Большое стихотворное сочинение "Способы".
Задумка была глобальная: классифицировать и описать разнообразные причины, по которым мне понравились те или иные районы Москвы. Идёт тяжело. За почти что год - четыре более-менее доделаных, ещё два начатых, но застопорившихся, и несколько в стадии задумок. Получается не очень хорошо. Вообще, при попытках описывать точно, следуя натуре, ничего не добавляя, у меня всегда получается не очень хорошо. Но тут по-другому нельзя - будет вообще бессмысленно.

Способ первый.

Чтоб полюбить произвольный московский район,
Существует простой, но почти безотказный приём:
Нужно приехать в этот район вдвоём.
Днём. Да, желательно, днём, невыходным днём.

Посередине рабочего дня (или учебного дня),
С целью сходить в кино, в кинотеатр местный.
Какой именно фильм — неважно, но лучше, чтоб не совсем фигня.
(Если б не выбор фильма, мы б вряд ли в этот район залезли.)

Но так получилось, что, время не рассчитав,
На сеанс, на который хотели, мы опоздали.
Взяли билеты на следующий (какая-то белиберда,
которую так вот просто — точно, смотреть бы не стали).

А далее нужно было чем-то занять часа полтора.
Был вариант поискать пожрательное заведенье.
Но мы его как-то странно искали — преимущественно, во дворах,
Сводя тем самым к минимуму шансы на нахожденье.

Видимо, что-то такое в этих дворах присутствовало,
Что заставляло перемещаться, переходить из одного в другой.
И мы это уловили случайно, а после поддерживали в себе искусственно,
Являя собой некий парный счастьечувствительный прибор.

Нет, мы не заблудились, не было ощущенья тревоги.
Сделав круг, в нужное время вернулись в нужное место.
Сев позади всех остальных зрителей, коих было не много,
Понятно чем занимались, смотренья кина вместо.

Странно, но из самого путешествия ничего не могу вспомнить — пусто,
Никаких подробностей, ничего зрительного, только какой-то фон.
Просто к району этому появилось устойчиво тёплое чувство:
Что «надо же, какой, в самом деле, хороший район!»

Возвращаясь к простоте способа — насчёт простоты я наврал, похоже.
Один раз он был простым, а более невозможен.



Способ второй.

Чтоб полюбить произвольный московский район,
существует простой, но почти безотказный приём.

Нет, изначальный район должен быть не совсем произвольный,
в нём должен существовать роддом,
дальний роддом, в который жену положили рожать,
поскольку ближний наш на ремонт закрыли.
И я ежедневно (ежевечернее) ездил её навещать.
Так сказать, как на крыльях,
на маленьких крыльях, недостаточных, чтобы летать,
но существенно уменьшавших вес
и усиливающих беспокойство и нетерпение.

В результате процесс
добирания от метро до роддома
каждый раз начинался с решения:
на автобусе – не ехать.
Неизвестно ведь, сколько придётся ждать
единственного, который туда идёт, маршрута.
Надёжнее двигаться быстрым шагом, почти бежать,
выискивая во вдольдорожных заборах какой-нибудь промежуток.
Чтобы не буквой «Г», а срезать как-нибудь по диагонали.
Должен быть путь короче, обязательно должен.
Но межзаборные дорожки как-то в сторону забирали,
выводили к другому концу района,
и получалось дольше.

Ругал себя за неуместные исследовательские наклонности,
но каждый раз продолжал эти «поиски северо-западного прохода»,
постепенно выделил маршрут приемлемой протяжённости –
если и дольше, чем буквой «Г», то ненамного.

Тогда ещё не было всеобщей мобильной телефонизации,
для связи – или писать записки, или телефон-автомат внизу:
дожидаться, чтоб позвонить, позвонить и опять дожидаться,
пока до палаты дойдут, пока позовут.

После рождения (кесарево) из палаты уже выпускать перестали.
Общение переместилось к задней стене роддома.
Туда выходили окна палат, и такие же папы стояли, кричали:
«Лена!», «Марина!», «Настя!», и вдруг неожиданно басом: «Вова!»

Может быть, это кто-то из пап уже обращался к недавно рождённому сыну,
или озвучивал маме одно из возможных имён.
Сейчас, задним числом, можно придумать логичные объяснения и причины,
а тогда это вызвало дружный смех изо всех окон.

