Если не мы, то кто?

Общество: Современность, демократия и свобода

То, что демократическое устройство общества формировалось в постоянной оппозиции к деспотии, определило специальное отношение демократии и свободы, определяемое высоким уровнем сродства данных категорий друг другу. Более подробно суть категории свободы была рассмотрена мной ранее. Здесь же я ограничусь одним интересным наблюдением, которое воспроизводится в течение всего времени формирования либерализма. Оказалось, что по мере освобождения человека, которое происходило благодаря развитию политической и экономической подсистем общества, возникли условия для формирования того, что Б.Г. Капустин определил словами «новый деспотизм» «Здесь Токвиль подходит к определению важнейшего отличия «нового деспотизма» от «старого». «Новый деспотизм» – это не насилие в старом понимании данного слова. Он не подавляет, не ограничивает в желаниях и стремлениях. Он сам формирует желания и стремления, направляет и удовлетворяет их. Он упраздняет классические категории и «свободы от», и «свободы для»: первую – ибо не от чего освобождаться, коли власть становится не ограничением, а поощрением, вторую – ибо к чему-то стремиться и для чего-то быть дееспособным не имеет смысла, коли все дано, и само стремление продуцируется предметом, даваемым властью, т.е. тоже задается, когда предмет стремления уже есть в наличии. Вместе с упразднением категорий свободы упраздняются и категории принуждения. «Новый деспотизм» аннигилирует все политические категории, оставляя лишь неполитическую категорию счастья, вообще не поддающуюся, как показал Гегель, определению, и производные от нее — «понятия» удовольствия и неудовольствия. Это и есть инфантильное мышление, т.е. «сохранение людей в их младенческом состоянии», которое аутентично воспроизводится политическими теориями инфантильности в виде бихевиоризма, «рационального выбора» или «экономической теорией демократии», персонажем и предметом которых, как абсолютно точно сформулировал Шумпетер, выступает умственный «дикарь» и морально «безответственное» лицо, т.е. (вечный) младенец. «Не сокрушать волю людей, но размягчать ее, сгибать и направлять» (46, с. 497) – это и есть самая общая формула «нового деспотизма» и в то же время – его самое существенное отличие от «старого», поскольку тот делал все противоположно «новому».»

Капустин рассмотрел данное понятие достаточно основательно. Он проследил его формирование начиная с пионерских работ А. Фергюссона, за которым последовали работы Г.В.Ф. Гегеля, А. де Токвиля, Й. Шумпетера, М.Фуко. В этом же ряду, но с другого конца, можно вспомнить А.А. Зиновьева. Кратко «новый деспотизм» можно охарактеризовать тем, что современные социальные системы развитых обществ как предопределяют практически все потребности человека, так и полностью удовлетворяют их (включая потребность человека в конфликтах). В результате человек становится «пленником» общественных рутин, чья деятельность фактически становится выполнением какой-то программы. «Новый деспотизм» - это тотальная программируемость людей, их жизни, их деятельности. Он сопровождается полной удовлетворенностью человека этим своим «заключением», можно даже сказать – счастьем. В результате своей полной защищенности бытием в «матрице» рутин человек теряет способность брать на себя риск, действовать в условиях неопределенности и давления обстоятельств. Человек теряет волю к свершениям.

В принципе «новый деспотизм» может быть реализован не только в условиях демократии. Подобная система может возникнуть и при авторитарном устройстве правления. В общем случае данное явление характерно именно для Современности, поскольку оно целиком определяется уровнем развития производственных и гуманитарных технологий. Однако лишь в рамках либеральной демократии с ее центральным принципом освобождения людей «новый деспотизм» порождает очень интересный парадокс: расширение свободы в обществе сопровождается ощущением ее выхолащивания, ее аннигиляции, ее исчезновения. Понимание подобного ощущения может быть найдено в рамках ресурсной модели свободы. Действительно, если развитие производственной базы снимает общественное ограничение по какому-то ресурсу, то значимость данного ресурса в общественном сознании понижается. Люди просто-напросто забывают об этом ресурсе, он вытесняктся на периферию общественного сознания. Именно это и происходит со свободой в условиях свободных обществ: все поведенческие паттерны, соответствующие удовлетворяющему подавляющее большинство сограждан компромиссу, уже определены, отрефлексированы, и зафиксированы в понятиях и социальных нормах, так что люди в своей массе «собирают» свою биографию из уже готовых кусков-заготовок, не выходя за пределы общественных рутин, не попадая в ситуации, где они могли бы испытать сильное переживание экзистенциальной несвободы.

При этом действительно ужасным для человека становится его «выпадение» по каким-то причинам за пределы устаканеных общественных рутин, его маргинализация. При «несовпадении» с логикой современного общества человек подвергается террору со стороны самых обыденных вещей и практик, всей своей «шкурой» ощущая диктат главенствующего дискурса и полное отсутствие свободы при существовании вне его.

Социальные последствия «нового деспотизма», то, как это явление трансформирует общественную ткань, было рассмотрено здесь.