О политиках и интеллектуалах
Политик (не бюрократ, не чиновник, а именно политик) может и должен говорить только то, что публика способна воспринять без раздражения. Желательно – «чтоб на ура», но как минимум – С ПОНИМАНИЕМ, пусть даже и сокрушённым (типа – «горько, да прав мужик, ничего не сделаешь, надо так»).

Поэтому политик должен говорить вещи относительно простые, много раз повторять одно и то же, и без внутреннего раздражения, всем своим лицом источая терпеливую доброжелательность – как учитель перед вертлявыми первоклашками. «Один плюс один равно два. Один плюс один равно два. Сколько будет один плюс один? Васечкин, не считай ворон: сколько будет один плюс один? Нет, не один. Один плюс один будет два. Почему два? Давай посмотрим…» От такого стиля общения начинается профессиональная деформация личности. Человек не то чтобы глупеет, а… посмотрите на учителей начальных классов, по ним видно. Вот и с профессиональными политиками тоже происходит нечто подобное.

Вполне естественно, что самый распространённый грех публичного политика – впадение в «позитив ради позитива». Это когда политик плюёт на свои убеждения, а начинает говорить то, что «народ хочет слушать». Не обязательно «сладкое и приятное»: иногда пипл по каким-то причинам впадает в мазохизм и прямо-таки просит поношений и обличений. Но это всегда именно то, чего люди сами просят и требуют. Даже если эти вещи на самом деле нереализуемы или вредны – их всё равно говорят, чтобы получить симпатии и голоса на выборах.

Иное дело – интеллектуал. Ему приходится регулярно говорить то, что сильно опережает возможности восприятия публики. Довольно часто это вещи довольно-таки неприятные, а то и вызывающие возмущение. Вполне возможно, что через какое-то время они станут приемлемым, но тогда интеллектуал уже уйдёт вперёд и будет говорить другие вещи, тоже против шерсти. Но большая часть его построений вообще уходит в отвал: то, чем он раздражал публику, так и останется экстраваганцией, а то и компроматом. Скажем, когда в шестидесятые годы западные интеллектуалы боролись за сексуальные свободы, одни и те же люди проповедовали права педерастов и педофилов. Потом так вышло, что за первое полагаются таторы, а за второе – ляторы. «Не угадали».

Тоже понятно, что интеллектуалам свойственно впадение в «негатив ради негатива»: «наговорим людишкам кучу дерзостей и гадостей, любых, неважно каких, лишь бы достать - пусть подёргаются, попищат, а мы их палочкой тыкать будем». Понятно, это не всегда «буквально гадости» - но это всегда что-то шокирующее и противоречащее привычным представлениям. Опять же, даже если это вредные и не имеющие отношения к действительности вещи – их всё равно говорят, чтобы вызвать шум и быть допущенным к публикациям и эфирам.

И, конечно, интеллектуалы страдают хронической сложнощщёвостью и невнятностью речей. Их цель – выражаться так, чтобы даже последняя банальность казалась свежей и необычной. Поэтому интеллектуал не скажет «дважды два четыре», даже когда он имеет в виду именно это. Нет, он выразится иначе – «мультипликация двух первых чётных чисел в натуральном ряду генеративно порождает второе чётное число в том же ряду». Или вообще гекзаметром залудит.

Из всего этого вроде бы следует, что умствование и политика несовместимы. Интеллектуал, занимающийся политикой, или политик, увлёкшийся умозрительными построениями, оказываются в положении воза из крыловской басни: инстинкты интеллектуала рвутся в облака, политическая надобность – тянет в воду, а в качестве обывателя (каковым он не перестаёт быть) он, естественно, пятится назад. Воз, соответственно, стоит как вкопанный.

Беда в том, что в современном обществе политику иметь интеллектуальный багаж (и соответствующие привычки) более чем желательно. Просто потому, что современные проблемы простых решений не имеют, надо уметь смотреть вдаль и тыры-пыры.

