Оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга, Минск, 2 июля 1943 г.
ГРГ Центр, аналитический отдел
Строго конфиденциально.

Размышления одного русского
о сотрудничестве Германии с народами на Востоке.
Автор: профессор Сошальский (псевдоним, написано по-немецки)

Предварительное замечание

Автор нижеследующего изложения – действительный профессор древней истории Московского университета Кончаловский. Он осуществлял преподавательскую деятельность до 1925 г., затем его принудили ее прекратить. В последующие годы он зарабатывал на жизнь изданием научных книг и преподаванием языков (немецкого и латыни) в различных высших учебных заведениях. Благодаря многолетней учебе в Германии он владеет немецким языком.

В начале войны между Германией и Советским Союзом К. со своей семьей отправился в свой загородный дом в Можайск, в 110 км к западу от Москвы в сознательном желании как можно быстрее перейти на немецкую сторону. Это ему удалось. При нашем последующем отступлении К. со своей семьей был перевезен в Смоленск. Там он работает уже год на немецкий отдел пропаганды под псевдонимом Сошальский – два его брата занимают видные позиции (врач и художник) в Советском Союзе!

К. в противоположность к большинству оставшихся в живых представителей старой русской интеллигенции – несломленная, производящая сильное впечатление личность вполне нордической наружности; человек, который при советском режиме, очевидно, не утратил свой гражданский пыл. Он высказывает свои мысли, очень сильно беспокоясь за окончательный итог войны. Конечно, он оценивает ситуацию с позиции русского националиста. Только этим можно объяснить его политическую концепцию, к примеру, несогласие с немецкой национальной политикой на Украине и в Белоруссии.

Работа профессора Кончаловского написана совсем недавно. Он передал ее отделу пропаганды в Смоленске, шеф которого направил ее непосредственно рейхсминистру доктору Геббельсу. Автор лично высказал пожелание ознакомить с ней и рейхсляйтера Розенберга.

Для нас эта работа является интересным вкладом в изучение психологии восточных народов.

Рудольф, хауптайнзацляйтер.

I
Цель нижеследующих размышлений – предельно честно высказать мое мнение по поводу положения на т.н. освобожденных восточных территориях. Это положение является результатом немецкой политики, которая по моему мнению абсолютно неверна и наносит вред Германии. Она, если ее не изменить, может сыграть роковую роль. Моей вывод зиждется на общеизвестных объективных фактах и более чем годовом опыте добровольного сотрудничества с немецкой антибольшевистской пропагандой. Я высказываю свою точку зрения не как недоброжелательный критик, а как человек, глубоко и искренне почитающий немецкий народ, преклоняющийся перед его положительными качествами, сочувствовавший его судьбе на протяжении последней четверти века, я говорю как человек, в юности живший в Германии, учившийся в немецком университете, впитавший немецкие культурные ценности и сохранивший в своей душе благодарность за счастие быть воспитанным и идейно, и нравственно по немецкому лекалу. Я не думаю, что здесь я высказываю свои индивидуальные, личные взгляды. Так как большую часть старших представителей русской интеллигенции прямо или косвенно связывает с Германией все та же духовная близость, позволю себе утверждать, что любой ее представитель на моем месте высказывал бы приблизительно то же. К открытому выражению моих мыслей призывает меня и чувство долга сотрудника, взявшего на себя задачу помочь Германии в достижении целей к ее благу равно как и ко благу моей собственной родины.

С другой стороны я должен сказать, что в дальнейшем я говорю как русский, который охвачен не только подлинной любовью к своему Отечеству и почтением к его прошлому, к положительным чертам русского народа, но в то же время признает его недостатки, особенно культурную отсталость. Я убежден, что молодые, еще не тронутые распадом силы, равно как и ценные душевные качества, отличающие этот народ от других, позволят ему осуществить великую миссию в будущем. В этом будущем я вижу также исторически обоснованный тесный союз с Германией, в котором рождаются новые духовные и материальные ценности.

