Постиндустриализм. 1
Обычная реакция на любой кризис — «ну вот, мы же говорили, что новшества до добра не не доведут».

То есть начинается горячее обсуждение регрессивных сценариев. Хватит фигни, хватит этих круток-муток непонятных. Вот нас до чего довели «деривативы», «акции-шмакции», «инвестиции в инновации». Мы их на самом деле никогда не любили и не понимали, всю эту хуйню дрисную. Пора вернуться к истокам. Снова к машинному производству, чугуну и стали, к золоту и меди, вместо перекладывания бумажек, электронных денег и прочей муры. От капитализма — к феодализму. Нет, лучше сразу к рабовладению. Вона, в Древнем Египте кризисов не было тысячелетиями, только гиксосы всё спортили. Да, и касты ввести. Мендежеров всех в шудры, банковских служащих — в чандалы, и пороть трижды в день, вовеки веков. Вот тогда и заживём.

На фоне таких настроений, — «по-человечески» вполне понятных, — самое время поговорить про постиндустриальную экономику.

Что такое, собственно, «индустрия»? Это не обязательно чугуний и люминий пудами, дымящие заводы. Это не обязательно конвейер, где крутят гайки. Это не обязательно чёрные лица и силикоз лёгких. И всё такое прочее.

За идеей «индустрии» стоит одно — индустриальный труд. Который сильно отличается от «работы» рабской или крестьянской, от «творчества», и всех прочих производительных практик, которые знало человечество до сих пор.

Если совсем просто, индустриальное общество — это общество, где можно «стоять у станка». Более того, там, где железного станка со стружкой и маслом нет, работа всё равно организована так, как если бы там был станок.

Что такое «станок»? Штука, которая берёт на себя физическую часть труда. То есть не нужно напрягать мускулы, которые у человека не то чтобы очень сильны. «Работает железо».

Поэтому, кстати, мускульный труд — доиндустриальный. Там, где надо «гробиться» и «горбатиться» — там анклавы общества доиндустриального, как правило, рабовладельческого (ср. порядки на любой «плантации», которые обязательно эволюционируют именно в эту сторону). Кстати, и на производстве — чем больше на каком-то его участке процент вложения именно физического труда, тем архаичнее там и социальные отношения. Современный грузчик — как человеческий тип — от носильщика аристофановских времён практически ничем не отличается. А вот объяснить Аристофану, что такое слесарь шестого разряда, было бы затруднительно. Именно — что это за человек, а не что он там конкретно делает. Поэтому шутки носильщиков в аристофановских комедиях мы понимаем, а вот юморок Высоцкого или Жванецкого был бы античному зрителю недоступен.

Так вот. Станок берёт на себя почти весь «физический труд», являясь завершением идеи орудия как такового. Но всё остальное должен сделать человек. То есть всё, кроме мышечного усилия.

Отсюда следует очень и очень многое. Вплоть до мелких штришков и деталек, которые, однако, очень многое определяют.

Возьмём, например, базовые понятия, связанные с трудом. Ну вот хотя бы — усталость. В обществе доиндустриальном словосочетание «человек очень устал» означает ровно одно: он лежит пластом и не двигается. Потом встаёт и съедает миску борща. Чтобы восстановить силы. Индустриальная усталость — совсем другая. Это когда руки-ноги ноют от долгой неподвижности (при этом какая-нибудь группа мышц сведена судорогой — потому что разводной ключ в руке пять часов держал, или за какой-нибудь рычаг дёргал), в голове гулкая пустота, мир кажется серым, дико хочется посмотреть на что-нибудь яркое и мелькающее (потому что донимает сенсорный голод), и очень хочется промочить горло и поорать, по любому поводу (потому что голод ещё и эмоциональный).

Что это означает для общества? А то, например, что в индустриальном обществе возникает «индустрия развлечений после работы», причём развлечений очень специфических — то есть нужных и понятных именно рабочему, а не, скажем, крестьянину или аристократу. Например, «спорт по телевизору». (Да, кстати сказать, одна из причин упадка крестьянства — как образа жизни, прежде всего — состоит в том, что на натурального крестьянина городские кунштюки действуют угнетающе и развращающе. После того, как ты физически наломался, нужно спать, а не в телевизор пялиться. Про водку я уже не говорю… Но это в сторону).

Или взять такую тему, как режим труда. Нормой становится сменная работа с фиксированным временем. Если раньше «встал с рассветом, лёг с закатом, как солнышко велит», то теперь можно и нужно работать так, как выгоднее производству. Это приводит к тому, что сама адаптация к условиям производства превращается в отдельную сферу труда. Темно — лампочку включим, светло — штору закроем, холодно — печка, жарко — кондиционер. Условия производства создаются тем же производством, причём вне этих искусственных условий оно существовать не может.

Или, скажем, гендерная проблематика. Понятно, что исключение физической силы из необходимых факторов производства равняется «женщинам на рабочих местах». Рано или поздно это происходит — потому что экономика толкает людей к максимально полной занятости. А вот детей, наоборот, из производства эта логика выталкивает, так как дети в индустриальном производстве опасны. В доиндустриальном обществе ребёнку можно задать любую работу — он всё равно хиленький и слабенький, и если принесёт вред, то прежде всего себе. В обществе индустриальным мальчик повернул крантик или сунул железяку в проводочки — случилась катастрофа. Поэтому работодатели довольно быстро соглашаются с тем, что «детей тут не надо» (если только они не выдрессированы как обезьянки — тогда можно, где-нибудь во Вьетнаме, ага). А поскольку детей нужно куда-то девать, мать же работает — появляются всякие «детские учреждения», прежде всего обязательная средняя школа (которая нужна не столько для того, чтобы детей чему-то учить, сколько для того, чтобы вбивать в них дисциплину и отнимать у них время). И так далее.

Логическим завершением идеи станка является компьютер. Это «станок станков», универсальный станок par excellence. В этом смысле компьютеризация всего и вся не преодолевает индустриальную логику, а завершает её.

Совокупность всех станков, от сверлильных до социальных, составляет хайдеггеровский Gestell, Установку. Установка, в отличие от совокупности доиндустриальных орудий, едина в себе и «собе довлеет».

Что такое, этом случае, постиндустриальное общество? Это общество, поднявшееся над уровнем станка. То есть общество, в котором из «труда» вычтена не только физическая сила, но и ещё что-то.

Что же именно? На этот счёт есть разные мнения.

) об этом позже (