Вокруг нас одновременно происходило множество параллельных диалогов.
Непонятно, как они все именно своё слышать умудрялись.
А мы всё пытались дождаться паузы, чтоб вставить слово,
а так, в основном, друг на друга смотрели, поскольку кричать стеснялись.

Ну и ещё были неторопливые возвращения по затихающему району,
мимо тёмных деревьев, мимо пустеющих детских площадок.
А обширные дикие территории открывались вдруг неожиданными проёмами –
оптимальными дырами в заборах бетонных, металлических и дощатых.

На следующий день поиск этих дыр был бесполезен, как поиск грибов
при повторном движении по лесу в обратном направлении.
И примерно с этого времени началась неуправляемая любовь
к промзонно-складским районам, не предназначенным для пешего перемещения.



Способ третий.

Чтоб полюбить произвольный московский район,
существует простой, но почти безотказный приём.

Только этот приём
существенно ограничен во времени,
ограничен самым началом лета.

По-настоящему лето —
это, наверное,
даже и не тепло,
а вот эта
проницаемость ветром,
сочетание ветра и лёгкости
(в смысле одежд).
Каждый раз,
как выходишь из помещенья на улицу,
ощущение это замечается и отмечается,
пока не привыкнешь,
пока ещё свежее,
первые несколько дней,
несколько замечательных дней.

И вот ежели
в эти несколько дней повезёт, и случайно
или же преднамеренно
попадёшь в отдалённый район,
где до этого не был ни разу,
или был, но давно и впустую,
а сейчас вот совпало,
то далее неотвратимо
район обращается неким Московским Крымом,
навсегда.

И теперь даже в самый январский-февральский мороз,
если вдруг попадаешь туда,
то случается некий термический перекос.
И шагаешь, пальто расстегнув и мотая шарфом,
и снег под подошвой, кажется что тает,
и куст воробьиный совсем по-весеннему щебетает,
и навстречу две бабки шагают и слушают кассетный магнитофон,
левая бабка держит его на локте на отлёте,
то, что слышно из магнитофона, именуется метко словом «музон».

И тут понимаешь, что это не бабки,
а где-то твои одногодки,
что они так же примерно ходили тут с магнитофоном
лет тридцать назад.
И надо б приехать в этот район небольшим коллективом,
взять в магазинчике местном водки.
Ну, далее как-то понятно всё,
можно не продолжать.



Дальнейшие способы.

Наша жизнь очень маленькая.
Всю её, со всеми её событиями,
со всеми когда-то виденными людьми,
со всеми книгами, фильмами, рекламными объявлениями
может вместить в себя наш полуторакилограммовый мозг.
Ну, у кого-то поболее, чем полутора-,
вот у Тургенева, скажем, был двухкилограммовый с лишним,
а у Владимира Ильича Ленина
неповреждённого вещества не набиралось и на килограмм.
Но всё равно, этого тоже достаточно
(повторяю я себе сам).
Новая мысль забирается в мозг,
остальные, чуть потеснившись, её впускают,
и мозг едет дальше, как лифт,
умеющий перемещаться не только по вертикали,
но и горизонтально (как в снах),
открывающий двери периодически
в каких-нибудь новых или же старых местах-этажах.
На остановках никто не выходит, все продолжают ехать,
изредка входят новые, но, в основном,
лифт, постояв и никого не дождавшись,
сдвигает обратно двери и едет дальше.

А чтоб полюбить произвольный московский район,
можно родиться в нём,
или жить в нём,
или чтоб кто-нибудь из друзей там родился,
или какое-то время жил
и мог рассказать, показать.

Или когда-то жил,
а более не живёт
и показать уже ничего не может.
А этот район — наиболее частый способ его вспоминать.
Увидишь названье на карте или на схеме метро
и сразу же вспомнишь — да, это его район.
Специально в район этот ездить не нужно,
достаточно просто помнить.

…

Это всегда так — если начать разбираться в способах полюбить район,
То быстро закапываешься и уходишь куда-то в сторону.
Кажется — этих способов миллионы.
И даже странно, как при таком количестве
Могут ещё оставаться
Нелюбимые кем-то районы.