Я не являюсь военнопленным и не принадлежу к категории соотечественников, которые по воле судьбы были застигнуты на месте военными действиями и воленс-ноленс вынуждены были сотрудничать с немецкими органами управления. Я сознательно покинул место своего постоянного проживания, Москву, и не страшась опасности угодить в район, где идут бои, использовал возможность как можно быстрее отправиться навстречу вермахту, чтобы принять участие в его борьбе с большевизмом.

Что заставило меня предпринять такой шаг, и, исходя из каких ожиданий, я стремился сотрудничать с немецким вермахтом?

После мировой войны, в которой я принимал участие как офицер резерва, я спрашивал себя, почему ее итоги именно для Германии и России оказались столь пагубны. Я пришел к выводу, что корень бед следует искать в отказе от политики дружбы между обеими странами, которую проводил Бисмарк. Германия и Россия, ближайшие соседи - обеих равно интересует польский вопрос, обе по особенностям характеров дополняют и поддерживают друг друга – им самой судьбой предрешено быть союзниками и сотрудничать. И если посмотреть на их историю почти двух последних тысячелетий, то периоды их содружества были лучшими и счастливейшими для обеих стран; в то время как расхождение, начиная с 70-х годов 19 века, привело к росту милитаризма, общему напряжению в Европе и в конечном к итоге к катастрофе мировой войны. И я мог предположить, что руководители обеих стран рано или поздно осознают, что прочное сплочение Германии и России является исторической необходимостью, и что настанет момент, когда этот союз станет решающим фактором мировой истории. Но так как подобное историческое событие было при большевизме невозможно, мне казалось, что главной его предпосылкой является уничтожение большевизма. Мне было ясно, что Россию даже в ее советском обличье нельзя сбрасывать со счетов как фактор мировой политики. Но сила, которая освободила бы Россию от большевизма и сделала бы своим союзником, получила бы прочнейшую опору для осуществления своих политических целей. Такой силой представлялась мне Германия как ближайший сосед России; кроме того в силу упомянутой выше заповеди Бисмарка она объективно рано или поздно должна была придти к такой политике. Полагаю, что события двух последних лет доказали правильность моей точки зрения, увы, от обратного. Они также доказали, что я ошибся в своих предположениях о планах немецких государственных деятелей, которые выбрали ровно противоположный путь, и он завел их в сегодняшний тупик, что, как я надеюсь, станет ясно из последующих разъяснений.

Из вышеописанных политических соображений я принял решение работать на немецкий вермахт. Сочувствие, которое вызывала у меня послевоенная судьба Германии, также сыграло свою роль.

Нелепый и вероломный версальский договор показал мне неспособность Антанты создать разумный и справедливый мировой порядок. Борьба Германии за возвращение присущего ей места в мире, ее национальный подъем, вылившийся в победу национал-социализма, не только наполняли меня восторгом, но и убеждали, что именно Германия способна взять на себя миссию по установлению того разумного и справедливого мироустройства, с которым победители мировой войны потерпели столь постыдную неудачу.

Та культурно связанная с Германией русская интеллигенция, о которой уже говорилось, исчезла под ударами большевиков, но оставшиеся подобно мне одиночки в целом разделяли это мнение. Еще более важно, что то же мнение бессознательно распространялось в народе, так как народ имел некоторое представление о положительных чертах немцев благодаря многочисленным коммерческим связям русских с многочисленными проживавшими в России до войны немцами, а также благодаря рассказам солдат, вернувшихся из немецкого плена.

Никакая большевистская антинемецкая пропаганда не могла поколебать здравый смысл русских, знакомых из газет с фактами немецкого подъема. Многие простые люди возлагали на Германию последние надежды на освобождение от большевизма, так как сам русский народ в силу объективных обстоятельств был на это неспособен.

Думавшие так люди полагались на враждебность, которую национал-социализм испытывает к большевизму и на содержание провозглашенного антикоминтерновского пакта.

