К ТЕМЕ ПОБЕДЫ

Еврей обычно представляет себе свой "успех" и "торжество" как победу в споре. "Я им доказал", "я их дожал". Разумеется, приёмы доказательства и дожимания могут быть любыми (от холодной логики до брани и визга), но это именно что спор, спор и спор (а не, скажем, "драка", "честный жребий" или "конкуренция"). Правда, для того, чтобы спорить, нужно, чтобы тебя слушали. Отсюда - колоссальное умение втягивать в спор, заставлять себя слушать, обращать на себя внимание, и т.п. И отсюда же - полная невозможность доказать еврею, что он "побит" (и тем более его в чём-либо переубедить). Дело в том, что сам критерий "побитости" - тоже вещь обсуждаемая. И полностью, вроде бы, дожатый до стенки еврей тут же начинает новый спор: "а вы сначала докажите, что я был побит, а не наоборот". И горе тому, кто пустится в этот спор: еврей его или переспорит, или просто до того занудит, что собеседник плюнет, да и уйдёт (а еврей припишет к своему личному списку риторических побед ещё один плюсик).
(Это не "хорошо" и не "плохо", тут оценки неуместны. Просто "знать надо", и не попадаться.)
К той же теме. В первом классе средней школы у меня был приятель (хорошее какое слово, кстати: не "друг", не "товарищ", прости господи, а именно что "приятель") с дивной фамилией Индюшкин. Мы с ним то дрались, то мирились, а ещё он "собирал фантики" (то есть коллекционировал бумажки от иностранной "жувачки", какие-то там "тутти-фрутти" и т.п.). У меня время от времени просыпался коллекционерский раж: мне тоже мечталось иметь нечто подобное. Однажды он притащил "похвастаться" дивной красоты "фантиком", и мне отчаянно захотелось им обладать. Индюшкин фантиками "менялся", но у меня не было ничего, что я мог бы предложить за такую красоту. Однако, желание иметь эту прекрасную вещь было необоримо, и я стал клянчить у него этот фантик - то есть просто ныть, чтобы он мне его отдал "за так". Мы шли домой из школы, а я, вцепившись в него, клянчил и клянчил. Индюшкин злился, несколько раз порывался дать мне по шее, но я не отставал. Более того, я чувствовал, что сила-то на моей стороне, что я выматываю из него душу, и что он в какой-то момент, не имея силы отстать от меня, отдаст мне эту яркую бумажку. Он ругался, бранился, но я чувствовал за собой эту странную власть над ним, и продолжал выпрашивать - при этом совершенно не чувствуя себя "униженным просителем". И, наконец, Индюшкин, красный, как помидор (ему было стыдно; мне - нисколько) сунул мне в руку фантик, после чего обстановка разрядилась.
...Многожды потом вспоминался этот несчастный фантик, когда я сам попадал в положение Индюшкина...

)(