Из истории декламации.

Юный Саша Пушкин записывал свои стихотворения в специальную толстую тетрадь. Которую хранил на своей лицейской койке под подушкой.
В те годы Саша слыл аккуратистом и для вящего порядку даже нумеровал свои вирши.
Примерно так.
1. К Наталье (1813)
2. Монах (1813)
3. Несчастье Клита (1813)
4. К другу стихотворцу (1814)
И так далее.
На конец 1814 года, к примеру, у него насчитывалось уже 28 стихотворений.
В конце тетрадки, конечно, был раздел Dubia.

По вечерам Саша частенько доставал тетрадку и перечитывал стихи. Естественно, он знал их наизусть. Даже представлял себе, вот он сидит за столом на приеме у князя N., и княгиня низким грудным голосом просит его: "Любезный Александер, окажите нам честь, соблаговолите прочесть..."
Саша тонко улыбается, откладывает в сторону салфетку, откашливается и начинает:
Утихла брань племен; в пределах отдаленных
Не слышен битвы шум и голос труб военных...
Ну ясно было, что нынешние старперы, Державин тож, нервно курят в людской.
Прошли годы, Саша закончил лицей, но продолжал прилежно нумеровать стихи в тетрадке. Однажды за этим занятием его застал дядя Вася и немедленно растрезвонил о том другим арзамасцам, в частности Жуковскому и Вяземскому.
Последний, человек прямой и суровый, и объяснил Пушкину, что в его возрасте Моцарт уже давал концерты, а Гайдар командовал полком, так что и ему пора идти по блядям, а не посвящать свои досуги статистике, онанизму и мелодекламации за умыванием.
Саша послушался старшего товарища и с тех пор записывал свои стихи в лучшем случае на всяких обрывках, кои, как и полагается пииту, затем небрежно швырял в угол комнаты.
И вообще увлекся блядьми.
Позже, в Кишиневе, пока Пушкин не без успеха занимался установкой рогов в широких слоях местного населения, в груде рукописей завелся бумажный червь, нанесший в итоге ущерба на общую сумму 2195 руб. по тогдашним расценкам книготорговца Смирдина.
Летом 1824 года Пушкин вернулся в Одессу.
Вскоре графиня Воронцова пригласила его на званый обед.
За столом собрался весь цвет тамошнего высшего общества. В качестве special guest блистала лишь вчера приехавшая из Петербурга княгиня Вера Вяземская, уже скорее подруга, чем жена друга.
Любезный Александер, - сказала после десерта низким грудным голосом княгиня Вера, - окажите нам честь, соблаговолите прочесть..."
Пушкин, уже порядком захмелевший, однако тонко улыбнулся, отложил в сторону салфетку, откашлялся и объявил:
УЗНИК.
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном,
Клюет, и…
И тут его переклинило. Из головы напрочь вылетело не только, что делает данный орел, но и вообще, о чем там речь дальше. Лежащая позади первая строфа была ярко освещена, впереди же маячила беспросветная темень.
Пушкин извинился и начал сначала, надеясь с ходу проскочить злополучную трясину. Но где там?! Застрял в том же месте!
- Такс, - пробасил с другого конца стола граф Воронцов, - кудрявому больше не наливать.
Клюет и... неважно бла-бла бла-одно, - мужественно рванул вперед Пушкин -
и дальше неважно бла-бла бла-окно,
Зовет меня взглядом и криком своим
И что-то там хочет: «Давай, улетим!
Уффф, кажется прорвался!
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей чего-то гора,
Туда, где за тучей чего-то края,
Туда, где гуляем лишь ветер... да я!
Гости облегченно вздохнули.
Пушкин стоял красный, как девичья грудь, натёртая корсетом.
У вас красивый баритон, - ободряюще улыбнулась ему Вера Вяземская.

Вечером того дня, когда 12-летний Володя Маяковский впервые прочел эту историю в книге Бартенева "Рассказы о Пушкине", он долго и настойчиво о чем-то упрашивал свою матушку.
Биографы утверждают, что на следующий день Александра Алексеевна посетила известную в Кутаиси галантерейную лавку Зубалашвили, где приобрела три больших мотка жёлтой шерсти.