Немецкие листовки, которые немецкое верховное командование в начале войны с большевистской Россией обильно распространяло среди красноармейцев и русского населения, подтверждали правоту этих людей. Смысл листовок был прост и ясен: Германия проводит четкую границу между большевизмом и русским народом. Она борется лишь против первого, второму же обещает освобождение и помощь в устройстве новой жизни. Поэтому красноармейцам предлагалось переходить на немецкую сторону, где им были обещаны необходимое довольствие и человеческое отношение.

Огромное количество красноармейцев поверило в эти обещания, чему доказательством их массовый добровольный переход на немецкую сторону. Именно эта вера, а вовсе не трусость руководила их действиями; позже, когда вера исчезла, русские солдаты доказали с каким пренебрежением к смерти они способны сражаться.

Я тоже верил в искренность немецких обещаний. Намеренно оставаясь рядом с крестьянами в 110 километрах к западу от Москвы, я ожидал прихода немцев и убеждал крестьян верить немецким обещаниям. При любой возможности я также пытался подвигнуть отдельных красноармейцев на то, чтобы порвать с большевиками и перейти к немцам.

Я знаю, что моя тогдашняя вера в немцев некоторыми воспринималась как глупость и наивность. Важные факты, к примеру, условия Брест-Литовского мира, в свое время навязанные побежденной России Германией Вильгельма II, заставляли действительно усомниться. Но время ослабило тогдашние впечатления, да и многие обстоятельства подчеркивали малую значимость этого примера: во-первых, то, что большевики сделали с тех пор с моей Родиной, в тысячу раз превосходит жесткие условия, к которым победивший противник принудил тогда Россию. К тому же сама Германия стала позже жертвой не меньшей несправедливости и пережила кошмар навязанного ей победителями рабства. Я считал, что все последующее развитие событий, включая победу национал-социализма, проходило под знаком протеста против международного грабежа, под знаком стремления к новому справедливому и гуманному обустройству мирового порядка. Я сказал себе, что сейчас должна наступить эпоха мировой справедливости, и я верил, что именно Германия, которая испытала на своей собственной шее ярмо Версаля, призвана открыть эту эпоху. Отсюда рождалось мое глубокое сочувствие национал-социалистической Германии и ее успехам по освобождению из версальских цепей.

Я пестовал и еще одно убеждение. Как историк я верю в историческую Немезиду, я верю также в силу русского народа и его судьбу. В истории в конечном итоге торжествует справедливость, и за преступления народа или его правительства рано или поздно несет ответственность сам этот народ. Тогда Немезида действовала на наших глазах: преступления версальского мира обернулись против его зачинщиков, а исполнителем приговора истории стал Гитлер. Было ли возможно, чтобы человек который столь глубоко и верно осознал свою историческую миссию, повторил бы роковую ошибку Версаля с Россией и тем самым поставил бы себя и собственный народ под удар той же самой Немезиды?

Такими чувствами и мыслями объяснялась моя приязнь к продвигающемуся вперед немецкому вермахту, которую летом и осенью 1941-го я разделял со многими соотечественниками. После большевистских палачей и угнетателей немецкие солдаты казались мне рыцарями света, ведущими священный бой с исчадиями ада.

II
Уже в первые недели после прихода немцев произошли события, которые, если и не вызвали у меня разочарования, то пробудили сомнения и опасения.

Для любого русского, который верил в освободительную для России миссию Германии, было ясно: если она достаточно сильна для победы над большевизмом, то она тем не менее нуждается в сильном союзнике и новых громадных источниках помощи для дальнейших битв с Англией и Америкой. И перед Германией открывалась прекрасная и уникальная возможность достигнуть обеих целей сразу - путем подлинного освобождения России от большевизма и вовлечения ее в борьбу как военного союзника и поставщика всех видов сырья и материальных средств.

Имелась твердая надежда на то, что Германия использует эту выгодную возможность, освободив русский народ от большевизма и тем самым привязав его к себе не только для достижения нынешних целей, но и в длительной перспективе, если не навсегда. Казалось само собой разумеющимся, что после занятия значительной части России с таким важным городом как Киев, будет в торжественной обстановке провозглашен новый статус отношений с Россией или, как минимум, будет заключен союз Германии с новой настоящей Россией, направленный против презренных большевиков. Вместо этого раз за разом происходили явления и действия, для русских непостижимые, противоречивые, фатально действующие на вышеописанную психологию русских и пробуждающие в них все более мрачные и убедительные подозрения.