В нормальном обществе с отлаженной политической системой существует несколько стандартных решений этой проблемы. Самое простое – сначала заняться одним, потом другим. Кожев обрёл признание во Франции благодаря своим лекциям, но когда он получил должность и влияние в кабинете Жискар д’Эстена, философию он забросил, занявшись «реальными делами». Можно также заниматься одним, а другое препоручить ученикам. Лео Штраус предпочёл остаться интеллектуалом, воспитывающим когорту железнозадых политиканов, в конце концов захвативших власть в величайшей стране мира. Несколько более изящное решение - подпрячь интеллектуала к политическим делам на уровне идеологической и административной работы. Радикальный мыслитель, пишущий книжки о крахе мировой системы власти, основанной на насилии и подавлении, может работать на солидную и совсем не радикальную партию и отписывать для неё программные тезисы. Как Юрген Хабермас, к примеру: Франкфуртская Школа подготовила в своих рядах образцового идеолога СДПГ.

Хуже обстоит дело в обществах, где нормальная политическая система только отлаживается, и отлаживать её приходится именно интеллектуалам, потому что больше некому – профессиональных политиков или не существует, или они такие, что лучше бы их не было. Тут прямое и открытое совмещение ролей становится практически неизбежным.

Решений тут есть два. Назовём их «Гавел» и «Валенса».

Чехи плюнули на всё и сделали президентом местного «сахарова» - Вацлава Гавела, диссидентствующего литератора и драматурга с некоторым опытом политической работы.

Что получилось. Гавел казался вполне плюшевым, но при этом умудрился провести сверхжёсткие реформы – например, за несколько месяцев разогнал всех местных «силовиков» и создал нормальную полицию, или провёл реституцию и приватизацию так, что чехам и в самом деле что-то досталось. Время от времени он лажался, и лажался именно как интеллектуал – например, он не думал, как его пацифистские речи и ненависть к автомату Калашникова отражаются на акциях чешских оружейников. Но в целом он оказался довольно успешным деятелем – например, сумел выгадать для Чехии крайне благоприятные условия вхождения в ЕС, крайне элегантно решить все неудобные вопросы с немецкой собственностью, сохранить сложные производства и в кратчайшие сроки переориентировать экономику на Запад.

Поляки решили, что сажать на президентское кресло человека, далёкого от народа, опасно, а нужен крепкий мужик, который всё порешает. И сделали президентом Леха Валенсу. Контролировать его пыталась команда интеллектуалов, некоторые из которых получили посты в правительстве (как Яцек Куронь или Тадеуш Мазовецкий), а некоторые остались «просто гражданами», но с огромным политическим весом - как Адам Михник, контролировавший «Газету Выборчу».

Валенса, в общем, сделал ту же работу, что и Гавел. Но с куда большими издержками. Откровенно говоря, он был плохим и проблемным президентом. Кончилось всё обвинениями в сотрудничестве с гебухой и судебным процессом между президентом и экс-президентом. Ну и т.п.

В начале девяностых в России решили поиграть в поляков – посадили на трон Ельцина, обложили Гайдарочубайсом, «Михником» назначили Третьякова. Правда, это была именно что игра, потому что ничего хорошего и не планировалось: интеллигенция была антинациональна, а в кресло сел коммунист. Но то, что стали играть именно в «польский вариант» – весьма показательно.

Так что, если и когда нам придётся выбирать первого президента Русской Республики, то не стоит зацикливаться на фигурах «крепких хозяйственников» или «народных вождей». А обратить электоральное внимание, скажем, на писателей-фантастов. Скажем, на Вячеслава Рыбакова – он, по крайней мере, космической отрасли не даст загнуться, да и китаеведение, столь актуальное в наше непростое время, подымет на должный уровень. Если же ещё и усилить кабинет Лукьяненко и Зоричами и позвать в премьеры Еськова...

Тогда и заживём.

)(