Слоники.

Когда я был маленький, они стояли у бабушки в серванте меж фарфоровых статуэток, привезенных дедушкой из послевоенной Германии.
Их было семь, и они маршировали друг за другом, жаркое солнце африканских саванн выжгло их до желтомраморного цвета, но они были величавы и невозмутимы.
Мне не разрешалось их брать, потому что стекло серванта при попытке его открыть выпадало из пазов, и приходилось звать на помощь бабушку.
Один лишь раз я игрался ими, но при переправе через Нил самый большой слон сверзился с пианино и потерял кусочек уха, после чего слоны вернулись на родную полку.

А потом я подружился с Костей, сыном профессора. Костя был на год старше и покровительствовал мне. За обедом он держал вилку в левой руке и просил у бабушки столовый нож, смеялся над тем, как я оттопыриваю в сторону мизинец, когда беру стакан с компотом, рассказал, что слоники в шкафу - это признак мещанства и как-то раз по большому секрету сообщил, что если кушать много черной икры (бабушка была родом из Астрахани), то очень скоро навсегда слипнется попа.
Года два после того я на всякий случай не прикасался к черной икре.
А когда я справлял день рожденья и пригласил в гости соседских мальчиков и девочек, то попросил бабушку на время убрать из серванта мещанских слоников.

С тех пор прошло много лет. Я и сам хоть не сразу, но научился пользоваться ножом и вилкой, больше не боюсь ужасного действия черной икры, а когда иду в гости к приличным людям, приматываю проклятый мизинец изолентой к безымянному пальцу. Я даже могу выговорить слово "интертекстуальность", ни разу не заглянув в шпаргалку.
И уже почти не помню, что на нижней полке моего книжного шкафа, скрытые от постороннего глаза вершками и корешками умных и толковых словарей, величаво и невозмутимо маршируют вдаль семь мраморных слоников.