Прежде всего, странным образом и в силу непонятных нам тогда причин умалчивалась главная проблема – будущее России.

Речи, которыми немцы отвечали на наши робкие и осторожные вопросы по этому поводу, и которые гласили, что ставить такие вопросы сейчас, до конца войны, преждевременно и опасно, звучали неубедительно. Напротив отдельные важные обстоятельства показывали, что этот ключевой вопрос будет решаться согласно односторонней воле Германии, без участия России и к ее явному ущербу.

Здесь я имею в виду особое обращение с Украиной и даже Белоруссией как независимыми от прочей России и даже национально-чуждыми ей территорий, подчеркивание их национальной особости и пропаганда ненависти к русским. Использовавшееся в этой связи утверждение, что немцы тут совсем не при чем, что принималась во внимание исключительно воля этих народов, представлялось софистическим маневром. Где, когда и кем была декларирована такая воля? Нет, немецкие власти опирались лишь на незначительные группки так называемых сепаратистов, явившихся к тому же из бывшей Польши.

Немецкая неискренность по отношению к России в этих делах была очевидна.

Рассмотрим далее линию поведения немцев по отношению к российскому населению, особенно к крестьянству. Даже мероприятия земельных организаций, отвечающие стремлениям крестьян, уже сейчас во время войны проводятся как приказы победителей порабощенному населению, причем этому населению дают понять, что экономический и социальный порядок в будущем будет устанавливаться однобокой волей Германии.

Становилось ясно, что будущее России изначально решается Германией с позиций завоевателя, что собственные уроки Версаля не пошли впрок.

Другие происходившие в то же время события демонстрировали полное презрение к русским, публичное непризнание их человеческого достоинства, наконец бесцеремонный отказ от дававшихся немецкой пропагандой обещаний.

Прежде всего показательно обращение с военнопленными и теми красноармейцами, которые, поверив обещаниям, перешли на немецкую сторону: побои, голод, мороз, убийства тех, кто из-за слабости не мог идти дальше, оскорбления – таков был их жребий. Никто никогда не сможет доказать, что их массовая смертность зимой 1941/42 г.г., причем не только в глубоком тылу, но и в самой Германии, объяснялась одной лишь военной обстановкой, нуждой и лишениями, которые испытывали сами немцы. В конечном итоге, не менее 75% этих несчастных и обманутых погибли от голода, холода и безнадзорности.

Прочие факты: насильная отправка русских мужчин, женщин и девушек в Германию, содержание их в лагерях, ограничение свобод, полное игнорирование данных им обещаний, презрительное обхождение как с низшей расой. Схожее отношение к крестьянам со стороны немецких сельхозначальников здесь, на оккупированных территориях – побои, сепарация русских и немцев даже в мелочах – к примеру, в вопросах входа в какие-то заведения или использования дорожек и скамеек. Причем она применяется даже к лицам, которые официально помогают немцам, работают на них. Подобные действия я наблюдал везде, не исключая отделов пропаганды. То же отношение к русским показывает известная выставка «Недочеловек» в Берлине и изданная под тем же названием брошюра, целью которой является поставить русского человека перед всем миром к позорному столбу.

В оправдание всех этих явлений обычно называются военная обстановка, необходимость пробудить в собственном населении известные чувства к противнику, собственные трудности, страдания своих солдат и многое другое. Но все это справедливо лишь в малой части, и нужно прямо сказать, что при ином отношении к русским и России можно было бы избежать негативных явлений, которые нанесли сильный вред самой Германии.

О важнейших из этих оправданий, которые в последнее время особенно подчеркиваются, я должен сказать отдельно.

Обычно говорят: большевики закрыли Россию для Германии как и для других чужаков. Поэтому мы, немцы, верили, что большевики и русские – одно и то же, что каждый русский – большевик. Ведь в России не было массовых восстаний против Советов.

