Сегодня 28 января, Никритин, Навроцкий, Корандей.
28 января, пятница, 19.00, Галерея М&Ю Гельман на Винзаводе
Товарищество "опять Осумасшедшевшие Безумцы" представляет:


«Четырёхмерная поэзия» —
поэтический оОсумбезфторнегг в пятницу!

Владимир Никритин, Москва
Владимир Навроцкий, Пенза
Фёдор Корандей, Тюмень




К сожалению, не будет читать Иван Козлов. Неожиданно перенесли вылет рейса на более позднее время, и он не успевает.

Так что на вечере "Четырёхменая поэзия" читать будут три поэта.

Само по себе это не страшно - что три.
Мы не какие-нибудь нумерологи или пифагорейцы,
чтоб расстраиваться из-за несоответствия числ.
Плохо, что Ивана в этот раз не удастся послушать.


В завершение детального представления участников вечера: подробно о Фёдоре Корандее.

Фёдор Корандей

Пользуюсь уже опробованным методом:
выстраивание описания жизни поэта посредством специального подбора его произведений.

Но кроме этих произведений есть ещё один документ, который я приведу в конце - настоящая биография Фёдора, написанная для "Малой Тюменской энциклопедии" Николаем Васильевым. Правда, эта биография написана в 2004 году. Так что она не то чтобы устарела, но перешла во временную категорию Past Perfect - "действия, завершившиеся до определённого момента в прошлом".


Про актера Янковского или как правильно подкатить.
Любимой моей актерской работой покойного были слова мистера Стэплтона из “Собаки Баскервилей”: “кофе в этом доме варю я, только я”. Он так тихо, застенчиво говорил эти слова мистеру Баскервилю, или Ватсону, не помню, но со значением, я вас тут оставлю, на секундочку, но ты не лезь, собака, не в свое дело, а то я тебя убью. В мой поздний подростковый период я эту фразу повторял часто, и, как недавно выяснилось из разговора с моей женушкой, однажды она пришла ко мне домой, когда мы еще учились в университете, а чаю не было, и надо было заварить, и тут я произнес слова Стэплтона – со своей стороны даже этого не заметив, процытировал, и пошел себе, заваривать, но, как оказалось впоследствии, через семь, восемь, девять, десять? лет, слова эти были приняты за чистую монету, как признак ответственного (хотя бы в чем-то и за что-то, сказала И. позавчера) мужчины. Она посмотрела на меня другими глазами! Таким образом старик Янковский повлиял на заключение нашего супружеского союза. Светлая ему память! Как сейчас помню его, с такими прилизанными волосами, в сюртучке, с кофейником, и с женою, привязанной на чердаке. Просьба считать это стихотворением в прозе.



***
Сколько раз ни ночевал я в Москве, всегда это были
Убитые напрочь жилища, cтуденческие халупы,
За стеклами, рыжими от двадцатилетней пыли,
Будто бы перевернутого старинного телеприемника огромные многочисленные тусклые лампы,

Вздымавшиеся над долиной реки Сетунь, страшно мерцали
Всю долгую дождливую ночь, ни ответа, ни привета,
А люди, которые меня у себя принимали,
Всегда платили кому-то какую-то бешеную квартплату

За холодильник с изображением олимпийского мишки,
В котором не было ничего, кроме пакетика засохшего лавра,
За белым огнем горящие бессонные высотки и многоэтажки.
Однажды я ночевал даже в келье Троице-Cергиевой Лавры,

Но в пустыне московской гораздо больше монахов,
Тусклые металлические колбы церквей в ясный день, бронзы обшарпанной листья,
Лица моих новых виртуальных друзей я помню плохо,
Но зато хорошо – их бессонные обреченные подъезды, все похожие на тот подъезд, где убили Влада Листьева.

С экрана старого телевизора со снятой задней крышкой,
Стоявшего в доме моего деда на две тысячи сто втором километре,
Смотрел этот мертвец в красивых подтяжках,
И вот по лицу его пробегала рябь, как от свежего ветра.

