| Мёртвая Смерть: "а я умер для печали" |
[20 Dec 2008|06:57am] |
Сегодня мне снились филологи. Их было трое, но двое – не помню даже, мужчины или женщины, в памяти остались неясные какие-то тени – присутствовали молча. Разговаривала тётка в бигудях и розовой кофте крупной вязки. Во сне я почти не различаю цветов, но знал, что кофта именно розовая. Говорила она как писала – длинными книжными фразами, с деепричастными предложениями, голосом выделяя запятые.
Тётка занималась анализом шуточного стихотворения Бориса-Бенедикта Взасоса, «поэта и мистификатора», по её словам – члена немировского «Осумбеза».
Сперва она прогрузила меня его биографией – длинной и паскудной. Из неё я запомнил, что Взасос, «взяв себе полуобсценный псевдоним – он всё любил делать наполовину, не до конца, балансируя на грани (…бла-бла-бла, не запомнил)», в дальнейшем мистифицировал окружающих, утверждая, что это греческая фамилия его дедушки, и произносится с ударением на первом слоге. Иногда, впрочем, он выдавал себя за грузинского князя из древнего рода. Тётка также рассказала, что Борис-Бенедикт сам делал бумагу для своих книг, используя для этого льняное нижнее бельё своих подружек. Что-то ещё она про этого Взасоса рассказывала интересное, но я всё забыл.
Дальше она прочла стишок:
А я умер для печали
Наглотавшись книжной пыли,
Я неправильный писатель
[…] меня [?] забыли.
Я ни мужеством, ни ростом
Не сражался с силой вражьей
Даже книжки нехорошей
Не задумывал я даже.
Тётка назвала стишок «обманчиво простым», и дальше принялась его трепать, как пёс куропатку.
Для начала она объявила первую строчку «вывернутым наизнанку клише «рождён для радости», потом сообщила, что выражеие «умер для печали» можно понимать двояко (второе значение – «печали для меня больше не существует», «я беспечален»), а «книжую пыль» в первом случае нужно понимать как яд, а во втором – как наркотик вроде кокаина, и что оба значения "сливаются в единый образ фармакона" (тьфу, так и сказала). Потом она нашла в этом парафраз "умер для печати", то есть не был опубликован, во всяком случае, официально, чем Взасос гордился, а не скорбел - на что и намекает строка.
Дальше она привязалась к нерифмованным строчкам, первой и третьей в каждом четверостишии, и начала софистически рассуждать на тему того, что они не просто нерифмованные, а создают ощущение неправильной рифмы, и что «фоносемантическое расстояние между простым несовпадением и строгой рифмой тут тщательно выверено, чтобы создать ощущение диссонанса, фальшивой ноты, сама фальшивость которой указывает на искусственность» - дальше была такая телега, которую я не запомнил совершенно. Потом прицепилась к двум строчкам второго четверостишия, и тут тоже нашла «искусственную фальшь» - на сей раз семантическую: «мужество, рост и сражение теснейшим образом связаны, но мужеством не сражаются, ростом тоже (…бла-бла-бла, не запомнил …) эти строчки режут слух, как аккорд до-до-диез-ре, причём аллитерированая вторая строка, вульгарно рычащая и свистящая (…бла-бла-бла, не запомнил)». Наконец, она принялась рассуждать о двух «даже», и выясняя, к чему относится первое, а к чему второе, цитируя Шкловского, Якобсона, почему-то какого-то финского логика и т.п.
Под конец она сказала, что Борис-Бенедикт умер, и это стихотворение последнее. И заплакала. Тут я понял, что она была в него влюблена, и мне стало как-то очень неприятно.
Проснулся и быстро записал стишок.
Надо будет подать Немирову идею провести как-нибудь поэтический вечер памяти Бориса-Бенедикта Взасоса. То, что его никогда не существовало, а творческое наследие практически не сохранилось, ещё недостаточный повод, чтобы не почтить его память. Всё-таки член «Осумбеза», хули.
)(
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif)