Вполне возможно, что подобное мнение распространено среди широких слоев малоосведомленных немецких обывателей. Но нельзя поверить, что и руководящие круги Германии так плохо информированы о России. Подобное предположение противоречит и другим важным фактам.

Во-первых: в своих призывах к красноармейцам и населению немецкая пропаганда проводила четкую границу между большевиками и русским народом, торжественно заявляя, что Германия ведет войну лишь против первых, а последних желает освободить и помочь им в построении новой жизни.

Была пропаганда столь наивна, чтобы верить, что если средний русский разделяет идеалы большевизма, то одними словами из уст фашистского смертельного врага его можно будет немедленно превратить в борца с большевизмом? Такое предположение смехотворно.

Но даже если поверить в него, то массовый переход красноармейцев на немецкую сторону и в подавляющей части дружелюбное отношение крестьян к немцам в первые недели войны, должны были бы убедить командование вермахта в обратном.

Нет, такое объяснение уже давно звучит неубедительно. Ему противоречит и то, что мы, русские, слышим от немецких офицеров и солдат при наших частых встречах. Ему особенно противоречат утверждения немцев о том, что они уже в первые недели войны ожидали всеобщее народное восстание против большевиков – значит, они не идентифицируют русский народ с большевиками.

Существуют и другие факты, заставляющие предположить, что у Германии есть некие скрытые соображения относительно обращения с Россией и русским народом. Даже мероприятия, направленные на улучшение благосостояния русских и превозносимые в таковом качестве немецкой пропагандой, сопровождаются другими мероприятиями, которые либо полностью нивелируют первые, либо заметно ослабляют положительный эффект. Крестьянам дают землю в собственность, им оказывают всяческую помощь в ее возделывании вплоть до поставок сельхозмашин, племенного скота и семенного материала. Все это – правда. Но другие мероприятия показывают, что целью сего является лишь получение сырья и продовольствия для Германии. Крестьянам оставляют ровно тот жизненный минимум, который нужен, чтобы не потерять незаменимую для Германии рабочую силу.

Открытие школ, детских садов и пр. декларируется как забота о культурных потребностях населения, но затем школы и учительский состав в материальном плане предоставляются сами себе. Еще важнее и печальнее отказ от преподавания истории, ограничения типов школ народными и техническими, отсутствие гимназий и высших школ. Это значит, что предусматривается ограничивать уровень образования и культуры русского народа, оставить за ним роль рабочей силы при завоевателях, препятствовать развитию его верхнего слоя – русской интеллигенции.

Открытие церквей торжественно преподносится как акция духовного освобождения русского народа, хотя подобное действие со стороны такого культурного и свободного народа как немецкий, должно быть само собой разумеющимся. К тому же спонтанные явления подвижек в религиозной сфере тут же ограничиваются запретом на преподавание религии, издание религиозных книг и журналов. В то время как субсидируется печатание политических пропагандистских материалов, которые ничего говорят ни разуму, ни сердцу русских людей.

Я очень хорошо знаю, какими возражениями можно встретить мои упреки, какие возражения используются немецкой стороной. Во-первых, многое из упомянутого выше уже изменилось или как раз меняется. Это верно, но, увы, подобные изменения часто происходят слишком поздно. Как бы то ни было негативные факты, будь то ошибки или недоброжелательство, уже сильно навредили германскому делу, а многое из произошедшего уже не поддается исправлению. Второе возражение: подобный образ действий был продиктован исключительно военными нуждами, таково право завоевателя. Таковы законы войны, законы истории, характерные для человечества. Как бы поступили русские, если бы они завоевали немецкие территории?

Это правда, победитель неподсуден. Но проблема в том, что победа еще не достигнута, Германия еще не победила большевизм.
Против всех описанных выше негативных проявлений мы выступаем не с точки зрения морали, справедливости или гуманности, хотя, наверное, можно было бы ожидать, что обращение с военнопленными и с завоеванными территориями в 20 веке не будет выглядеть возвращением к ужаснейшему варварству. Мы рассматриваем положение исключительно с трезвой позиции интересов самой Германии. Мы, русские, полагаем, что имеем тут право высказаться, так как от победы Германии зависит и судьба нашей страны.