Как свежего ветра свист, осин облетевших шорох,
И вот уже тебе ни Явлинского, ни Гайдара
За две тысячи километров в доме без шторок,
Когда изображение пропадало

Предпринимался магический ритуал телевизионного вуду -
Шевелишь отверткой пыльную электронную колбу,
И где-то в Москве медленно загораются вечерние башни МГУ и МИДа,
Трогается остановившийся в тоннеле поезд, с облегчением выдыхают полупрозрачные толпы

А ночью проснешься на полу, на пыльном паласе
Охваченный смутным восторгом покатавшегося на метро,
В столице этой бездомности, у потертых золотых ананасов
Падает мокрый снег в банном свете прожекторов.


***
Куда мы ходили, зачем ходили?

Луна скрывается в облачном крокодиле,
Ушлый сосед Сережа стучится в мою дверь.
Друг мой любезный, больше всего в мире,
В этот поздний час хочется мне, поверь,

Повидать моёго кузена, моёго двоюродного брата,
Но если я сам попытаюсь его из дому вызвать,
То он сделает вид, что дома никого нет, и не выйдет за ворота,
А его родители спустят на меня овчарку Маркизу.

У нас, мой друг, существуют семейные разногласия особого рода,
Но тебе, наверное, не нужно о них знать,
Единственное, о чем я прошу, чтобы ты пошел со мной к этому уроду,
Моёму двоюродному братцу, все, что от тебя требуется, это просто моёго кузена на улицу позвать.

Куда мы ходили, и как мы тогда сходили,
Давно это было, я почти не помню уже,
Деревянные тюменские двухэтажные дома, похожие на почерневшие ульи,
И в каждом из них грязные шторы тускло светятся на втором этаже.

Берегись, злая собака, - древний закон заборов в темном городе этом,
И неизвестно какая вылетит из улья пчела, и на тебя нападет.
Мы в ту ночь возвращались от кузена с победой,
И Сережа нес дрель, ради которой, как выяснилось, был предпринят этот поход,

Как вдруг на пустой перекресток улицы Казанской и улицы Свободы
Выскочила cморщенная старуха изрядно навеселе,
Эй, юноши, пойдем со мною, у меня для вас есть ЧТО-ТО,
И попыталась схватить соседа Сережу за руку, как скелет.

Э, нет, устарела, голубушка, гаркнул он, пораженный
Резвостью этой пьяной ведьмы в сером платке,
Которая за нами вдруг побежала,
Растрепанная, гигантскими шагами, застывая в прыжке.

После краткой погони, в которой верх одержали молодые ноги,
И старуха вопила чего-то нам вслед, злющая, под светящимся фонарем,
Как ты думаешь, все-таки, чего ей от нас было надо?
Спросил я Сережу -
Я не знаю, Артем.

Куда мы ходили, зачем ходили,
Давно это было, я не помню уже,
Луна скрывается в облачном крокодиле,
И грязные шторы тускло светятся на втором этаже.



***
Был мальчик без уха, мальчик -лягушка,
В самые позорные годы, среди юных борцов,
Он на канате висел, зацепившись ножками,
А ручками растягивал глаза, делая китайское лицо.

Все бегали внизу по кругу в своих кимоно потных,
Или отрабатывали броски,
А он сидел на своем канате, мерзкое земноводное,
Не ведая никакой тоски.

И в окна спортзала, затянутые сеткой,
Серая мерцающая даль многоэтажных домов
Была видна ему одному, но меткий
Какой-нибудь один юный баскетболист был суров.

Подобно большому этому апельсину, и вместе с ним падал лягушка,
Туда, где cиним солнечным утром хлопает дверь,
И долго скакал по раскрашенным плашкам,
Катился и замирал возле штанг и гирь.



***
Вот тебе, бабушка, и юрьев день,
Вот тебе, дедушка, и подшивки журнала "Радио" за семидесятые-восьмидесятые годы,
Больше уже не поеду туда, где
Курица высиживает яйца в старом комоде.

В котором сын ваш до армии хранил фотопринадлежности
Проявитель, фиксаж и прочие нежности.
Когда его провожали, он все бегал смотреть на только что родившихся котят в кочегарку,
А через два года вернулся и выбросил все на свалку.

Остались только пыжи из войлока, порох бездымный,
Да медных гильз тусклые цилиндрики по полу всему рассыпались,
Выстрел грохает в небе весеннем бездонном,
Разгружают доски, или кто-то выхлапывает палас.


