| Живая Жызнь |
[16 Sep 2008|12:25am] |
Ну вот.
Сего дня, отчасти из-за скверного самочувствия, отчасти по немощи душевной, я «провёл день в интернете». То есть читал ленту, писал комменты, ходил по ссылкам, «и так всё время».
Надо сказать, что со мной давно такого не случалось. Я обычно что-то пишу, немного читаю, но в основном занят другими делами.
Ощущения скверные. Я устал на голову, причём устал нехорошо и по-пустому. Если бы слово «головняк» не существовало и не имело бы нынешнего значения, я попользовал бы его для того, чтобы обозвать это состояние.
Надо, наверное, скорее поправляться – и больше так не делать.
)(
|
|
| Литературоведческое: Булгаков/Сорокин |
[16 Sep 2008|03:39am] |
Скрытую пружину булгаковского "Собачьего сердца", кажется, так никто не вытащил. Потому что не поняли, что такой Шариков. Видели в нём "метафору", "образ хама" и т.п.
А между тем всё просто. Шариков был самым обычным оборотнем. Видимо, помесью волкодлака и дворняжки. Бабушка его отнюдь не с водолазом согрешила, и пятно на морде было ведьмачье.
Правда, разведение кровей дало себя знать: оборотнем Шарик был хреновым. Превращался, во-первых, очень медленно, и, во-вторых, процесс не контролировал. Всю жизнь и прожил бы собакой, если бы не профессор. Который то ли своей хирургией, то ли (что вероятнее) каким-то магическим предметом, находящимся в квартире, «что-то там такое затронул». Подозреваю, что сова, Шариком разъяснённая, была непроста - но это ещё требует исследования.
Важно, что Преображенский потом разобрался, что его дурацкая хирургия тут ни при чём, и второй раз, когда надо было обернуть Шарикова в Шарика, просто провёл соответствующий обряд, а не лез скальпелем под череп – с риском убить пациента и поиметь неприятности.
Заметим, что вторая операция в повести не описывается никак – просто сказано, что «стояла тишина». Ну, мы-то понимаем.
Из этого много чего следует, в том числе о профессоре и характере его занятий. Для нас пока важно одно: если мы правы, то пёс Шарик способности к превращению в человека не утратил.
Скорее всего, после бегства профессора за границу в 1934-м и гибели Борменталя в застенках НКВД в 1936-м – о чём, думаю, написал роман Пильняк, да в том же НКВД рукопись и пропала - Шарик снова постепенно в Шарикова.
Биография у него была обыкновенная. Воевал, потом жил в деревне, от трансформаций удерживался водкой и здоровым образом жизни. «Как у всех».
Старость Шарикова описана у Сорокина в романе «Норма». Там престарелый человекопёс работает на даче у профессора Мартина Алексеевича (Шариков по жизни жался к профессорам). Работал честно, морил крыс, сажал рассаду, парники ставил. К сожалению, именно в этот момент, он снова стал превращаться в собаку. Что и видно по письмам: как скудел словарный запас, как лезли чисто собачьи эмоции, как потом распадалась речь и т.д.
Кстати. «Собачье сердце» начинается с воя: «У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу!». Письма к Мартину Алексеевичу кончаются старческим скулежом – «аааааааааааааааааааааа». Получилась весьма изящная замкнутая конструкция.
) холодно, не могу заснуть (
|
|
| Грёза либераста. Мини-пьеса |
[16 Sep 2008|03:48am] |
Собрание Изряднопорядочных. Все сидят и ведут разговоры об израильской внешней политике.
Входит Нерукоподаваемый, в чёрных лохмотьях, самого жалкого вида.
Нерукоподаваемый (тряся рукой и жалобно ноя):
- Пода-а-а-айте руку! Пода-а-айте хоть кто-нибудь! Ру-у-ученьку!
Все презрительно отворачиваются и продолжают разговоры об израильской внешней политике.
Нерукоподаваемый (совсем жалобно):
- Ну хоть па-а-альчик! Хоть ногото-о-о-очек!
Добросердечный Боровой золотыми ножничками отстригает себе кусочек ногтя с мизинца и бросает Нерукоподаваемому.
Тот бросается на пол, отыскивая драгоценость, но страстная Евгения Альбац наступает ему на пальцы.
Альбац (брезгливо): - Вон! Вон из профессии!
Нерукоподаваемый плачет от боли и унижения, но его плач заглушают разговоры об израильской внешней политике.
Занавес.
) совсем мне что-то никак (
|
|