Ещё раз о различиях Запада и Востока: Наряды и Сладенькое



Вспомнилось. А почему вспомнилось, скажу позже.

Имена и фамилии, как обычно, изменены, обстоятельства слегка перевраны. Что не отражается на сути.

...Олечка была пышнотелой, со здоровым цветом лица и увесистыми грудями. Иных внешних эротических достоинств за ней не наблюдалось. Что касается тайных услад, то, насколько это было известно от героев её романов, чудес темперамента и камасутры от неё ждать не стоило. Однако, все они сходились на том, что Олечка потрясающе делает минет. Поскольку слухи имеют свойство распространяться - а времена были те самые, когда секса не было, зато ебля считалась достойным и уважаемым занятием - то через какое-то время в лексиконе нашей небольшой дружеской компании появились выражения "олечкин талант", "олечкин аргумент" и т.п. Олечка об этом прекрасно знала, но не возмущалась, справедливо полагая, что это ещё далеко не худшая репутация. Впоследствии она вышла замуж за итальянского торговца мебелью. Не знаю, сыграл ли в этом какую-то роль её коронный аргумент.

Но тогда итальянские торговцы мебелью ещё не шастали по нашим просторам. Мы все были студентами, учились кто где и чему попало, а худшей бедою в жизни казался непересданный зачёт по дискре.

Итак, мы сидели на дне рождения одного из наших товарищей - назовём его Вовой. Вова в ту пору был, что называется, "хороший парень без особых претензий" - неяркое надёжное светило. В часы одиночества духа он любил петь под гитару "Среди миров, в мерцании светил". Однажды я страшно удивил его, когда сказал, что эти слова написал не Гребенщиков, а Анненский.

День рождения - штука непредсказуемая: он может закончиться и пьяным шлёндраньем по ночному городу, и вытьём под гитару бардовских пе, и неторопливой задушевной беседой о всякой фигне при открытой фрамуге "для покурить". В данном конкретном случае получилось какое-то ни два, ни полтора. Вроде собирались куда-то пойти и продолжить, так и не собрались, песни как-то не пошли, разговор тоже не клеился: слова цеплялись за слова, но темы не было. В конце концов один наш товарищ из Менделеевки - назовём его Димоном - стал рассуждать о науке, склоняясь к тому, что гораздо лучше быть рок-гитаристом (и даже ударником), чем счастливить человечество открытиями и изобретеньями, пусть даже самыми полезными.

- Ну типа я синтезирую новый полимер, - загибал он пальцы, - подойду к телченции какой-нибудь и скажу: "я синтезировал новый полимер, пойдём потрахаемся". Она мне чего скажет? А если я роллинг-стоун, так телченции сами сбегутся и все сиськи-письки свои мне к ногам положат и ещё отсосут тыщу раз. Ну и хули синтезировать полимер, если за это не сосут?

Тут Олечка - слушавшая разговор вполуха, повернулась и сказала:

- Знаешь, Димон, - сказала она, - если бы ты изобрёл шоколад, от которого не толстеют, я бы тебе всю жизнь сосала.

Это было сказано с непередаваемой искренностью - то, что называется "от сердца". Никто из нас не осмелился даже сально пошутить - всем стало как-то очень ясно, что устами Олечки говорит сама женская природа, коллективное бессознательное половины человечества.

Димон внимательно посмотрел на Олечку.

- Не тем мы занимаемся, не тем, - покаянно пробормотал он.

...Через много лет, беседуя с одной феминисткой, я задал ей вопрос: согласилась ли бы она в обмен на поставки шоколада, от которого не толстеют, отречься от своего лжеучения?

Она тоже долго не думала.

- Конечно, - сказала она. - Я сладенькое больше всего в жизни люблю, а без шоколада вообще жить не могу. Если бы ещё и не толстеть, чего ещё надо-то?

...Я вспомнил об этом, читая предисловие к первому тому Зомбарта, где обнаружилась цитата: "Капитализм создала европейская самка (Weibchen) с её любовью к нарядам и сладенькому".

Задумавшись над этим, я пришёл к выводу, что именно здесь скрывается главное противоречие. Любовь к нарядам подразумевает "стройность форм", любовь к сладенькому приводит к их потере. Соответственно, возникает всё возрастающее напряжение между идеей "наряда" и желанием съесть вкусную няку.

Так вот. Европейская цивилизация начинается там, где Наряд ставится выше Сладенького. Отсюда - цивилизация Формы: Корсета и Турнюра, холодные спальни и душ, суровая дисциплина диет, дома мод, "Валентино и Армани", кефир, шейпинг, невкусные синтетические продукты в ярких упаковках (Форма как Тара), осязающий глаз Сверх-Я и неутолимая греховная страсть к шоколаду, воздержание от которого переплавляется в стервозность.

Восток же начинается там, где Сладенькое становится выше Наряда. То есть - паранджа, бесформенные одежды, скрывающие наросший жир, толстые бёдра,"танец живота" - и завёрнутые в скверную серую бумагу сахарные сухофрукты, изюм и курага, тающие во рту ломтики дыни, сахарные головы и бесконечный гаремный рахат-лукум. Содержание, возобладавшее над Формой: рот, победивший глаз.

Отсюда же - западная культура совести, а не стыда ("я знаю, что сделал плохо, и это меня ест изнутри"). И восточная культура стыда, но не совести ("если никто не узнает, всё в порядке"). Грех на Востоке - это всегда грех показа, обнажения форм, в Европе же грех - это соблазн вкуса, "сладкого в устах и горького во чреве". Отсюда - восточные слепые стены домов, внутренние дворики, а в Европе - истязающие ум своды соборов, исповедь и психоанализ, протестантизм и музыка Генделя.

)(