***
за треснутым стеклом заклеенным изолентой
в домике идеальном с плаката о поражающих факторах ядерного взрыва
живет моя семья с голыми коленками
фотография прицепленная магнитиком криво

лето похожее на фургон хлеб приехавший к гастроному
я выходил на улицу готовый к чему-нибудь странному
но оно все не наступало и вот уже август и пасмурная погода
первые дни нового учебного года


***
Фестиваль клоунов в городе исполинского смайлика,
Мы всей семьей гуляем по Бульвару среди электрических тортов,
Мамочка держит за ручку какого-то дурака,
Папа фотографирует летающих японских карпов.

Слон высовывается из жестяного ангара,
Обезьянка макака-резус села на голову своего крохобора,

И вдруг.

Над головами толпы встает разноцветная Дура.
Над головами толпы стоит разноцветная Дура.

Над головами толпы идет, покачиваясь, - ко мне - разноцветная Дура,
Дальше мы будем только с тобою вдвоем,
В сердце моем теперь разноцветная Дура
Смотрит на улицу в серый оконный проем.

Страшно увидеть, как кто-то глядит на тебя из развалин,
В клоунской яркой одежде, с рыжею гривой волос,
В доме сгоревшем стоит, кто-то едва различим, чорт, это же клоун,
Я поставлю любому зачет автоматом (достает из кармана и надевает клоунский нос), у кого с собою есть клоунский нос.

Клоунский нос.


***
В дветысячипервом году еще не у всех были мобильные, вот как,
И, чтобы позвонить своей девушке, надо было пойти, прогуляться немного,
У Строительной Академии, там стояла телефонная будка,
Вернее, две синих обсосанных раковины, поставленных на общую ногу, друг против друга.

Снег падал за воротник, весь в этой метели, в этом свечении,
Я брался за липкую трубку, и бормотал односложности,
Ведь было отлично слышно, как бранится человек в противоположной ячейке,
Хоть время у нас было такое, что хотелось говорить нежности.

И вот, одним ухом я слышал, как ты плачешь у заставленного фигурками старого пианино,
От этой моей неразговорчивости внезапной, необъяснимой,
А другим - как в противоположной ячейке какая-то пьяная скотина,
Мстит телефонной трубке за собственный отвратительный в паспорте снимок.

Сейчас нет никакого общения, а в дветысячипервом году было такое общение!
С другой стороны покачивался, хлестал мертвый телефонный провод,
И уходил нетвердой походкой в метель настоящий мужчина
С маленьким членом, которого не понимают женщины, эти коровы.

Все-таки хорошо быть подростком, даже если у тебя нет мобильного, вот как,
Если не получилось, всегда можно попробовать снова, обойдя здание по кругу,
У Строительной Академии, там стояла телефонная будка,
Две синих обcосанных раковины, поставленных на общую ногу, друг против друга.


***
В своей пидорке больше похожий на пономаря, чем на убийцу,
Ходил по улице, бормоча себе под нос: май нэйм из зэ ло, кретины.
Вечером у Славки эта сцена разыгрывалась в лицах,
1996 год был объявлен у десятиклассников годом Тарантино.

Маленькие избы Затюменки были все оборудованы видеомагнитофонами,
Мир постигался через гнусавого переводчика, взятого в прокате,
Улица Димитрова казалась лишь титрами, скромным начальным фоном
Какой-то огромной ЖЫЗНИ, которая вот-вот накатит.

Мозги негра размазались по заднему стеклу как малиновое варенье,
Иду домой, на небе комета висит,
В кармане моем маленькое время
c вечной батарейкой, китайские электронные часы.

__________________________________________
Теперь обещаная статья из Малой Тюменской энциклопедии:

Маас В.

(Инициал не расшифровывается)
Он же: Михаил Ваас.
Он же: Василий Мазлов.
Он же: м-р Киттинг, эсквайр (см. подборку стихов, помещённую ниже).
Он же: Фёдор Иванов.
Он же, наконец (по паспорту): Корандей Фёдор Сергеевич.