Все неизбежные тяготы войны и оккупации русский народ переносит с характерным для него терпением, вопреки всем тяготам он, не спрашивая о своей дальнейшей судьбе, благодарен немцам за то, что они ему уже дали. Он полностью осознает свой долг приносить жертвы ради освобождения от большевизма, даже сейчас, когда это освобождение временное, а не окончательное. Он полностью осознает на какие жертвы идет Германия в этой войне. Я выражаю здесь не свое личное мнение, я говорил на эти темы со многими соотечественниками, в том числе с простыми людьми из народа, и я полагаю, что могу говорить от имени народа. Мы все согласны с тем, что в случае окончательной победы над большевизмом, несущей нам освобождение, нашим сознательным долгом станет возмещение понесенных Германией убытков всеми возможными способами. К этому нас подвигнет не только благодарность и чувство свершившегося правосудия, но и основывающееся на опыте нашей истории чувство, что Россия перенесет и этот экзамен. Но каждому из нас уже давно ясно, что политическим путем, который избрала Германия в отношении нас, победы над большевизмом не достичь, и тем самым, все жертвы, принесенные Германией и все страдания, перенесенные нами – напрасны.

Мы переоценили силы Германии в ее борьбе против большевизма, равно как переоценила их и сама Германия. Эту правду я не могу скрывать, я должен высказать ее открыто.

Уже зима 1941/42 служила тому доказательством. Для меня сей факт стал несомненным уже тогда, но я не посмел возвысить свой голос, так как было ясно, что немецкое руководство убеждено в обратном. Эти убеждения, похоже, не поколебали и события лета 1942-го. Если это так, то разве дилетант, судящий лишь как пассивный наблюдатель, может иметь наглость вмешиваться со своим мнением в работу мастера, который несет на своих плечах всю военную и политическую ответственность? Моим мнением никто и не интересовался! Если бы я его все-таки высказал, то получил бы ответ: твои опасения беспочвенны, они основываются на твоих опасениях, подозрениях, твоей некомпетентности, твоей переоценке большевизма. Мы, немцы, знаем наши силы и возможности. Мы опираемся на собственный опыт, на наши прошлые победы и нашу осведомленность в положении дел.

окончание

---

Кончаловский Дмитрий Петрович (1878-1952) - русский историк, правовед. Родился в Харькове. Окончил историко-филологический факультет Московского университета, там же преподавал древнюю историю по специальности "История Рима". Участвовал добровольцем в войне 1914-1917 гг. В 1918-1922 гг. - преподаватель Московского, Минского и Смоленского университетов, в 1924-1925 гг. - технический редактор в Госиздате, в 1929-1941 гг. - преподаватель немецкого и латинского языков в московских вузах. С лета 1941 г. - на оккупированной территории, с 1944 г. - в Германии, с 1945 г. - в лагере для перемещенных лиц, с 1947 г. - во Франции. Брат Петра Петровича и Максима Петровича Кончаловских.

Ср. рассказ о нем же Андрея Кончаловского (история о заключении в фашистский концлагерь не соответствует действительности):

Со стороны дедушки там была вообще такая эпическая, я бы сказал, сага. У деда были несколько сестер и братьев, у Петра Петровича Кончаловского, со стороны матери. И старший брат [на самом деле, младший - ИП] Дмитрий Кончаловский, который был профессором истории, читал историю римского права в университете. И в 1922 или 1923 году, когда большевики стали цензурировать и привели цензуру в университет, его попросили написать конспекты всех своих лекций. Его это возмутило, и он сказал, что никогда ни перед кем не отчитывался в том, что читает, поэтому он не будет писать конспектов, тем более он читал свои лекции в основном о земельных реформах братьев Гракхов и экономическом расслоении поздней Римской империи. Короче говоря, он отказался, и его тут же уволили из университета.

