Проснулся утром в состоянье плотнейшего отравления литературной жизнью. Сел на кровати и повернул голову вправо. Справа совершенно ничего не оказалось. Тогда я повернул голову влево. Слева стоял кособокий под хохлому расписанный столик. На столике лежал листок по которому наискосок размашистым пляшущим и неприятным подчерком самоуверенного провинциального деликвента было написано:

Птичка прыгает по ветке,

У нее большая грудь,

Как бы мне в злоченой клетке

В жопу смерть не запихнуть.

Дочитав стихотворенье я ринулся в ватерклозет, где долго, громогласно и смрадно очищал желудок. Очищал и думал, что больше никогда и не при каких обстоятельствах не стану жить литературной жизнью два дня подряд...

А так вечер гладко прошел, без сучка. Все читали, потом уходили писать, а потом снова садились на свои места и пили пиво. Даня Давыдов сиял православным масляным светом. Оттого что устал, присуждаючи, и жаждал нажраться без промедления и последствий. Мне как всегда понравилась Ксения Мареникова и, почему-то ранее не виданный мною, человек по фамилии кажется Попов. Очень талантливый молодой человек. Тексты Юлии Идлис я на слух воспринять не могу. Она слишком трогательная. Это отвлекает. Особенно в предбанничке, где я стоял, потому что кворум. Половину народа я вообще не слышал. Только видел. Много красивой и разнообразной молодежи. А еще мне понравился молодой человек с труднопроизносимой фамилией на "З". Он был небольшого роста, очень неприятный поведеньем и заносчивый, но зато читал трепетную новеллу про трогательную блядь и сильно верующего мужика с колуном. Впервые говорил с Дарьей Суховей. Сильное впечатление. Потом объяснял Тане Миловой почему меня бесят ее стихи. Теперь понимаю, что не нужно было ничего объяснять. Слышишь, Тань, я тебе больше всю эту пакость объяснять не буду. Вот пожалуй и все. Ах да. Видел Соколовского. Кажется он читал стихи Оле Зондберг.