(В дополнение к этим псевдонимам мне известны также: "Неизвестные трупы в мешках", позднее трансформировавшийся в более короткий - "Трупы (и мешки)", и собственно noctu-vigilus. Прим. А Курбатова )


Один из малой когорты сознательных неотюменщиков и главный аполо-гет этого термина. (См. написанный им манифест неотюменщиков в ст. «Го-род».) Если бы не графоманские, в хорошем смысле слова, усилия Мааса, нашей энциклопедии бы не существовало.
1. Из сведений о личной жизни Мааса известно, что:
– он родился в 1980. Один из немногих нео- и вообще тюменщиков, ро-дившихся, собственно, в Тюмени;
– он часто болеет зубами. Вообще, выросши практически в сельских ус-ловиях (в деревянном доме на ул. Ямской, удобства во дворе, вода – в колон-ке), Маас, однако, очень чувствителен к переменам погоды и так и норовит простудиться при самом слабом усилении ветра. Зубы от таких непогод стра-дают в первую очередь;
– у него есть сестра Ленка, 10-ти лет, знающая в лицо всех битлов;
– женат на Ире Пермяковой (о которой пусть сам и пишет).
2. Многосторонне развито́й человек. Вполне соответствует знаменитому определению Энгельса «титан эпохи Возрождения».
Судите сами:
2. 1. В начале 2002 автор этих строк, Н. Васильев, с подачи Натальи Жаркевич прочитал номер «Хроник» с подборкой стихов Мааса и узнал, что в Тюмени есть хотя бы один приличный поэт. В дальнейшем, по мере чтения других произведений, он понял, что Маас – не просто хороший поэт, но луч-ший в Тюмени, а, возможно, и в – – –
Хочу, чтобы всем стало понятно: я считаю Мааса лучшим поэтом не по-тому, что он мой друг, но, напротив, он стал моим лучшим другом в т. ч. и потому, что он лучший поэт. «Мастер выше, чем я».
Среди его литературных предпочтений: Публий Овидий Назон, Уильям Вордсворт (и прочие лекисты), Владимир Фёдорович кн. Одоевский (и про-чие любомудры, которые «архивны юноши…»), Даниил Хармс (и прочие обэриуты), Аркадий Гайдар, Андрей Платонов, Джек Керуак, Дмитрий Алек-сандрович Пригов, Мирослав Немиров.
Поскольку живёт Маас теперь в квартире жены (но тоже в деревянном бараке!) в Заречном мкр-не, он образовал на новом месте из одного себя школу ЗАреченских ПОэтов-Романтиков (аббревиатуру составьте сами).
Несколько месяцев носится с идеей поэтического вечера: «Еще можно поставить громадную бутыль с кипяченой водой под лозунгом «РУССКИЙ ЛИТЕРАТОР ДОЛЖЕН ПИТЬ!»
2. 2. Не только закончил истфак, как многие (см. Перекопская, 15), но ещё и кандидат исторических наук. Ну, не совсем пока кандидат, но тема диссертации уже есть: «Паломничество в ирландской литературной тради-ции».
Для неё он переводит с латыни средневековую книжку «Плавание св. Брендана», хотя перевод уже сделан до него. Знание латыни, пусть со слова-рём, – непременный атрибут «титана Возрождения», да и любого настоящего учёного.
Кроме того, под таковым благонравным предлогом выиграл грант и на этот грант жил целый месяц в Санкт-Петербурге, откуда слал открытки с па-норамами северной столицы и изысканными стилизациями, вроде:
«В Петербурх, к царице…» В рождественскую ночь …. года, скрючив-шись у окна поезда с непременною луной и всей заиндевелой стужею вокруг, въезжал наш герой в невский город и, взаправду, боясь, трепеща даже, перед всеми его неизвестными, оттого холодными, бульварами, улицами, воспетым Невским проспектом, Аничковым мостом, какой непременно хочется устро-ить дома, да где только взять одних коней?
И сидел он, считая последние минуты перед прибытием на дымный, сонный перрон и смотрел прямо перед собой с тусклым образом рождествен-ской луны в глазах и с мечтою непременно посетить в Шестилавочной улице, д. 11, дом Даниила Ивановича».
Да, Маас (вернёмся от к герою сей заметки) нашёл дом Хармса Даниила Ивановича, долго не решался войти в низкие ворота, а войдя, обнаружил там 140-е отделение почты. На его вопрос: «А правда, здесь Хармс жил?» – сви-репая тетка ответила: «Не знаем мы никакого хармса».