Он был человек упрямый и уже больше не преподавал. Когда уже в середине 20-х жить ему было не на что, он до 1928 года имел возможность публиковаться в Англии, писал статьи в английских журналах, в Оксфорде, в научных журналах исторических, ему дали даже оксфордскую докторскую, почетный доктор Оксфордского университета, и он мог получать деньги. Но после прихода Сталина все это закрылось, и в 1928 году он уже больше не мог, в 30-е он уже не мог получать деньги из-за границы и не мог пересылать, не мог публиковаться, в общем, жизнь его была очень тяжелой. И он начал бояться, что его заберут и посадят. И, собственно, он уехал из Москвы в Белоруссию, лег на дно, чтобы его не заметили.

Люди, которые уезжали из Москвы и ложились на дно, они были менее заметны, на них глаз НКВД и так падал быстро. Но когда к 1939 году нацистская Германия уже чувствовала, что будет война, то Дмитрий Кончаловский, к ужасу моего деда, приехал и сказал: «Мы только ждем, когда немцы придут, потому что они освободят Россию от большевиков». Ну, вы представляете состояние Петра Петровича Кончаловского, когда двоюродный [родной - ИП] брат такие вещи говорит. Короче говоря, Дмитрий уехал обратно в Минск, началась война, и он там сидел и ждал немцев, собственно, он их встречал. В надежде, что они, наконец, во-первых, освободят Россию от большевиков и дадут ему возможность заниматься научной и педагогической деятельностью.

Это была катастрофа для семьи моего деда Кончаловского, боялись вспоминать его имя — я этого ничего не знал до 60-х годов. И я знаю, что когда его сын Дмитрий узнал, что отец остался в оккупированной зоне, вообще стал коллаборационистом, то он бросился под танк с гранатами, понимая, что его все равно расстреляют. Значит, Дмитрию Кончаловскому дали преподавать в школе, он начал преподавать. И недели через две после того, как оккупация пошла дальше, Минск оказался оккупированным, он увидел, как какого-то еврея тащат за бороду в гестапо — это было первое, что он увидел, такое поведение. Тут же кинулся за ними, пошел в гестапо и сказал (он хорошо говорил по-немецки): «Как вы, нация Шопенгауэра и Рильке, позволяете такие жуткие поступки в отношении людей?» Ну, собственно, его тут же забрали, забрали его и его семью: двух дочерей, жену, послали в концентрационный лагерь. Так что он в течение 18 лет или какого-то такого времени боялся попасть в ГУЛАГ, а угодил в концлагерь фашистский.

Там он просидел, конечно, для него это был абсолютный шок и открытие, для него это было трагическое открытие, там он просидел до 1944 года. В 1945 году, когда советские войска стали подходить к лагерю, он понимал, что если его там найдут, то его точно расстреляют и возьмут его, как предателя. И он в лагере назвал себя другой фамилией, чтобы не пострадали Кончаловские, он взял фамилию Степанов. Эта фамилия Степанов, он списался со своей сестрой — моей двоюродной бабушкой, которая жила в Париже. Она их выписала как своих дальних родственников, они уехали в Париж, просто выскользнули из рук СМЕРШа и КГБ.

Вот так он оказался в Париже, и довольно долго никто в нашей семье не знал, что они выжили. Потому что боялись писать даже, что они живы, и уже в середине 50-х годов пришла весточка, что они живы и что Дмитрий жив. Это было потрясение для деда, но Дмитрий Кончаловский остался непримиримым абсолютно антибольшевиком и остался врагом советской власти, поэтому он никогда сюда не приезжал, и мы никогда не общались, вернее, никогда не встречались.

Я встречался потом с моими двоюродными тетками, дочерьми Дмитрия. Они были тоже чрезвычайно настроены антисоветски и горько и говорили о том, что Петр Петрович тоже лауреат Сталинской премии, вообще в семье Михалковых все советские и продались большевикам. Так они, собственно, в этом убеждении прожили всю свою жизнь до конца. Дмитрий написал замечательную книгу «Пути России», и я ее в штанах провез через границу в Советский Союз, когда я первый или второй раз приехал в Париж. Она потом на меня произвела неизгладимое впечатление и во многом сформировала мое представление о путях России.