЛИКАЯ ЭПОХА!"- думал я. "У ВСЕХ У НАС УЖЕ БЫЛА ВЕЛИКАЯ ЭПОХА" - и так вот думал я. "ЭТО БЫЛА ВЕЛИКАЯ ЭПОХА ЖАЖДЫ КРЫМА И КРЫМСКИХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ" - так тоже думал я. И еще я думал, что по крайней мере в Ласпи, лично мне больше нечего ловить...<>