«Так что всё, как у него в произведениях», – прокомментировал этот случай Маас в личном письме.
Проживал он там в квартире умершей учительницы, среди библиотеки усопшей, где хранились старые издания Гоголя и Вагинова.
2. 3. Гитарист. Как только увидит гитару, хватает её и лабает блюзы и песни группы «Битлз» и поёт дурным голосом. Этим он всех ужасно достаёт и по этой же причине бывает часто ругаем женой. «Вот вы придёте на один вечер, – говорит она гостям, которые иногда бросаются на его защиту, – а я каждый день его вынуждена слушать!»
Но, к счастью, Маас не замечен в качестве музыканта ни одной из про-винциальных рок-групп. Его же собственный проект «Барабанджобэнд» представляет собой явление совсем иного порядка.
2. 4. Имеет склонность к благородному делу просветительства. Занятие это, конечно, бессмысленно, но «капля долбит камень», как мудро заметил однажды сам Маас. Идеолог и организатор таких проектов, как «Стихи на улицах» и Хомяковский университет.
Хотя, по большей части, именно идеолог, поскольку организатор он, мягко говоря, никакой: ему даже грант для «СнУ» не доверили. Так что во-площением его идей занимаются другие люди – жена его или же метафизи-ки.
2. 5. Открыватель забытого наивного художника Галкина, жившего в Тюмени в первой половине XX века. Ходил, понимаете, несколько месяцев по архивам и музейным фондам, даже посещал галкинскую сестру (древнюю старушку, которая ничего не помнит) и в результате написал научную статью для краеведческого журнала «Лукич».
2. 6. Журналист. Сначала – самиздатский, как один из основателей «Хроник». Потом – вполне профессиональный, как корреспондент газеты «Тюменский курьер». Теперь пописывает по блату в газетёнку «Вслух о глав-ном», где его жена заведует, типа, отделом культуры-мультуры.
Не знает меры в похвалах. Ему, например, ничего не стоит начать рецен-зию на Умберто Эко такими словами: «Нет, этот итальянец воистину велик!» И ему ничего не стоит закончить рецензию на «Альтиста Данилова» так: «Эта книга описывает жизнь как она есть».
2. 7. Ветеран интеллектуального движения Тюмени – участник истфа-ковской команды по «Что?где?когде?» «Бочка».
Н. Васильев познакомился с Маасом лично в марте 2003, как раз во вре-мя областного весеннего чемпионата. Васильев всегда считал «Бочку» луч-шей командой, а игроков её – суперэрудитами и дуперлогиками. А Лёху Ива-нова так и вовсе обзывал «профэссор!» К Маасу же обращался возвышенным блоковским «Теодорих!»
2. 8. Деятель современного самиздата. Имеем в виду не только дважды упоминавшиеся «Хроники», но, прежде всего, зимне-снежно-новогодний альманах неотюменщиков «16 мандаринов» (янв. 2004).
Каково содержание альманаха, автор этих строк не знает, ибо в глаза не видел ни одного экземпляра, хотя несколько его дурных стишков без разре-шения были там напечатаны. Вернее, один-то экземпляр я видел, но о судьбе его – в другой раз. (Если честно, то видел и внимательно читал, но ругаться не хочется.)
2. 9. Имеются опыты Мааса и в таком «высоком искусстве», как художе-ственный перевод. Хотя, кажется, ни один из этих опытов не был доведён до конца. Сегодня же им было сообщено по телефону, что он переводит некое стихотворение английского романтика У. Вордсворта.
...

Полностью биография есть тут: http://kurbatov.livejournal.com/90002.html

Некоторые другие фрагменты энциклопедии есть в сообществе neotyum_2@lj.

Пространственные и временные координаты вечера "Четырёхмерная поэзия":


28 января 2011, пятница, 19.00
Галерея М&Ю Гельман на Винзаводе:
105120, Москва, 4-й Сыромятнический переулок, дом 1, стр. 6
тел.: +7 495 2281159, тел./факс: +7 495 2281339

Карта проезда:
http://www.guelman.ru/culture/images/doc/winzavod-map.jpg